— Я хочу поговорить с ней, и плевать мне, что она из поместного дворянства. Терпеть не могу всю эту бредятину, — заявила Эрика. — В Словакии полно проблем, но, к счастью, мы избавлены от дурацкой классовой системы.

От вокзала Хейза до дома по адресу, который им сообщили из диспетчерской, идти было недолго. Розмари Хули жила в одном из претенциозных домиков, что стояли в ряд близ въезда в природный парк Хейз с Кройдон-роуд. Все они фасадными окнами выходили на гравийную стоянку и парк, все были отделены от тихой дороги большими садами. В воздухе носился слабый запах древесного дыма, который усиливался по приближении к «Старому дому священника», где обитала Розмари. Эрика отворила маленькую белую калитку. Дом имел тростниковую крышу, фасад — в идеальном состоянии, ухоженный мшистый газон усеивали опавшие листья. Одно из окон давало обзор на две стороны, и сквозь уютную маленькую комнату они увидели на заднем дворе Розмари Хули, сгребавшую в кучу пожухлые листья. На ней были все тот же старый спортивный костюм, спортивная шапочка с символикой футбольного клуба «Челси» и шарф «Манчестер Юнайтед». Палевый лабрадор, должно быть, услышав их, с лаем выскочил из-за угла.

— Серж! — крикнула Розмари, а в следующую минуту и сама появилась из боковой калитки. При виде Эрики с Питерсоном она протяжно вздохнула и оперлась на грабли. — А… Так и думала, что еще раз встречу вас. Хотите чаю?

— Да, спасибо, — ответила Эрика.

Розмари сняла изношенные перчатки и жестом пригласила их следовать за ней.

В кухне доминировала блестящая зеленая печь «Ага», которая создавала в помещении атмосферу тепла и уюта, защищая дом от холода извне. Розмари стянула с себя шапку, но, не снимая пальто и резиновых сапог, принялась хозяйничать, доставая чашки, молоко, сахар и бисквитный торт «Виктория» на старинном блюде с синим узором в китайском стиле. Эрика с Питерсоном, испытывая неловкость, сидели за деревянным столом, на котором лежали старые номера Radio Times[82] и автомобильный радиоприемник с торчащими сзади проводами, а также стояла чаша с почерневшими бананами. На самой середине дремали две тощие кошки. У одной в шерсти на голове Эрика заметила огромного клеща.

Розмари подошла к столу, всучила блюдо с тортом Эрике, а сама взяла одну кошку и сбросила ее на пол. Та ловко приземлилась на все четыре лапы. Потом она взяла вторую кошку, с клещом, и одним резким движением вывернула его из головы животного. После чего кинула кошку на пол, а клеща поднесла к свету, зажимая его меж пальцев.

— Вот видите, как надо вытаскивать — чтоб целехонький остался… — Она протянула Питерсону клеща, дрыгающего черными мохнатыми лапками. Тот отвернулся, содрогнувшись от омерзения.

Розмари прошла к раковине и опустила клеща в слив, включив взревевший измельчитель пищевых отходов. Эрика отметила, что она не вымыла руки перед тем, как вернулась к столу с подносом, на котором стояли принадлежности для чаепития, и принялась резать торт.

— Н-да. Мертвая девочка на дне карьера… Ужас… Кошмар, — произнесла Розмари, отхлебнув из чашки чай. Обмочив подбородок, она вытерла его рукавом пальто.

— Несколько дней назад мы спрашивали вас про дом у карьера… — начал Питерсон.

— Да, помню.

— Вы сказали, что там обитал один человек… Боб Дженнингс. Почему вы не упомянули, что он ваш брат? — осведомилась Эрика.

— Так вы не спрашивали, — спокойно ответила Розмари.

— А теперь спрашиваем. И нам нужна вся информация. Карьер теперь рассматривается как место преступления, а ваш брат жил рядом. Сколько времени он прожил в том домике? — поинтересовалась Эрика.

Розмари, как будто немного пристыженная, снова глотнула чаю.

— Долго… не знаю, наверно, одиннадцать лет. Еще несколько месяцев — и он вступил бы в права собственности. А он, несчастный горемыка, умер.

— Конкретно с какого по какой год он жил там? — допытывалась Эрика.

Розмари откинулась на спинку стула и на мгновение задумалась.

— С семьдесят девятого, надо полагать, по октябрь девяностого.

— И когда он умер?

— Он скончался в конце октября девяностого. — Заметив, что Эрика с Питерсоном переглянулись, она спросила: — Это имеет значение?

— У вас есть свидетельство о смерти?

— Под рукой нет. — Она сложила на груди руки.

— Что вы можете сказать о психическом состоянии вашего брата? — задал вопрос Питерсон.

Розмари медлила с ответом. Впервые ее морщинистое лицо чуть смягчилось.

— Мой брат был пропащий человек. Один из тех, кому не находится места в обществе.

— Он испытывал трудности в учебе?

— Точный диагноз ему никогда не ставили. Он был старше меня, а в те годы такие, как он, обормоты просто просиживали штаны на последней парте, детских психологов ведь не было. Работу ему только муниципалитет предоставлял… Я пыталась держать его здесь, со мной, но он бродил по ночам, исчезал в любое время суток, оставив дверь открытой. Тогда муж мой был еще жив и дочка была маленькая. Мы не могли позволить, чтобы он жил с нами. Он неделями где-то пропадал, а потом неожиданно появлялся здесь у задней двери. Я кормила его, давала ему денег. Он дважды сидел в тюрьме за воровство — крал сущие пустяки. Увидит в магазине что-нибудь блескучее, вещь ему понравится, и он сунет ее в карман. Без всякого злого умысла.

— Заранее прошу прощения за свой вопрос, но его когда-либо подозревали в причастности к исчезновению Джессики Коллинз? — спросила Эрика.

При этом предположении поведение Розмари резко изменилось.

— Да как вы смеете?! Моего брата можно назвать кем угодно, но детоубийцей?! Нет. Никогда. В нем не было злого начала, но даже будь у него приступы агрессии, такого он ни за что не смог бы спланировать.

— Спланировать? — переспросил Питерсон.

Розмари разволновалась, утратив самообладание.

— Это ведь был сложный случай, да? Она исчезла без следа… Я входила в число волонтеров, помогавших в те дни полиции. Мы прочесали весь парк, обыскали все сады.

— Полиция его допрашивала?

— Не знаю. Нет! Разве не вы должны это знать?

— Как я сказала, мне жаль, что мы вынуждены спрашивать об этом…

— Расследование было проведено самым тщательным образом! И теперь, двадцать шесть лет спустя, вы спрашиваете, не мой ли брат убил семилетнюю девочку?

— Миссис Хули, мы просто задаем вопросы, только и всего, — сказал Питерсон. — И честно говоря, нам непонятно, почему при первой встрече, в парке, вы вели себя скрытно.

— Скрытно? В чем проявилась моя скрытность? Вы спросили, кто жил в доме у карьера, и я ответила, что это был Боб Дженнингс… С какой стати я должна была перед вами исповедоваться? Я вам не лгала. Просто ответила на те вопросы, что вы задали.

— Но вы ведь знали, что мы обнаружили останки Джессики?

— А моего брата давно нет в живых. И мне простительно… Я страдаю старческой забывчивостью. Так это теперь называется?

— Ваш брат был знаком или общался с Тревором Марксмэном? Его арестовывали в девяностом в связи с исчезновением Джессики.

— Нет. Мой брат не «общался» с осужденными педофилами.

— У вас есть ключ от дома у карьера?

Розмари закатила глаза.

— Нет. Сомневаюсь, что у него вообще был ключ. Он ведь жил там на птичьих правах.

— Как вы поступили с личными вещами брата?

— А он таковых практически не имел. То, что было, я сдала в местные благотворительные лавки. У него было серебряное ожерелье со святым Христофором, так оно похоронено вместе с ним.

— По-вашему, он был склонен к самоубийству?

Розмари глубоко вздохнула, лицо ее немного обмякло.

— Нет. Не было у него такой склонности. Что же касается повешения, он жутко боялся что-либо вешать себе на шею. В детстве он отказывался носить галстук и застегивать рубашку. Это одна из причин, по которой он остался неучем. Его исключали из всех школ, в которые ему случалось ходить. Святого Христофора, которого я упомянула, он носил на запястье. Поэтому, чтобы он сделал петлю и повесился… — Ее глаза заволокли слезы, и она вытащила из рукава салфетку. — Думаю, вы злоупотребляете моим временем и гостеприимством… Будут еще вопросы — приходите с адвокатом.