Джоэл, внезапно появившись рядом с Эрикой, мускулистой рукой обхватил Питерсона за торс.

— Отпусти его. Или я шею тебе сверну, — негромко пригрозил он.

— Мы — офицеры полиции. Прошу всех успокоиться, — сказала Эрика, встав так, чтобы смотреть Питерсону в лицо.

— Вы совершили нападение, я вправе защищаться, — заявил Джоэл.

— Никто ничего не предпринимает. Питерсон, прекратите, а вы — уберите от него руки, — распорядилась Эрика. С минуту длилась немая сцена, потом Питерсон выпустил из рук Марксмэна, и тот рухнул в кресло. Джоэл отпустил Питерсона, но стоял рядом, раздувая ноздри.

— Отойди! — рявкнул Питерсон.

— Ну уж нет, приятель, — отказался Джоэл.

— Питерсон. Уйдите, прошу вас. Я вам позвоню… УХОДИТЕ! — повысила голос Эрика.

Питерсон обвел всех сердитым взглядом и вышел. Мгновением позже дверь за ним захлопнулась.

Страсти улеглись. Джоэл шагнул к Марксмэну, застегнул на нем рубашку, помог ему удобнее устроиться в кресле, после чего Марксмэн жестом отослал его прочь.

— Прошу прощения за случившееся, — извинилась Эрика. — Я пришла сюда, чтобы расспросить вас как свидетеля, и ожидала, что к вам будет соответствующее отношение.

— Вы очень любезны, — кивнул он.

— Нет. Я выполняю свою работу… Я просмотрела ваши показания и протоколы допросов от августа девяностого года. Вы утверждали, что следили за Джессикой пятого и шестого августа и вели за ней наблюдение возле ее дома утром седьмого числа.

— Да.

— Зачем?

Марксмэн прерывисто вздохнул.

— Я был влюблен в нее… Я вижу, вы кривитесь. Но вы должны понять: я не в состоянии контролировать свои чувства. Меня воротит от собственных желаний, но я не в силах их контролировать. Она была прелестной девочкой. Впервые я увидел ее у газетного киоска в Хейзе, вскоре после того, как освободился из заключения. Она была с матерью. Это случилось, должно быть, в начале весны девяностого. Джессика была в голубом платьице, такой же лентой были завязаны сзади ее волосы. От волос исходило сияние. Она держала за руку младшего брата, щекотала его и смеялась. Ее смех. Он звучал как музыка. Я услышал, как ее мать, расплачиваясь за газету, назвала их домашний адрес. Ну и стал… следить за ними.

— И какое впечатление производили на вас Коллинзы как семья?

— Они казались беззаботными. Хотя…

— Что?

— Пару раз я наблюдал за Джессикой в парке, где она гуляла с матерью и сестрой.

— С Лорой?

— Она такая темноволосая? — уточнил Марксмэн.

— Да, это была Лора.

— Джессика качалась на качелях, а мать с Лорой сидели на скамейке и все время ругались.

— Из-за чего?

— Не знаю. Издалека я не слышал.

— Где это было?

— Скамейка стояла на противоположной стороне парка.

— Там, где вы сфотографировали Джессику?

— И на видео заснял. Я выиграл видеокамеру на конкурсе, проводимом Кооперативом[79]… — Марксмэн улыбнулся своим воспоминаниям. Глаза его просияли, кожа вокруг них натянулась. — Ссора приняла ожесточенный характер. Марианна залепила Лоре пощечину. Я также видел, что Марианна и Джессику била по ногам, довольно часто. Но, полагаю, тогда время было другое. Теперь бы люди за головы схватились. А в ту пору любой родитель считал, что он вправе отшлепать своего ребенка. Ну а католики… те наказывать умеют.

— Лоре уже исполнилось двадцать, и мать ударила ее по лицу?

Марксмэн кивнул, а потом опустил на грудь подбородок, на котором обожженная кожа сморщилась, как креповая бумага.

— Правда, та тоже в долгу не осталась — сдачи дала будь здоров. — При этом воспоминании он с присвистом рассмеялся.

— А куда делись ваши видеозаписи и фотографии?

— Их изъяла полиция.

— Копии вы сделали? — спросила Эрика.

— Нет. А мне их так и не вернули. Непонятно почему. Это ведь просто видеосъемка парка.

— Вы не замечали кого-то еще подозрительного?

— Помимо меня? — рассмеялся он.

— Тревор. Я прошу у вас помощи.

— Не знаю. В том парке всегда полно было народу — родители, дети. От случая к случаю ниггеры забредали, но те сразу понимали что к чему…

— Давайте без оскорбительных словечек.

— Вы видели Хейз? Очень зажиточный район и, наверно, такой же молочно-белый, каким был в девяностых.

— Прошу вас…

— Там был один местный дурачок. Боб Дженнингс.

Эрика чуть не подпрыгнула на стуле.

— Боб Дженнингс?

Тревор кивнул.

— Что он там делал?

— Вы о нем слышали?

— Просто скажите, чем он занимался. Пожалуйста!

— Он был муниципальным садовником. Немного заторможенный, так что муниципалитет мало ему платил как пить дать. — Марксмэн снова зашелся свистящим смехом.

— Что в этом смешного?

— Он имел привычку мастурбировать в кустах парка. Питал слабость к старым матронам с большими буферами.

— Его арестовывали?

— Да бог его знает, — пожал плечами Тревор. — Муниципалитет раза три-четыре назначал его на разные должности. Он работал дворником, мусорщиком. Его кислорожая сестрица, старая стерва, всегда знала, кому надо на ушко шепнуть, чтобы скандал замяли. Их семья из поместного дворянства, из тех, кто манерно говорит, как будто у них слива во рту.

— Кто его сестра?

— Достопочтенная[80] Розмари Хули. Поганка из консерваторов. Не знаю, жива ли она еще. Скорей всего, жива. Эти сволочи с голубой кровью подолгу землю топчут.

Эрика на мгновение замерла.

— Постойте, она жила в Хейзе?

Тревор кивнул.

— У нее был шрам на губе?

— Это она и есть. У нее была овчарка, давно уже, в рожу ее цапнула. Помнится, Боб очень переживал, а я предположил, что она своему псу попробовала отсосать… Есть люди, которым это нравится… отсасывать у животных. — Эрика видела, что Марксмэн провоцирует ее, хочет вывести из себя. Он рассмеялся и зашелся кашлем. Тут же появился Джоэл со стаканом воды.

— Думаю, ему нужно передохнуть, — сказал он.

— Не надо. Я уже закончила. — Эрика встала, взяла пальто и сумку. — Спасибо.

Она поспешила из пентхауса, подошла к лифту и, вытащив телефон, позвонила Питерсону.

Эрика нашла Питерсона на набережной Темзы. Прислонившись к перилам, он держал стакан кофе и курил. Маленький в сравнении с «Золотой ланью»[81], кораблем-музеем, который вздымался из дока, отсвечивая чернью и золотом на фоне серой реки. Свирепствовал холодный ветер, но после липкой, клейкой атмосферы квартиры Тревора Марксмэна это было даже приятно.

— Я взял вам кофе. — Питерсон нагнулся и, подняв стакан, что он держал между ног у самой земли, дал его Эрике. — Остыл уже, наверно.

— Спасибо, — поблагодарила она, отпивая глоток.

— Вы пили его кофе? У Марксмэна?

— Нет.

— Слава богу.

— Угостите сигаретой, пожалуйста.

— Я думал, вы бросили, — сказал он.

— Снова начинаю.

Питерсон протянул ей пачку сигарет. Она закурила.

— Простите. Не следовало брать вас с собой. Не подумала, — извинилась она.

— Ерунда. Он того не стоит.

— Да нет. Он дал нам зацепку, причем сам о том не подозревая.

Питерсон повернулся к ней, и впервые за все утро его взгляд просветлел.

Они пошли по набережной. Эрика передала ему свой разговор с Марксмэном. На Чаринг-Кросс они перехватили по сэндвичу и сели на прямой поезд до Хейза. Железнодорожная компания, как всегда, подала состав из двух вагонов.

— Почему же та старушка скрыла, что Боб Дженнингс ее брат? — вполголоса задалась вопросом Эрика. Все сидячие места были заняты, и им пришлось встать в самом конце переполненного вагона.

— Она и представиться не пожелала, — напомнил Питерсон.

— Но ведь она была в курсе, что мы недавно нашли скелет… сами знаете кого сами знаете где, — сказала Эрика.

Рядом с ними вплотную стояла невысокая женщина. В руках у нее был журнал, но она смотрела на них. Женщина отвела взгляд, как только они повернулись к ней.