СОВА: Арестовали?

ГЕРЦОГ: Будь осторожна.

СОВА: У нас криптографическая защита. Непрошибаемая.

ГЕРЦОГ: Никогда не знаешь, кто за тобой наблюдает.

СОВА: У тебя паранойя.

ГЕРЦОГ: Это еще не самое страшное.

СОВА: Что ты имеешь в виду?

ГЕРЦОГ: Ничего. Просто соблюдаю осторожность. И тебе советую.

СОВА: Я слежу за новостями, просматриваю газеты. Им ничего неизвестно.

ГЕРЦОГ: Будем надеяться, что они не догадаются.

СОВА: Хочу еще одного убрать.

ГЕРЦОГ: Уже?

СОВА: Да. Времени мало. Я уже веду наблюдение за следующим в своем списке. Скоро приступлю к исполнению.

ГЕРЦОГ: Уверена?

СОВА: На все сто. Организуешь кое-что для меня?

Герцог молчал. На экране запузырились точки, выстраивавшиеся в запись: ГЕРЦОГ печатает…» Вскоре запись исчезла.

СОВА: Ты еще здесь?

ГЕРЦОГ: Да, сделаю.

СОВА: Отлично. Буду ждать. Этот опомниться не успеет.

Когда Эрика вышла из душа, уже сгущались сумерки. Завернувшись в полотенце, она босиком прошлепала в спальню и включила свет. Она снимала небольшую квартиру на первом этаже старого жилого дома в Форест-Хилл, стоявшего на зеленой улице чуть в стороне от центральной дороги. Эрика жила здесь уже полгода, но квартира по-прежнему оставалась голой, словно она только что переехала. В чистой спальне царила спартанская обстановка.

Эрика прошла к комоду, над которым висело зеркало в золоченой раме, и глянула на свое отражение. Лицо, смотревшее на нее, не дышало уверенностью. Короткие светлые волосы с проседью всклокочены. В молодости Эрика никогда не переживала за свою внешность. Природа наградила ее привлекательным славянским лицом с высокими скулами, гладкой кожей и миндалевидными зелеными глазами. Но теперь в уголках этих самых глаз собирались морщинки, да и на лбу морщин было много, а кожа лица утратила упругость.

Эрика перевела взгляд на стоявшую у зеркала фотографию в рамке, с которой ей улыбался красивый темноволосый мужчина — ее покойный муж Марк. Ей казалось, она никогда не свыкнется с мыслью, что его больше нет. Горе усугубляло чувство вины — ответственность за его гибель лежала на ней, — по нескольку раз на день пронзавшее ее сердце. Неожиданностью для Эрики стало ее отношение к старению. В ее восприятии каждый минувший год еще больше отдалял их друг от друга. В ее воспоминаниях, на фотографиях Марк оставался таким, каким был до смерти. Она с течением времени превратится в старуху, а Марк всегда будет молодым и красивым.

Несколько дней назад по дороге на работу она услышала по радио песню «Вечно молодые» в исполнении группы «Альфавиль»[28]. Ей пришлось остановить машину, чтобы совладать со своими эмоциями.

Эрика провела пальцами по рамке с фотографией, потом — по линиям волевого подбородка Марка, его носа, теплых карих глаз. Взяла фото, подержала в руке, ощущая тяжесть рамки. Выдвинув верхний ящик комода, она глянула на аккуратно сложенное нижнее белье, затем приподняла одну стопку, намереваясь положить под нее снимок. Пару секунд помедлила и убрала руку. Ящик задвинула, а фото в рамке снова поставила на полированную деревянную поверхность.

Через пару недель исполнится два года со дня смерти Марка. Из глаза выкатилась слеза, с тихим шлепком упавшая на комод. Эрика не была готова отпустить его. Ее страшило, что однажды такой день настанет.

Она отерла лицо и прошла в гостиную. Как и спальня, эта комната была чистая и функциональная. Диван, журнальный столик, перед ними — небольшой телевизор. Книжные полки вдоль стены по левую сторону от окон, выходивших во внутренний дворик. На подоконниках — рекламные листки кафе, отпускающих обеды на дом, телефонные справочники и роман «Пятьдесят оттенков серого» в мягкой обложке, забытый предыдущим жильцом. На диване лежали открытые папки с копиями досье Гэри Уилмслоу и материалами дела по убийству Грегори Манро, на журнальном столике светился экран ноутбука. Чем больше она читала о Гэри Уилмслоу, тем больше досадовала и раздражалась. Питерсон был прав: у Гэри был веский мотив для убийства Грегори Манро, а ей вот теперь велено оставить его в покое.

Эрика взяла сигареты и открыла дверь, что вела во двор. Луна освещала небольшой общий садик — квадратик ухоженного газона с силуэтом яблони на дальнем краю. Соседи, как и она, работали с утра до вечера и жили замкнуто. Эрика вытащила из пачки сигарету и запрокинула голову, проверяя, горит ли свет в верхних окнах. От кирпичной стены, поднимавшейся вверх на четыре этажа, прямо в лицо ей веяло жаром. Закуривая, она помедлила, обратив внимание на большую белую коробку на стене с красной маркировкой «ОХРАНА ДОМОВ».

Что-то сверкнуло в глубине сознания. Эрика поспешила в дом. Зажав меж зубами сигарету, она схватила папку с материалами дела Грегори Манро и принялась листать ее, пропуская свидетельские показания и фотографии. Зазвонил телефон. Она ответила, подбородком подпирая телефон у уха, чтобы не занимать руку, и продолжала рыться в папке.

— Привет, Эрика, это я, — зазвучал в трубке голос Айзека.

— Да? — рассеянно отозвалась Эрика. Сейчас ей было не до разговоров по телефону — ее больше интересовали материалы дела. — Что-то новое по убийству Грегори Манро?

— Нет, я не по работе. Просто хотел извиниться за вчерашний вечер… Конечно, я должен был предупредить, что на ужине будет Стивен. Знаю, я тебя пригласил, и ты подумала…

— Айзек, твоя личная жизнь — это твое дело, — машинально перебила его Эрика. Она толком и не вникала в разговор, продолжая просматривать снимки комнат в доме Грегори Манро. Крупным планом кухня, еда на столе… Она знала, что на одном из фото заметила что-то, но что именно, никак не могла сообразить.

— Да, но я хотел бы загладить вину, — сказал Айзек. — Придешь на ужин в четверг?

Эрика перевернула страницу и замерла, рассматривая снимок.

— Ты слушаешь? — спросил Айзек.

— Да… Да, с удовольствием. Мне пора. — Не дожидаясь ответа от Айзека, Эрика повесила трубку и кинулась в спальню одеваться.

Айзек разговаривал с Эрикой, стоя у кровати. Когда в трубке зазвучали гудки, он сел и с минуту смотрел на телефон.

— Бросила трубку. Ну, может, и не бросила, но как-то резко оборвала разговор, — сказал он.

Стивен, лежа рядом, работал на своем ноутбуке.

— Я же говорил: синий чулок, — отозвался он, продолжая печатать.

Айзек наблюдал, как на светящемся экране одно за другим струятся слова.

— Ты несправедлив, Стиви. Она — несчастная женщина. Все еще скорбит по мужу, мучается чувством вины за его смерть. К тому же она работает не в той среде, которая располагает к проявлению чувств.

— Предсказуемо. Банально. Пережившая трагедию женщина-полицейский не видит никого и ничего, кроме своей работы, — прокомментировал Стивен, продолжая печатать.

— Ты слишком суров, Стиви.

— Жизнь сурова.

— А как же книги, что ты пишешь? Твой старший инспектор Бартоломью тоже с прибабахом.

Стивен поднял голову от экрана.

— Да, но старший инспектор Бартоломью далеко не банален. Он куда более многослойная личность, чем как ее там…

— Эрика.

— Он — антигерой. Меня хвалят за то, что я создал столь оригинальный образ порочного гения. Я, черт возьми, на «Кинжал»[29] номинирован!

— Стиви, я тебя не критикую.

— Не приплетай к моей работе свою несчастную подругу-сыщицу.

Последовало неловкое молчание. Айзек принялся собирать обертки от шоколадных конфет, валявшиеся на одеяле вокруг Стивена.

— Я хочу, чтобы ты узнал ее получше, — произнес Айзек. — Вне работы она совсем другая. Я хочу, чтобы вы подружились. Ты ведь слышал, что я пригласил ее на ужин.

— Айзек, меня сроки поджимают. Вот сдам книгу, тогда, конечно, наверно, я мог бы выпить с ней кофе, — ответил Стивен, стуча по клавиатуре. — Прошлый раз она не очень-то приветлива была со мной. Это она должна сделать шаг навстречу, а не я.