Тынше уже снять успели, а лагтар только начинал отщелкивать чешуйки в гроздьях, за которыми скрывались семена. Именно так выглядели колоски этого злака. И собирали их, не срезая со стебля, а вытрясая зерна в котомки, из которых после высыпали в большие мешки. Мама когда-то рассказывала мне, как происходит сбор. Это тоже довольно интересно и в духе организованных тагайни, умевших не тратить время впустую.

Обвешанные множеством пустых котомок сборщики урожая делили поле на несколько частей, а после каждый двигался по своей части к центру. Наполнив котомку зернами, ставили ее на землю и переходили дальше. После в дело вступали сборщики с мешками.

И если сборщики с котомками приходили рано утром, то к обеду появлялись те, кто начинал ссыпать зерно из котомок в мешки, также оставляя их после того, как места не оставалось, и переходили дальше. Полные мешки сносили ближе к краю полю, откуда их должны были забрать.

А уже после обеда подъезжали телеги с грузчиками, которые и относили мешки в телеги. Сборщики, если они успевали закончить со своей частью поля быстро, могли помочь другим сборщикам, или же тем, кто пересыпал зерно из котомок в мешки, или грузчикам. А могли и вовсе пойти домой – их работа была сделана. Однако никто не уходил, это был негласный закон, они переходили на ту часть поля, где еще было много работы. Сборщики уходили вместе, как и приходили. Потому работа делалась быстро и дружно.

Те же, кто ссыпал зерно из котомок в мешки, сборщикам не помогали, но таскали с грузчиками, если на их участке уже всё было собрано. Так что и погрузка шла очень быстро. Но главное в этом распределении труда было то, что никто не простаивал без дела. Каждый появлялся тогда, когда приходило его время, имея возможность прежде заниматься иными делами. И не был вымотан к вечеру настолько, насколько это было бы неизбежно, если бы сборщики после наполняли мешки и таскали их к телегам. Сбор урожая с одного поля заканчивался в один день.

Что до лагтара, то это было многолетнее растение. По осени стебли стелились по земле, спали под снегом, а по весне вновь распрямлялись и готовились к созреванию. Истощались за пять зим, и вот тогда после сбора поле выкашивалось, перепахивалось и засеивалось заново. Старый лагтар шел на корм скотине, а новый, перезимовав, вновь тянулся к солнцу и давал урожай.

Но сейчас этот злак только дозревал, а значит, лето всё еще было далеко от своего завершения. И, судя по прочим признакам и приметам, какими жили тагайни за неимением календаря, впереди было еще больше месяца. А из этого следовало, что год в Белом мире длился более 14 месяцев в привычном мне времяисчислении. Как я уже сказала, зима и лето по продолжительности были равны, то есть двенадцать месяцев складывались уже только из этих двух сезонов, но! Шесть месяцев еще не окончательный срок, надо было дождаться наступления осени, чтобы подвести итог. И плюс два месяца, приходившихся на весну и осень вкупе. Итого год в Белом мире длился более четырнадцати месяцев. Что, конечно же, не давало искривление времени в три года, а лишь подтверждало, что при моем переносе из Аритана в Белый мир произошел излом пространства, что и повлекло сильное временное смещение, как и предположил магистр.

– Пять месяцев, – прошептала я и посмотрела на портрет Танияра.

Пять месяцев мои родители не знают, кого же родила их дочь, и более полугода они не имеют от меня никаких вестей. Должно быть, матушка вновь полна тревог и волнений. Впрочем, мы говорили, что возможности отправить весточку может не представиться. Главное, она знает, что я жива и невредима. Значит, тревожиться должна меньше.

Любопытно, а когда вся эта история с илгизитами закончится, Отец позволит отправить о себе известия? И какого итога он ожидает? Чем вообще должно всё завершиться?

– Ах, кабы знать, – вздохнула я и поднялась с места.

И вправду, каким должен быть финал партии, которую разыгрывает Создатель? Для чего Он переставил столько фигур, свел нас всех в одном месте и продолжает испытывать на прочность и веру? Лишить Илгиза его последователей? Перевоспитать заблудших детей? Перестроить сам уклад жизни в маленьком осколке огромного мира?

– Кабы знать, – повторно вздохнула я и, услышав приближающиеся шаги, перевела взгляд на вход в кабинет.

Это был Танияр, на руках он держал Тамина, и последний усердно скреб пальчиками орнамент на одежде отца. Тот отскребаться не желал, и юный дайнанчи сердито сопел и даже, кажется, бранился на своем младенческом языке.

Я улыбнулась, глядя на своих мужчин, и на душе стало теплее и легче. Однако прежнее выражение моего лица супруг успел заметить.

– Что тебя гнетет, свет моей души? – спросил он, приблизившись к столу.

Тамин оставил в покое неподдающийся орнамент и устремил взор на стол, где ему было чем поживиться.

– А! – взвизгнул дайнанчи и потянулся к стаканчику с перьями.

Отец не стал отказывать сыну, лишь проверил, чтобы перо еще не было использовано.

– О чем думала? – снова спросил дайн.

– В общем-то, ни о чем, – улыбнулась я. – Просто погода навевает меланхолию, и я вспомнила о моих родных. Прошло уже больше полугода, как мы вернулись, а я так и не смогла отправить ни единого послания.

– Возможно, Отец позволит это сделать, когда всё будет кончено, – ответил супруг.

– Я тоже об этом подумала, – усмехнулась я. – И потом мне пришел в голову вопрос: «Чего желает Создатель? Какой итог Он желает получить?»

– Мне не проникнуть в помыслы Белого Духа, – пожал плечами Танияр. – Придет время – всё узнаем. Мы уже готовы к встрече врага. Сегодня прибудут все наши союзные кааны с алдарами и главы племен. Хочешь послушать? Ты дайнани, равна со мной и можешь появиться на Совете.

– Ты не просто так меня зовешь, – с улыбкой заметила я.

– Да, – усмехнулся супруг. – Хочу, чтобы видели наше единство. Это последнее испытание для них. Не для племен, разумеется, для тагайни.

– Хорошо, милый, я пойду с тобой. Мне интересно послушать, о чем говорят мужчины, – с улыбкой ответила я, а после спросила: – А если кто-то проявит недовольство или совсем уйдет?

Танияр поправил сына, который успел уронить свою игрушку на пол и теперь тянулся за ней. Дайнанчи решительно возмутился отсутствием понимания к его желаниям, и отец отдал ему на заклание фигурку саула, стоявшую на моем столе. Кстати, вырезал ее для меня супруг собственными руками.

Возмущенная стремительным разорением своего кабинета, а главное, святая святых – стола, я поднялась с кресла и первой направилась на выход. Нет, я не жадная и тем более не жалела чего-то для собственного сына и мужа, но! Это был мой кабинет! И всё, что находилось на столе, собиралось с любовью и сообразно потребностям, которые являлись не только моими личными, но и государственными. Да-да, и фигурка саула тоже. Она была сделана мужем, а значит, я ощущала умиротворение, когда глядела на нее. Стало быть, и служила я на благо Айдыгера со спокойствием в душе и голове. А сейчас меня лишали привычного комфорта в самом уязвимом месте. Нет, это было совершенно недопустимо.

За моей спиной послышался смешок – супруг верно понял мой маневр. Я осталась выше насмешек и прошествовала в гостиную, гордо вздернув подбородок. В этой комнате не царило атмосферы священного места, где стоял алтарь чиновника, и потому посягательства дайнанчи на предметы обстановки воспринимались с умилением.

В гостиной я устроилась в кресле и, когда Танияр уселся напротив, повторила вопрос:

– Если проявят недовольство и уйдут?

– Они не мне доказывают свою преданность, – ответил дайн. – Они показывают Создателю готовность защищать мир, который сотворил для всех нас Белый Дух.

– Но если уйдут? Наша рать уже лишилась воинов Холодного ключа, но может еще уменьшиться. Илгизитов слишком много, еще и подручные…

Танияр взял сына за руку, сжал в кулаке его ладошку, оставив только указательный палец, и потряс ею.

– Женщина, ты считаешь своего мужа глупым и недальновидным? Думаешь, он не предусмотрел недоверия закоснелых умов изначально? Думаешь, он готовился, рассчитывая на тех, кто может отвернуться и уйти? Так вот, женщина, твой муж прозорлив и разумен в высшей степени. Ты меня услышала? – Я с готовностью кивнула, и дайн с подозрением вопросил: – И что же ты услышала?