– О чем вы, друг мой? – опешила я.

– Ну конечно же! – язвительно и с патетикой воскликнул магистр. – Вы не понимаете! Представьте, я тоже не могу понять, как такое возможно!

В этот момент боль вновь сдавила меня в тисках, и раздражение сменило непонимание и оторопь. Что за тон, в конце концов? Чем я заслужила подобную отповедь и несправедливые обвинения? И почему, когда переживаю не лучшие минуты моей жизни, я должна выслушивать весь этот вздор, который мне обрушивают на голову? И кто?! Человек, который называл меня своей дочерью!

– А вы ведь мне как дочь, – не замедлил напомнить хамче, будто подслушав мои мысли. – Всегда почитал вас именно так, переживал за вас, болел душой, и вдруг это возмутительное попрание меня как мага, как близкого вам человека, как друга! Неужто я вовсе не заслуживаю…

– Да чего вы от меня хотите?! – вскрикнула я больше от боли, чем от злости, но вышло именно зло, и маг задохнулся.

Он открыл рот, но захлебнулся собственным ядом и снова его закрыл. Правда, ненадолго.

– Может, и вовсе прикажете мне убираться вон? Впрочем, не удивлюсь, зачем я вам?

– Морт! – прогрохотал над моей головой голос дайна.

Берик и Юглус, и без того наблюдавшие нашу перебранку, после окрика Танияра подошли ближе и встали за спиной мага. Супруг дал мне глиняный стакан, после спрыгнул на землю, чтобы не тревожить меня спуском по ступеням.

– Вы отдаете себе отчет в том, что творите? – ледяным тоном вопросил дайн и продолжил, чеканя слова: – Перед вами не только ваша дайнани, но и женщина, которую вы не единожды провозглашали своей дочерью, если мне не изменяет память. И как же вы, человек, столько раз заверявший всех вокруг в отеческой любви, позволили себе нападать на названую дочь, когда она наиболее уязвима? Если вы еще помните, моя жена беременна и именно в эти минуты готовится разрешиться от бремени. Так почему же, когда она страдает, вы смеете нападать на нее? Так ли ведет себя отец, верный подданный и, в конце концов, друг?!

Последнее слово вновь пронеслось над степью громовым раскатом, и Элькос, не сводивший взгляда со своего повелителя, отвернулся. Отчитывая мага, Танияр перешел на мой родной язык, потому ягиры не поняли ни слова, но им хватило и тона, чтобы, скрестив руки на груди, не сводить с магистра суровых взглядов. Мне же и вовсе было не до того, чтобы поддерживать мужа в его ответном негодовании или же кого-то успокаивать. Почти залпом выпив содержимое стакана, я ждала чудодейственного эффекта.

– Может, выскажетесь? – более спокойно спросил Танияр. – Без надрыва, но по существу. Что вас так взволновало?

– Как это что?! – вновь вспыхнул Элькос, но заставил себя смирить гонор. Он склонил голову. – Прошу простить меня за тон, государь. – После обернулся ко мне и проворчал: – Душа моя, я был и в самом деле груб и непочтителен, простите меня. Это не со зла и не от пренебрежения, но меня задело до глубины души, что вы покинули Иртэген, ни слова не сказав о том, что у вас начинаются роды. – Затем магистр воскликнул: – Будто я посторонний! И я ведь негодую вовсе не из-за того, что меня не уведомили, будто я сам король, нет! Но мое место быть подле вас! А если будет нужна моя помощь? Я ведь маг! – Он опять обернулся к дайну: – Всё верно, государь, и память вас не подводит – Шанни мне как дочь, и люблю ее я как дочь. Оттого переживаю в сто раз больше, чем о любой из королев в моем родном мире. Именно это и вызвало мое нынешнее состояние. Вместо того чтобы находиться подле моей дорогой девочки, я веселю народ, как… как какой-нибудь шут!

– Не так давно мы с Ашити были восхищены вашей задумкой с иллюзией, – несколько сухо ответил Танияр. – Хвалили за то, как вы познакомили людей с их дайнани, а оказывается, для вас это было всего лишь шутовство.

– Нет! – возмутился хамче. – Вовсе нет, государь! Я хотел, чтобы люди знали Шанриз, как знаю ее я, чтобы она не была для айдыгерцев чужаком, которого они приняли…

– Тогда почему вы называете шутовством дело не менее важное, чем роды дайнани? Людям предстоит принять не только новшества, но и свое прошлое. Чтобы народ поверил словам Ашити, она должна быть больше, чем принятый чужак. Поэтому вы делали большое дело, которому не следовало мешать, и мы не помешали. И раз уж вы настолько переживаете, что готовы нападать на женщину, которой посвящены ваши переживания, то успокойтесь – вы никуда не опоздали. Дитя появится на рассвете, а до тех пор, если уж и вправду любите свою дайнани как дочь, проявите сочувствие и понимание. Забота ей нужна больше, чем восклицания и обвинения. Желаете продолжать обижаться?

Элькос несколько раз открывал рот, порываясь ответить, но в окончании речи дайна все-таки его закрыл и отвел взор. И когда прозвучал последний вопрос, магистр отрицательно покачал головой.

– Кажется, я и вправду вспылил впустую, – сказал он уже без всякого апломба и попытки обуздать гнев. – Простите меня, – в этот раз извинения прозвучали более искренне и на языке Белого мира.

– О-ох… – мой стон поставил окончательную точку в споре, и внимание мужчин досталось мне. – Милый, травка не действует, боль не ушла, только еще усилилась.

– Я не от боли дала тебе травку, – прозвучал голос мамы у меня за спиной. – Теперь быстрей пойдет, меньше мучиться будешь.

– Да как же меньше, если мне стало хуже?! – с обидой возмутилась я.

– По времени, свет моей души, – пояснил Танияр. – Вещая сказала, что дайнанчи должен был появиться только к вечеру завтрашнего дня.

– Но рассвет! – охнула я.

– Теперь на рассвете, – сказала мама и ушла в дом.

– Ты еще на поляне говорила, что я рожу на рассвете, – возразила я ей в спину.

– Потому и говорила, – ответил мне Танияр. – Хочешь войти в дом?

– Да, – не стала я спорить, – полежу.

И время потянулось. Теперь мне было вовсе не до разговоров. Боль накатывала и откатывала, окончательно не унимаясь. Она всё равно была, хоть и становилась время от времени терпимее. Но когда новая волна спешила обрушиться на меня, я стискивала зубы и шипела, изо всех сил стараясь сдержать стон. А после немного расслаблялась, едва становилось чуть-чуть легче. Наверное, если бы я позволила себе перестать играть в сильную терпеливую женщину, то стало бы и вправду легче, но продолжала упрямо молчать, пока не подошел Танияр.

Он присел перед лежанкой на корточки и, погладив меня по лицу, сказал:

– Здесь нет Улбаха, состязаться и доказывать свою выдержку некому. Хочешь кричать – кричи.

– Я жена дайна, – жалко улыбнулась я.

– Ты мой нежный аймаль, о котором надо заботиться, – возразил супруг. – Для вещей ты дитя, для магистра тоже. Ягиры оберегают тебя, потому что ты уязвима. Здесь нет никого, кому ты должна доказывать, что ты сильная и выносливая.

– Ваша сила в разуме, в словах и светлом нраве, душа моя, – поддакнул ему Элькос, сидевший у меня в ногах.

– Пока еще терпится, – ответила я и отвернулась от них, вновь зашипев.

Уже давно и благополучно наступила ночь, но никто не спал. Ягиры, выпив холодного этмена, ушли на улицу. Возможно, не хотели меня смущать, а может, попросту чувствовали, что бесполезны – сейчас помочь мне было нечем. Танияр и магистр остались. И если супруг отходил к столу и о чем-то негромко говорил с шаманкой, то Элькос продолжал сидеть рядом. А как только схватка становилась сильнее, он начинал поглаживать меня по ноге, так проявляя свое сочувствие.

– Простите меня, Шанни, – наконец произнес он. – Мне так жаль, что я повел себя как совершеннейший осел. Простите меня, дорогая моя девочка. Я искренне раскаиваюсь в себялюбии.

– Ничего, – ответила я, не открывая глаз. – Я не сержусь. Вышло всё быстро. Я потом расскажу вам о дороге шаманов, это примечательно-о-ой, – последнее слово все-таки перешло в стон.

– Я чувствую себя таким бесполезным, – продолжил хамче, но, кажется, сейчас говорил сам с собой. – Я могу помочь и облегчить боль, но опасаюсь навредить и поэтому не стану вмешиваться. – Он вздохнул и добавил: – Ужасно себя чувствую.