– А почему?

– Чтобы Танияру такая не досталась. Думаю, я откажусь – она опять к нему. Отнесет ей тархам и знать не будет, что за женщину берет. В дом ее привел, а сам смотреть не мог. Если бы не мать, совсем бы не заходил. А так приду, Хасиль подластится, вроде и распалила. Потом на душе еще гаже становилось, а после того, что она с Эчиль сделала, прогнать хотел, хоть и беременная. Опять мать за нее заступилась. Клялся, говорит, слушать меня, вот и слушай. А после того, как с Мейлик сошелся, перестал к Хасиль заходить.

– Значит, с Хасиль быть не хочешь?

– Нет.

– А с Эчиль?

Я затаила дыхание, ожидая ответа. Архам невесело усмехнулся и покачал головой:

– А ей мне в глаза смотреть совестно.

– Но если она всё еще тебя любит? Если готова простить? У вас с ней трое детей…

– Трое? – деверь воззрился на меня с изумлением. – Она…

– Белек, – пояснила я. – Эчиль твою пятую дочь к себе взяла. О ней как о родной заботится. Вот и выходит, что уже не две, а три дочери, – я улыбнулась. – Может, она не так красива, как Хасиль. И вовсе не хрупкая, как Акмаль, но одна из всех твоих жен была с тобой честной. А раз уж ты себя виноватым перед ней чувствуешь, то, может, пришло время искупить вину? Впрочем, на то твоя воля и желание. Я совсем не хочу тебя уговаривать, но если вдруг Эчиль тебе желанна, то…

– Да я даже не знаю, простит ли меня Танияр! – воскликнул Архам. На нас обернулись, и деверь понизил голос: – Я виноват перед ним и перед людьми. Может, в тот же день, как мы войдем в Иртэген, вечером я выпью чашу с ядом, а ты спрашиваешь, какую из жен я выберу.

Он замолчал, а я посмотрела на брата Танияра с новым интересом. То есть он идет заведомо готовый к каре, которую считает справедливой. Архам винит себя, готов понести наказание и умереть, но всё равно идет. Кажется, даже в моем спасении не видит искупления. Просто делает что должно и возвращает брату его жену, однако не ожидает снисхождения. Любопытно, насколько я права?

– Ты думаешь, что дайн тебя не простит? – спросила я.

Архам бросил на меня хмурый взгляд.

– Я принял его челык, зная, что это обман, – чуть помедлив, заговорил деверь. – Я потворствовал матери. И, узнав, что она виновна в смерти отца, увел ее и сбежал сам. Я не позволил свершиться суду каана, а потом и вовсе ушел к илгизитам. За что меня прощать?

– Но ты ведь ведешь меня, – заметила я.

– Всего лишь возвращаю брату его женщину, но не ищу прощения, – отчеканил деверь. – Или ты думаешь, что твое возвращение – плата за мою жизнь?

– Я думаю, что ты храбрый и честный, – улыбнулась я. – Но ты кое-чего не знаешь.

Архам впился в меня взглядом, и я пояснила:

– Ты, конечно, спас мать и увел ее из тагана, но сделал это по воле брата. Мы уже тогда знали, кому служит Селек, и нам нужно было подтверждение этому. Танияр приказал не мешать тебе. Мы всегда знали, где вы находитесь и что делаете. И когда за вами пришел Рахон, следопыты проводили вас до Каменного леса. Танияр надеялся, что, проводив мать, ты вернешься, но принял твой выбор. Да, он сердит на тебя, но карать не станет. Ты возвращаешься домой, Архам, но как будешь жить, решать только тебе. И если найдешь в себе смелость взглянуть в глаза тем, кого обидел, если будешь таким же решительным, каким был до этой минуты, и захочешь снова стать частью семьи и Айдыгера, тебя простят и примут. Но это лишь твой выбор: прятаться, стыдясь себя, или быть айдыгерцем и верным помощником брату.

Деверь отвернулся. Я видела, как Архам поджал губы, и не стала мешать, понимая, что он размышляет. Мы некоторое время шли в молчании. И пока разговор не возобновился, я скользила взглядом по нашим попутчикам, по-прежнему стараясь не привлекать к себе внимания нарочитым любопытством.

«Сейчас будет поворот, – прозвучал у меня за плечом голос Танияр. – Затаи дыхание, любовь моя, еще несколько шагов, и тебе откроется харат Курменай».

– Тень мира, – прошептала я и потеряла всякий интерес к попутчикам.

Я и вправду затаила дыхание. То, что должно было открыться моему взору спустя всего пару минут, взволновало. И пусть я даже не обнаружу истинного величия, какое рисует мое воображение, но это всё равно будет чудо, потому что существует с тех времен, когда еще стоял последний савалар Создателя.

– Боги, – судорожно вздохнула я, прижав ладонь к груди.

Сердце вдруг затрепетало, и каждый шаг начал мне казаться чем-то неотвратимым, будто мне навстречу шла сама Судьба. Я вновь ощутила, как стрелки часов начали отматывать время назад. Не так, как это было, когда Рахон восстанавливал храм, и совсем не так, как в момент погружения в прошлое, и все-таки я ясно чувствовала, как незримые часы отбивают удары в унисон с моим сердцем и каждым новым шагом.

Мы приблизились к повороту. Сама не заметив этого, я накрыла плечо Архама ладонью, сжала его и зажмурилась. Всего на миг, на один последний шаг, отделявший меня от настоящего и прошлого, чья тень уже маячила за изгибом дороги.

– Что? – спросил деверь, но я мотнула головой, медленно выдохнула и открыла глаза.

– Невероятно… – прошептала я. – Просто невероятно.

– Что же тут невероятного? – искренне удивился Архам, а Танияр произнес: «Я знал, что тебе понравится».

– Город будто в раковину поставили, – пробормотала я. – Нет, правда, крепостная стена – часть нижней створы, а горы – верхняя. Невероятно.

Это впечатление еще более усиливал волнистый верхний край крепостной стены. Да и высота у нее была различной. Высокая по всему своему периметру, она постепенно снижалась к распахнутым сейчас железным воротам. А по обе стороны над ними стояли две смотровые башенки, совсем как те, что мы видели на горной лестнице. Только эти башенки были совершенно целыми, и в них находились стражи, следившие за теми, кто входил в харат.

Подобной крепостной стены я не видела еще нигде. Такого не было у илгизитов, да и на крепостную стену Иртэгена эта походила лишь заслонами бойниц на нескольких уровнях. И уж тем более ничего подобного не могла мне подкинуть из прошлой жизни скудная ныне память.

– Как же величественно и красиво, – сказала я, неспешно приближаясь к харату.

Он и вправду казался помещенным внутрь раскрытой раковины. Я не могла увидеть город целиком, для этого нужно было оказаться где-то высоко, чтобы узреть всю панораму. Однако скалы, к которым примыкал Курменай, я могла рассмотреть и отсюда. Они и создавали ощущение поднятой верхней створки.

– Ты похожа на маленького ребенка, – с улыбкой сказал Архам. – Словно видишь чудо.

– Но ведь это и вправду чудо, – ответила я, продолжая рассматривать крепостную стену. – Разве же ты этого не ощущаешь?

– Нет, – деверь пожал плечами.

– Ну как же, Архам! – воскликнула я. – Ты представляешь, сколько он существует? Ты осознаешь, что его построили еще в те времена, когда сам мир был иным? Этому харату не менее тысячи зим, а может, и гораздо больше. Его строили тогда, когда еще не было таганов, когда люди не забыли своего прошлого. Это же история, Архам, ваша история! Неужто ты не ощущаешь трепет, глядя на эти стены? Не чувствуешь благоговения перед величием своих предков?

«Ты еще даже не зашла внутрь», – хмыкнул рядом Танияр.

– О-о, – протянула я, едва ли не в экзальтированном восторге. После схватила деверя за руку и потянула за собой: – Войдем поскорей, Архам. Я хочу увидеть, я хочу увидеть всё то, что скрыто за стеной. Скорей же, брат мой, скорей!

Бывший каан неожиданно рассмеялся, и я с удивлением посмотрела на него. Его смех я слышала впервые, и был он легким и веселым. Я улыбнулась, но уже через мгновение снова потянула деверя за собой.

– Идем же.

– Идем, – со смешком ответил Архам, и мы вошли в ворота.

Пропустили нас свободно, как это было в любом поселении таганов. По большому счету, только в Дэрбинэ я наблюдала задержку с проходом, да и то это было в ночное время. Однако ягиры Курменая, как и везде, дежурили на стене и под ней. Отойдя на несколько шагов, я обернулась и на миг задержала взгляд на одном из стражей, ища отличие от тех воинов, которых хорошо знала.