Ответом ей было злобное молчание. Он сбросил ее руку со своей груди и сел.

— Макс, я же пошутила!

— Неудачная шутка! — рявкнул он, хватая футболку и натягивая ее через голову.

— Прости. Я не думала, что ты… — начала она.

Он наклонился к ее лицу. Тусклый оранжевый свет уличного фонаря, стоявшего на некотором удалении, почти не добивал до машины, и его глаза, казалось, сияли в темноте.

— За кого ты меня принимаешь? По-твоему, я низкопробная шваль?

Нина съежилась под его взглядом, прикрыв руками обнаженную грудь.

— Нет! Нет! Ты великолепен… ты — лучшее, что подарила мне жизнь. У меня даже в мыслях такого не было! Я же просто пошутила!

Макс продолжал неотрывно смотреть на нее. От его холодных глаз, из которых ушло всякое тепло, у нее по коже побежали мурашки.

— Макс, не сердись, пожалуйста. Это была шутка. Правда.

Он вскинул руку, она вздрогнула. Но Макс просто перегнулся и поднял с пола ее футболку.

— Сядь, — велел он. Она села, не сводя с него глаз. — Подними руки. — Она повиновалась. По салону запрыгали тени, и Нина почувствовала, что атмосфера изменилась. Макс встряхнул футболку, просунул ее голову в горловину. — В пятнадцать лет я угодил в одну неприятную историю. — Она подняла руки, он пропустил их в рукава. Тяжело дыша, разгладил на ней ткань, водя ладонями по ее грудям, тиская их сквозь материю футболки.

— Это ничего, Макс. Ерунда… — Она была напугана, но виду не подавала. Он мял и сдавливал ее груди, а она, не мигая, смотрела ему в глаза.

— Я работал на Камденском рынке, торговал футболками с лотка, — продолжал Макс тихим ровным голосом. — Один парень попросил, чтобы я помог ему и его приятелям погрузить в фургон какие-то коробки. Была суббота, раннее утро, народу мало, ну я и согласился. Двадцать пять коробок, не тяжелые, наверно, с одеждой. Только мы закончили, тут как тут полиция, всех арестовали — и тех парней, и меня. Оказалось, что этот товар украли с одного склада неподалеку.

— Но тебя отпустили? Ты ведь ничего не знал? — спросила Нина тонким голоском.

— Нет. Меня задержали, посадили в камеру. Прежде пару раз я уже попадал в полицию по глупости — за кражу из магазина, за разбитое окно в молодежном клубе, но тогда оба раза я отделывался предупреждением. Меня допрашивали в присутствии адвоката, и я рассказал все, как было: я ничего не знал, просто помогал. Оказывается, это был уже не первый случай кражи товара с того склада в Камдене, и дело передали в суд. И поскольку на допросе я сказал правду, мне посоветовали признать свою вину, так как в этом случае мне якобы присудят всего несколько часов общественных работ.

— Макс, мне больно, — тихо произнесла Нина, поскольку он все сильнее сжимал ее груди сквозь ткань футболки.

— Прости, — извинился Макс, отнимая от нее руки. Он откинулся на спинку сиденья и устремил взгляд в окно. Нина немного расслабилась, чувствуя, что он отвлекся от нее.

— И что потом? — спросила она.

— Меня осудили на два года с отбыванием срока в Фелтеме — тюрьме для малолетних преступников. Жестокое место: под замком двадцать три часа в сутки, бандитские группировки. Там были и такие, как я. Юнцы, из которых душу всю вытрясали. Один парень в парке умыкнул телефон у ребенка. Год тюрьмы получил. Разве это справедливо? А меня бросили туда гнить всего лишь за то, что я, как мне представлялось, просто помог ребятам… Говорю тебе, люди, что стоят у власти, мнят себя умниками. Им кажется, что они все понимают, что система правосудия работает, что они все держат под контролем. А моя цель — доказать им, что они заблуждаются. Они бросили меня в Фелтем в назидание другим. Но я хочу им показать, что они создали чудовище…

Макс надолго умолк. Нина сидела, почти не дыша. На ней была одна лишь футболка, и она сотрясалась мелкой дрожью от того, что ее голое тело соприкасалось с холодным сиденьем.

— Спасибо, что рассказал, — наконец произнесла она. — Я люблю тебя.

Макс взглянул на нее. В темноте она видела только контуры его лица.

— Любишь?

— Да.

— Наверно, я тоже тебя люблю. — Он обнял ее, и она прильнула к нему, наслаждаясь теплом, исходившим от его груди.

— Есть только я и ты, Нина. Я и ты.

— Да, я и ты, — повторила она. Вспышка Макса ее напугала, но она понимала, что ему пришлось пережить. И по своей наивности полагала, что сумеет ему помочь. Сумеет его изменить.

^{Вторник, 3 октября 2017 года}

Эрика тихо постучалась в квартиру, где жил инспектор Джеймс Питерсон. В подъезде никого не было, и поскольку ей никто не открывал, она вставила ключ в замочную скважину, открыла дверь и вошла, держа в руках два тяжелых пакета с продуктами. Темноту коридора немного рассеивал свет, исходивший от экрана включенного телевизора, по которому передавали вечерний прогноз погоды. Эрика прошла в комнату открытой планировки, часть которой занимала кухня. На карте погоды, что высвечивалась на телеэкране, было показано, что следующие несколько дней сильные дожди не прекратятся. Эрика поставила пакеты на кухонный стол и подошла к дивану. Питерсон крепко спал под старым синим одеялом. На его худом лице прыгали сине-зеленые отблески, отражавшиеся от телевизора. Его высокие скулы заострились, на лбу из-под туго натянутой кожи проступали очертания бугров. Только Эрика протянула к нему руку, собираясь его разбудить, как в кармане засигналил ее мобильный телефон. Питерсон шевельнулся под одеялом, но не проснулся. Эрика быстро вышла в коридор, ответила. Это был Нилз Акерман.

— Простите за поздний звонок, — извинился он.

— Ничего страшного.

— Я с неутешительными новостями. Мы сверили образцы ДНК мужчины и женщины с данными в национальной криминалистической базе. Совпадений не обнаружено.

— Черт, — выругалась Эрика.

— Я сообщу результаты окуривания суперклеем. Надеюсь, мы проведем экспертизу в ближайшие дни.

— А пораньше нельзя?

— Нет, — вздохнул Нилз. — Мне очень жаль, но мы сильно загружены. Я и так гоню как могу. Но вы первая на очереди.

— Хорошо. Спасибо, Нилз. Я вам очень признательна.

Только Эрика поговорила с Акерманом, в коридоре на столике, у которого она стояла, затрезвонил стационарный телефон Питерсона. Опасаясь, что он проснется, Эрика поспешно схватила трубку и ответила.

— Эрика, это ты? — спросил женский голос. Звонила мать Питерсона, Юнис. Она говорила с едва уловимым вест-индским акцентом, придававшим ее тону теплоту. Но это была властная теплота.

— Да, я. Здравствуйте… — Пауза. Эрике казалось, она услышала, как пожилая женщина поджала губы.

— Пожалуйста, передай трубку Джеймсу.

— Он спит. Один. На диване.

— Он поел тушеную говядину, что я для него приготовила?

— Не знаю. Я только что вошла.

— Эрика. Сейчас половина десятого!

— Работы было много.

— Ему нужен отдых. А если ты там, значит, спать он не будет.

— Я заезжала в «Теско», купила ему кое-что из продуктов…

— Что ты купила?

— Картошку. Обезжиренное молоко. «Реди брек»[111]. Врачи говорят, злаки и молоко полезны для его желудка. — Эрика слышала волнение в собственном голосе и недоумевала. Она не пасовала перед серийными убийцами и насильниками, а семидесятипятилетней Юнис Престон боялась как огня. Разве это нормально?

— Эрика, ему нужны витамины, в больших количествах, особенно витамин С. Я принесла ему апельсины. Видишь? — Эрика глянула в кухню. На столе в вазе для фруктов высилась гора апельсинов. — И еще, Эрика, — продолжала Юнис, — постарайся приходить пораньше. Джеймс в это время должен спать…

Эрика собралась было указать, что, звоня сыну в этот час, Юнис сама лишает его сна, но Питерсон, обернутый в одеяло, внезапно собственной персоной возник подле нее.

— Кто это? — одними губами спросил он.

— О, Юнис, Джеймс как раз проснулся. Он уже у телефона, — сообщила Эрика, передавая трубку Питерсону.