А я поняла, отчего наша ставленница продолжала молчать столько времени и не доложила графу — попросту боялась сознаться, что не в силах обуздать женщину, находившуюся в ее подчинении. Возможно, стыдилась этого. Однако это не искупало того, что целый год девочкам вкладывают в головы ересь, от которой я когда-то старалась их очистить. Я посмотрела на дядюшку, и он кивнул.

— Призовите госпожу Дарлик, — велел его сиятельство.

— Вы хотите поговорить с ней? — прочистив нос, спросила директриса. — Это было бы хорошо…

— Я желаю ее уволить, — сухо ответил граф. — Сегодня же начну подыскивать вам нового воспитателя, а пока пусть детьми займется Анди Равис. Она не ведет еще учительской работы, только обучается сама. Несколько дней уделить детям сможет. — Я улыбнулась и согласно прикрыла глаза. — Зовите.

— А я поговорю с ее воспитанницами, — сказала я, поднимаясь с места.

— Возможно, вам стоит подождать… — начал дядюшка, но я мягко прервала:

— Не стоит.

— Как пожелаете, сестра, — ответил граф, и мы с директрисой вышли из ее кабинета.

Впрочем, далеко госпожа Гухетт не пошла, ей всего лишь надо было передать поручение своей помощнице. И дальше я направилась уже с помощницей, которая лучше знала, где сейчас находятся воспитанницы госпожи Дарлик. У них как раз заканчивалось занятие, и воспитательница должна была сопроводить девочек в их общую комнату, однако всё пошло иначе.

Госпожу Дарлик остановила помощница директора, и я окинула воспитательницу неприязненным взглядом. Была она немногим старше меня и даже приятной внешне. Не красавица, но внешность ее располагала, как и манеры, выдержанные и строгие. Зато теперь мне было понятно, что подкупило его сиятельство. Наверное, и я бы ей не отказала. Но теперь, когда сущность женщины стала мне известно, я обнаружила и брезгливо опущенные вниз уголки губ, и холодный взгляд, и некое высокомерие… Впрочем, всё это могло мне и показаться из-за собственного отношения.

— Я должна прежде сопроводить воспитанниц, — тоном, не терпящим возражений, произнесла госпожа Дарлик. — Передайте госпоже Гухетт, что я подойду после.

— Хорошо, — ответила помощница, и я вмешалась.

— Как любопытно, — произнесла я. — Стало быть, воля госпожи Дарлик для вас превыше воли директора пансиона?

Я посмотрела на помощницу. Женщина заметно смутилась и ответила:

— Но девочек и вправду надо сопроводить…

— А как вы думаете, почему я иду с вами? Неужто ради того, чтобы прогуляться по коридорам? Или же дочери Левит доверия меньше, чем своенравной особе, которая ставит себя превыше начальства? — и вот теперь я посмотрела на воспитательницу.

Та хмыкнула и, окинув меня взглядом, отвернулась.

— Дорогие мои, мы уходим, — сказала она, явно ощущая свое превосходство.

— Немыслимо, — пробормотала я и посмотрела на помощницу директора. Та беспомощно развела руки. Покачав головой, я произнесла уже громко: — Госпожа Дарлик, вы в Богов веруете?

Воспитательница со своими подопечными успела отойти, но на мой вопрос обернулась и вынужденно остановилась. Воспользовавшись этим, я неспешно приблизилась, вынудив ее ждать. После обошла и заступила дорогу, вновь вынудив делать, что я хочу — вертеться на месте.

— Так веруете?

— Разумеется, — ответила женщина с достоинством.

— Тогда отчего же не блюдете их заповеди? — вопросила я и процитировала: — Почитай служителя нашего, как почитаешь нас самих. Вам знакомы эти строки? — И не дав ей ответить, продолжила: — Исходя из того, как вы повели себя — не знакомы, иначе как бы верная дочь Праматери позволили себе оглядывать ее служительницу с пренебрежением, а после развернуться и уйти? Впрочем, вам не знакомо не только «Священное слово», но и простейшие наставления, кои прописаны для служащих. Так вот «Устав служащих Камерата» гласит: «Повеление начальственное следует исполнять, отложив на потом иные дела». А, исходя из этого, вам следовало вести воспитанниц к кабинету директору, где на время приема перепоручить заботу о них помощнику директора. Вы же поставили себя выше начальства, служительницы культа и самих Богов, потому что никто из них для вас не указ. А коли так, то вам не место в пансионе, потому как, не будучи воспитанной особой, вы беретесь воспитывать других.

— Вы намереваетесь отчитывать меня? — вздернула подбородок госпожа Дарлик.

— Отчитывать вас буду не я, но укажу на ваши грехи и промахи, как велит Праматерь своим верным дочерям. А теперь, когда мы выяснили, что вы далеко не образец для подражания, можете отправляться туда, где вас ждут.

— Мои воспитанницы…

— Возвращаются со мной в классную комнату, — отчеканила я. — Ступайте, госпожа Дарлик, ступайте.

После вновь обошла ее и велела воспитанницам:

— Следуйте за мной, девочки.

Однако они не спешили. Несколько человек сделали за мной шаг, но остановились, потому что остальные так и не двинулись с места. Воспитанницы переглядывались, смотрели на воспитательницу, и она, вздохнув, махнула рукой:

— Ступайте за сестрой.

— Однако, — пробормотала я и вошла в классную комнату. Преподаватель еще не ушел. Он поднял на меня удивленный взгляд, и я попросила: — Оставьте нас, будьте любезны.

— Хорошо, сестра, — кивнул он и вышел.

Я встала на преподавательское место и застыла в ожидании, пока девочки рассядутся на свои места. Им было по двенадцать-тринадцать лет. В глазах застыла настороженность, в нескольких я прочитала вызов и поджала губы. У моего пансиона появилась новая хозяйка и ее так и воспринимали, включая директрису. Я вновь ощутила прилив злости. Однако заставила себя расслабиться и улыбнулась.

— Добрый день, девочки, — поздоровалась я, дождалась ответного приветствия и задала вопрос: — Вы любите пансион?

— Да, сестра, — последовал ответ.

— Вам нравится здесь жить? Нравятся люди, которые вас окружают? — и вновь мне ответили утвердительно. — А что скажете об уроках? Вам нравится учиться? — В этот раз кивнули только несколько человек и то неуверенно. — Ваше молчание является ответом на вашу плохую успеваемость. Почему вам не нравится учиться?

Воспитанницы молчали. Никто не решался заговорить первым. Даже те, в чьих глазах я уловила вызов, теперь смотрели куда угодно, только не на меня. И я усмехнулась:

— Если у человека нет смелости смотреть в собственное будущее, он не найдет ответа и в настоящем. Вас учат быть смелыми, быть искренними и открытыми для честных ответов и будущих свершений. Невозможно залезть на гору, если боишься упасть. Ее светлость, когда открывала этот пансион, видела в вас будущее не только Камерата, но и всего этого мира. Она не боялась своих фантазий и смогла подняться на вершину, став первой женщиной — государственным деятелем…

Говорить о себе в третьем лице, тем более ставить в пример, было несколько неловко, но я отмахнулась от этого чувства. Сейчас я не хвалила себя, но показывала, что для того, кто ищет дорогу, она непременно откроется. Однако договорить не успела, потому что до меня донеслось негромкое:

— Баронесса вздумала недопустимое, и Боги покарали ее, потому скинули с вершины.

— Пусть поднимется тот, кто это сказал, — мягко велела я.

Чуть поколебавшись, одна из девочек все-таки встала и ответила упрямым взглядом. Я улыбнулась:

— Стало быть, вы живете в доме, который она выбрала и обустроила. Гуляете по саду, который она создавала, думая, как хорошо в нем будет отдохнуть после занятий. Носите красивые платья, сытно едите, получаете знания более тех, какие имеют и знатные особы, а в душе презираете женщину, окружившую вас заботой? Стало быть, так и выглядит благодарность? — вставшая снова отвернулась, остальные тоже избегали смотреть на меня. И я продолжила уже без прежней мягкости: — Но если это так, и если вам не нужно ничего из того, что сделала эта женщина, если вы не верите в то, во что верила она, то почему не попроситесь покинуть эти стены? Скажите, и вас отправят в другой пансион, которым не заведует род Доло, или же вернут родителям. К чему издеваться над собой, если эти стены вам противны? Или же вас удерживает мечта о той сумме, какую вы получите при выпуске? Никакие деньги не стоят душевного покоя. За кого мне стоит замолвить слово? Почему молчите? — Ответа не было по-прежнему, и я отчеканила: — Не стоит себя терзать. Есть городской приют, есть королевские пансионы, есть ваши родственники. Не желаете учиться, двери вам откроются. Выбирайте, кого и куда везти. Здесь останутся лишь те, кто не позволяет отравить свою душу черной неблагодарностью и ересью грязной на язык женщины. Она ничего вам не дала, кроме своего яда. Всё это, — я развела руками, — создано герцогиней Канаторской, но ее вы смеете поносить. Однако опасную глупость, вложенную вам в головы женщиной, прожившей с вами всего год, приняли, как догму. Не госпожа Дарлик закупает материал на ваши платья, не она оплачивает провиант и тетради, не она вывозит вас в театр, не она дала вам мягкие перины и удобные кровати. Всё это сделал род Доло, которому принадлежала и ее светлость. Всё, чем одарила вас госпожа Дарлик — это малодушие, потупленный взгляд и отвратительное поведение. А посему, — я оглядела их и закончила: — До завтра вы должны решить, что желаете делать дальше. Если хотите учиться, то пансион останется вашей надежной крепостью. Не имеете такого желания, значит, ваши места займут более благородные сердца и светлые головы. Выбор за вами.