Она бросила на меня знающий взгляд:

— Волнуешься? — задала она короткий вопрос, нёсший в себе массу наслоенных друг на друга смыслов.

— Да.

— Я тоже, — призналась она, прежде чем податься вперёд, и поцеловать меня, — но я пока не планирую её надевать. Я просто хочу, чтобы она была под рукой, когда придёт время.

С таким отношением я определённо мог согласиться.

После этого день пошёл своим чередом. Вскоре после завтрака мы покинули дом, и перешли в наши апартаменты в Замке Камерон. Лилли явилась в своё обычное время. Она чувствовала себя лучше, и была готова вернуться к своим обязанностям, за что я был очень ей благодарен. Вскоре после этого Пенни ушла, намереваясь начать пораньше. Её ещё много что нужно было приготовить для прибытия Николаса, ожидавшегося позднее в тот день.

Моей единственной обязанностью на утро было встретиться с Дорианом, чтобы обсудить его планы, и передать ему нашу новую информацию, каковая перспектива меня отнюдь не радовала. Я как раз одевался, когда меня нашёл Мэттью.

— Пап, у меня вопрос, — начал он, что было его обычным методом завязывания разговора.

— Как обычно, — сардонически пробормотал я.

— Я могу сегодня побыть с Грэмом? — продолжил он, не заметив моей ремарки.

«На это легко ответить», — подумал я про себя.

— Это вполне допустимо. Можешь пойти со мной. Я всё равно собирался к Сэру Дориану. Мы сможем спросить его, когда я его найду, — ответил я.

Он кивнул, и я решил, что он закончил… пока мы не вышли в замковый коридор снаружи входа в наши апартаменты. На его лице застыло выражение серьёзной задумчивости, когда он снова заговорил:

— Пап, у меня ещё вопрос.

Я улыбнулся:

— Мне следовало догадаться.

— Почему Мама злится на тебя?

Вздрогнув от неожиданности, я опустил взгляд, и оказался в плену взгляда его глубоко любопытных голубых глаз. Моим первым порывом было уклониться от его вопроса либо поставив под сомнение его восприятие, либо попытавшись сменить тему, но честность в его лице меня обезоружила. Моё лицо смягчилось, когда я ответил:

— Любовь… она злится, потому что любит нас.

На его лице отразилось замешательство.

Остановившись, я обратил на него всё своё внимание:

— Подумай об этом вот так. Почему ты злишься?

Положив ладонь себе на подбородок, мой сын принял задумчивую позу. «Интересно, где он научился этому жесту. Неужели я так делаю?» — задумался я, но в отсутствие объективного третьего лица я не мог быть в этом уверен. Затем он ответил:

— Я вчера разозлился, когда Мойра пнула меня.

— Это когда она это сделала? Не важно, это хороший пример, — сказал я ему. — Ты разозлился, потому что она сделала тебе больно, верно?

Он утвердительно кивнул.

— Твоя мать расстраивается из-за меня или из-за тебя по той же причине — потому что мы делаем ей больно, или потому что можем сделать ей больно. Хитрость в том, чтобы догадаться, как именно. Ты когда-нибудь пытался намеренно сделать своей матери больно? — спросил я у него.

— Нет, — ответил он, энергично качая головой.

«Чёрт, какой же он милый», — подумал я.

— Ты когда-нибудь видел, чтобы я делал ей больно?

Он ещё раз отрицательно покачал головой.

— Так что мы, по-твоему, могли бы сделать такого, что делает больно твоей матери?

Мэттью подумал какое-то время, прежде чем всё же пожать плечами, признав своё поражение:

— Не знаю, Пап. То для меня тайна.

Эта взрослая формулировка звучала настолько странно, но одновременно серьёзно, в его устах, что я чуть не расхохотался. «Он определённо проводит время с кем-то, кто интересно владеет словами». Мне пришлось силой вернуть свои мысли в нужное русло:

— Ну, для меня это тоже часто является тайной, но благодаря тщательным размышлениям и большому опыту я думаю, что я разгадал большую часть этой загадки. Хочешь узнать, что я думаю?

Ответом на это стал очень сильный кивок — я распалил его любопытство до предела.

— Она любит нас так сильно, что когда нам больно, или когда она просто думает, что нам может стать больно… это ранит её саму. То же самое верно и в том случае, если ты делаешь что-то плохое своей сестре, или она делает что-то плохое тебе. Это тебе понятно? — спросил я.

Глаза Мэттью слегка расширились, когда моё объяснение уложилось у него в голове. Однако он всё ещё размышлял, и после долгой паузы снова заговорил:

— Да, наверное, но одно мне не понятно.

— Что именно? — осведомился я. «Почему-то я знал, что одним объяснением мне не отделаться». У Мэттью всегда был «ещё один» вопрос.

— Это как твой меч, только вместо чего-то хорошего тут что-то плохое? — с некоторым усилием сумел сказать он.

Я долго глазел на него, прежде чем уловил суть его вопроса. Затем я осознал, что он говорил об истории меча, который для меня сделал мой отец. Я коснулся рукояти, и спросил:

— Ты имеешь ввиду меч, который для меня сделал твой Дедушка Ройс? — уточнил я. Меч был невзрачным, лишённым какой-то особой отделки. Ройс сделал его из оружия одного из убийц, убивших моих родителей, и дал его мне, когда я достиг совершеннолетия. Урок, который он мне этим преподал, заключался в том, что хорошие вещи могут восстать из пепла плохих вещей.

Ответ Мэттью был прост:

— Да.

Честно говоря, я был удивлён, что он вспомнил эту историю. Я не думал, что он особо внимательно слушал, когда я рассказывал об этом ему и его сестре. Я тщательно думал, отвечая:

— Очень хитрый ход мысли, Мэттью, но тут всё немного иначе. Тут не что-то плохое, получающееся из чего-то хорошего, по крайней мере — не всегда, потому что гнев твоей матери — не всегда плохо. Довольно часто это — хорошо.

Он нахмурился, ожидая объяснения получше.

— Это как боль, — сказал я, продолжая. — Боль помогает предупредить тебя, чтобы ты не вредил себе дальше. Боль матери происходит от страха того, что нам может быть нанесён какой-то вред, и из-за этого она на нас злится, но эта злость служит той же цели. Она часто не даёт нам делать что-то глупое, и повредить себе.

— О, — сказал он, и выражение его лица ясно дало понять, что, по его мнению, разговор пришёл к удовлетворительному окончанию.

Лично я был слегка разочарован. Я был весьма доволен своим объяснением, и когда я получил в конце лишь простое «о», такая развязка показалась мне чересчур прозаичной. Мы двинулись дальше по коридорам, и почти достигли нашей цели, когда он снова заговорил:

— Почему ты иногда злишься на Маму? По той же причине?

Он застал меня врасплох, и я ответил честно:

— Нет, я злюсь на неё потому, что она упрямая, упёртая, а иногда и просто не права, — сказал я, а затем остановился, когда мой разум заново воспроизвёл у меня в голове эти слова. — Забудь, что я это сказал, — быстро поправился я.

— Почему? — совершенно бесхитростно спросил мой сын. Я не мог не задуматься, а не является ли его неведение притворным.

— Ты знаешь, почему. Просто не упоминай эту часть, когда позже будешь повторять всё это своим брату и сестре, — сказал я ему.

— Но Маме я могу сказать, верно? — открыто улыбался маленький монстр.

Я зыркнул на него. «Поверить не могу, что я породил банкира… или, возможно, разбойника».

— Я потом принесу тебя с кухни что-нибудь сладкое, — без объяснений сказал я.

Мэттью осклабился:

— Больше всего мне нравятся ягодные пирожные.

— Замётано, — ответил я, взъерошив его волосы одной рукой. Он спонтанно обнял меня, и мы снова пошли дальше.

Я чувствовал, как он смотрел на меня, пока мы шли, но не повернул головы.

— Я бы на самом деле не наябедничал на тебя, — сказал он.

— Я знаю, — ответил я.

Оставив мальчиков с Леди Роуз, мы с Дорианом какое-то время шли вместе. Он направлялся в казармы, чтобы повторно проверить людей перед грядущим в тот день приездом Короля Николаса. Мне нужно было сделать несколько вещей, последняя из которых заключалась в том, чтобы забрать означенного короля и его сопровождение.