Когда мы с Пенни снова посетили Ланкастер, стоял тёплый день середины весны. Джеймс и Дженевив встретили нас в парадном зале. Отбросив формальности, я обнял их обоих.

— Уверен, вы помните Пенелопу, — сказал я формальным тоном. — Пожалуйста, позвольте мне представить её снова, теперь — как мою жену, и Графиню ди'Камерон. Пенелопа Иллэниэл, представляю тебе их светлости, Герцога и Герцогиню Ланкастера, — отвесил я формальный поклон, и протянул её руку, чтобы Джеймс мог её взять.

Джеймс засмеялся, поскольку они ещё с прошлого месяца знали о нашей свадьбе.

— Мордэкай, я надеюсь, что ты знаешь, как обращаться с леди, — сказал он, наклоняясь, чтобы поцеловать предложенную руку Пенни.

— Не дразни его, Джеймс, — сказала ему Дженевив. — Некоторые вещи нужно делать как полагается, — добавила он, также взяла руку Пенелопы, и долго смотрела на неё, прежде чем мягко её обнять. — Я слышала, что у вас скоро будет ребёнок, — сказала она, когда они разжали объятия.

Пенни робко улыбнулась:

— Так мне сказали — и моё тело, похоже, согласно, — положила она, сама того не осознавая, ладонь на свой живот, который наконец начал слегка выпирать.

— Ты уже думала о том, как обставишь детскую? — с видимым интересом спросила Дженевив. Конечно, Пенни уже стала говорить со мной об этом дома. Я никогда не мог понять, что в этом было такого очаровательного. Мои собственные мысли на такие темы практически отсутствовали. Я думал — наверное, хватит чего угодно, лишь бы получше набитого соломой ящика. Естественно, этой информацией я ни с кем не делился.

Они оживлённо обсуждали различные возможности, предоставив нас с Джеймсом самим себе.

— Они никогда от этого не устают, — сказал он мне, когда они уже не могли нас услышать.

— Правда? — спросил я. Его точка зрения, как опытного отца троих детей, казалась мне бесценной.

— С появлением каждого из наших троих детей Джинни приходилось заново обставлять детскую комнату, — мудро ответил он.

— Почему она просто не оставила её в том виде, в каком она была после рождения первенца? — с любопытством спросил я.

— Этого я не узнаю никогда, — ответил он, хохотнув. — Но вот что я могу тебе сказать — не спорь об этом. Когда она захочет всё переделать для второго ребёнка — просто улыбайся и кивай. Спросишь её, почему у неё изменился вкус — только проблемы на себя навлечёшь.

Я покачал головой. Таинства женщин были вне моего понимания, но я решил запомнить его совет.

— Я обязательно так и сделаю, — ответил я.

— Не важно, — сказал он мне.

— Почему? — снова спросил я.

— Ты найдёшь какой-то другой способ её рассердить. Я видел, как вы ссоритесь. У тебя к этому талант. А зарывать талант в землю — бесполезно, — сказал он, широко улыбнувшись.

Я тоже засмеялся. Мы поговорили немного о вопросах, которые в данный момент перед нами стояли. Насущной проблемой стала еда. Наводнение испортило часть весенних посевов, и ожидаемого урожая едва хватало на то, чтобы наши люди дожили до следующей жатвы. Однако мой разум занимало кое-что другое, и вскоре я наконец поднял этот вопрос.

— Ты помнишь день смерти моего отца? — спросил я у него.

Его лицо приняло серьёзное выражение:

— Конечно, меня бы здесь не было, если бы не сильные руки твоего отца, тащившие меня обратно.

— Перед смертью он упомянул люстру, которую для тебя сделал, — просто сказал я.

— Я помню. Надо было раньше об этом подумать. Пойдём, посмотрим на неё — зал сейчас должен быть пуст. Лучше сейчас, чем потом, когда начнут готовиться к ужину. Уверен, тебе захочется побыть одному, — сказал он с полным сочувствия взглядом.

Мы пошли вместе, и это снова напомнило мне, как я ценил дружбу герцога.

— Твой отец всегда хорошо ко мне относился, — сказал он на ходу. — В нём всегда было много скрытых глубин.

Я согласно кивнул, не зная, что сказать.

— Большинство людей этого не замечали, потому что он не тратил времени на разговоры, но я это понял с первого раза, когда он выполнил для меня работу, — продолжил он.

— Какую?

Джеймс тихо засмеялся:

— Сломанная ось на одной из наших повозок. Она сломалась за месяц до этого, во время поездки в Арундэл. Я позволил тамошнему кузнецу починить её, но его шов не продержался. У твоего отца на счёт этого были кое-какие весьма яркие выражения.

Я вполне мог вообразить. Он всегда имел твёрдое мнение о неряшливо сделанной работе.

— Могу предположить, что он отказался снова её чинить.

Глаза Джеймса загорелись:

— Это точно. Сказал, что нужно будет выковать ось заново, и что старую нужно просто отправить в металлолом. Я хотел, чтобы он просто залатал её, как раньше, но он и слушать не желал. Я думал, что он просто пытался выбить из меня побольше денег, поэтому стал спорить с ним. Знаешь, что он мне сказал?

Я примерно представлял, что он мог сказать, но не хотел портить ему рассказ:

— Нет, сэр, — сказал я.

— Он сказал, что если я хотел «выполнения хреновой работы», то я, чёрт побери, мог поискать для этого кого-то другого. Я думал, что он начнёт огнём плеваться, когда он это сказал.

Я засмеялся:

— И что ты сделал?

— Я пошёл к другому кузнецу. Я был весьма зол на твоего отца. Ты должен понять, что будучи герцогом, причём молодым, я не был привычным к такому обращению. В то время я серьёзно раздумывал о том, чтобы наказать его за дерзость, но сдержался. Два месяца спустя эта ось снова сломалась, — сказал он, и приостановился на миг, когда мы прошли через дверь в главный зал.

Когда мы вошли, я увидел новую выкованную из железа люстру над высоким столом.

— И что ты сделал? — подтолкнул я хозяина дома.

— Я проглотил свою гордость, и пошёл к нему. Он ни слова об этом не сказал, но его глаза сообщили мне всё, что мне нужно было знать про его мнение насчёт моей глупости. После завершения работы я заплатил ему вдвое больше, чем он просил. С тех пор к другим кузнецам я не обращался, — улыбнулся он, вспоминая.

— Эту историю я раньше не слышал, но это точно про него, — согласился я. Подняв взгляд, я увидел, почему мой отец желал, чтобы я сюда пришёл.

Большинство людей не думает о ковке, когда речь заходит об искусстве, и, по правде говоря, Ройс никогда не был художником, в строгом смысле этого слова. Он просто очень хорошо работал. Люстра на потолке имела простую конструкцию, с длинными, изящно изогнутыми перекладинами, поднимавшимися в одну точку посередине и поддерживавшими кольцо ламп. Я достаточно знал о его ремесле, чтобы предположить, где были швы, но их не было видно. Металл был загнут и аккуратно сварен, прежде чем отец заполировал любые изъяны соединений.

Для неискушённого взгляда она была лишь функциональной, но мои глаза видели тщательную заботу, которую он вложил в создание люстры. Она была идеальна во всех мелочах. Я долго глядел на неё, пока мой взгляд не затуманился, и я не был вынужден смахнуть слёзы.

Он сделал её ни для меня, ни для кого-то другого. Как и со всем остальным, он создал её просто из радости самого творения. Его послание было ясным, даже для меня. Я снова смог услышать его слова, потому что он часто их мне говорил: «если что-то стоит делать, то это стоит делать правильно».

Моему отцу не всё удавалось, ибо он был не более идеален, чем я сам, но он старался — что бы он ни делал. Я мог лишь надеяться жить согласно его примеру.