Брови Танияра в изумлении поползли вверх, пока я говорила, и вдруг он рассмеялся. Уже легко и без всякой издевки или горечи.

– Обещаю! – воскликнул каан и широко улыбнулся.

– И больше ни слова о завещании, – ворчливо закончила я. – Иначе я сяду на Ветра, возьму моих рырхов и поеду за тобой.

– Ты, Ветер и рырхи испортите мне всё веселье, – усмехнулся Танияр. – Наши враги сбегут от вас в ужасе, а я даже не успею вытащить ленген.

– Тогда точно поеду, – сказала я и уткнулась лбом ему в грудь.

– Этого я позволить не могу, – ответил мой супруг. – Хватит и того, что ты останешься в Иртэгене, где есть тайный враг.

Подняв голову, я посмотрела на него и вымученно улыбнулась:

– Я найду его, только ты сбереги себя, мой милый.

– А ты себя, свет моей души, – ответил он и склонился к моим губам. А когда отстранился, произнес в уже привычном строгом тоне: – Пора возвращаться. У нас совсем нет времени.

Охнув, я снова прижалась к нему, но сразу же отступила и кивнула:

– Едем.

Ашит приблизилась к нам. Она приложила ладонь ко лбу Танияра, благословляя, после к моему и сказала:

– Отец с вами. Верьте в Него, и Он не оставит вас своей милостью.

Приложив ладонь к груди, каан склонил голову перед шаманкой, а я просто поцеловала ее в щеку. После этого мы покинули дом Ашит, а вскоре и священные земли. Я пыталась сосредоточиться на прерванном деле, думала о том, что произошло после нашего спешного отъезда. Встретились ли Илан и Мейлик? Успели ли поговорить? А может, бывший советник сбегал к своему сообщнику, и тогда я скоро узнаю, кто еще замешан в заговоре…

Я старалась думать именно об этом, но мысли раз за разом меняли свое направление, и в ушах звучал голос Танияра, без эмоций оглашавшего свое завещание. И как бы я ни уверяла себя, что всё непременно будет хорошо, мне было до крика страшно. Мой муж, мой возлюбленный уходил, чтобы, возможно, уже никогда не вернуться, и я совершенно ничего не могла с этим поделать.

А потом реальность расплылась, ее скрыли слезы. Они потекли по щекам, оставляя влажные соленые дорожки, я стирала их, но никак не могла остановить. Тревога, дурные предчувствия и ужас от тех картин, что рисовало мне воображение, были столь сильны, что справиться с чувствами не удалось ни к границе священных земель, ни даже на подъезде к Иртэгену.

– Ашити, – уже в который раз позвал меня каан, но я вновь отрицательно покачала головой, запрокинула ее и шумно выдохнула.

Нельзя было въезжать в поселение со слезами на глазах. Нужно было сохранить спокойствие, скрыть переживания за доброжелательной улыбкой, только не показывать, что мне страшно. Им этого знать было не надо. Я должна источать спокойствие и уверенность, чтобы внушить их людям. Я была обязана спрятать свою слабость.

– Стойте! – воскликнула я. После повернулась к Танияру и попросила: – Дай мне прийти в себя.

– Хорошо, – согласился каан. – Ашити…

– Не сейчас, – я отрицательно покачала головой. – Я справлюсь с собой, обещаю. Всего пара минут, и я буду готова продолжить путь.

Стерев со щек влагу, я подняла лицо к небу и шумно выдохнула. После закрыла глаза и отчитала себя за слабость. А еще спустя короткое мгновение охнула от неожиданности и оказалась на земле. Каан не стал ждать, он стащил меня с седла, и теперь я стояла, глядя в глаза своего супруга.

– Слезы – это не слабость, – сказал Танияр без улыбки. – Тебе не надо стыдиться их и прятать. Ни от меня, ни от ягиров, ни от людей.

– Мне страшно, жизнь моя, – шепнула я, не в силах отвести взора, как было всегда, когда каан ловил меня в капкан своего взгляда. – Мне до дрожи страшно думать о том, что ты идешь на поле брани. Но я твоя жена, я должна быть сильной…

– Ты сильная, – улыбнулся каан, – и ты слабая. У тебя твердая воля и нежная душа. Ты добра, но упряма. Ты умна, но можешь ошибаться. Ты хочешь быть подобной духам, но остаешься человеком. Ты человек, Ашити, самый обычный. Как я, как Берик, как Сурхэм, как Улбах или Дайкари. И если тебе страшно, никто не посмеет назвать тебя трусом. Если ты плачешь, никто не скажет, что в тебе нет силы. Не бойся того, что чувствуешь, бойся перестать чувствовать, потому что только это и страшно по-настоящему. Я говорю сейчас не о смерти, я говорю про холод в душе. Человек, в сердце которого поселилась стужа, не заслуживает ни доверия, ни верности. А пока в твоей груди пылает огонь, никто не упрекнет тебя за пролитые слезы и слабость, потому что ты, Ашити, человек. Так не стыдись быть той, кем рождена. Смейся, когда весело, плачь, когда горько, ты имеешь на это право, как и все мы. – И он вновь улыбнулся: – Ты слышишь, свет моей души?

– Слышу, – шепнула я и, более не сдерживаясь, кинулась ему на шею. Обняла что есть сил и, отчаянно зажмурившись, застыла так. Танияр обнял меня в ответ. В этот раз он не торопил, не напоминал, что времени у нас немного. Просто ждал, когда я вновь почувствую себя увереннее и первой отпущу его. А мне до крика, до зубовного скрежета не хотелось выпускать из рук моего мужа. Это было подобно тому, будто заживо рвешь из груди свое сердце, совершенно невозможно и самоубийственно… И все-таки я заставила себя отмереть. Подняла голову, посмотрела на кана и отступила, сказав: – Я люблю тебя.

Он медленно кивнул, так ответив на мое признание. Улыбнулся и спросил:

– Готова?

– Да, – сказала я. – Теперь да.

– Тогда закончим с этим, – произнес каан. Он протянул мне руку, я вложила в его ладонь свою, и мы вошли в Иртэген.

Удивительно, но слез больше не было. Я даже уже не ощущала того бессилия и чувства неотвратимой беды, снедавшего меня еще совсем недавно, будто через руку моего мужчины мне передались его спокойствие и уверенность. И по поселению я шла, скрыв за маской благожелательности все свои переживания, сейчас пусть и не исчезнувшие, но притупившиеся.

Иртэгенцы встречали своего каана поклонами и приветственными возгласами. Он отвечал им, впрочем без улыбки. И вместо ответов на вопросы людей о новостях говорил только одно:

– Идите на поляну, говорить будем.

И, как всегда в таких случаях, никто не задавал уточняющих вопросов, не спешил обсуждать и предполагать. Только кивали и шли к домочадцам и соседям, чтобы передать повеление каана, а после отправиться на сангар, чтобы уже там узнать, зачем их созвали.

– Эчиль должна узнать раньше остальных, – сказала я, когда мы приблизились к старому подворью.

– Да, – согласился Танияр, и мы свернули к открытым нынче воротам.

Жители старого подворья встретили нас поклонами и настороженными взглядами. Это было понятно. Едва закончилось заточение, как пришел сам каан, и чем этот визит закончится, они предугадать не могли. Возможно, он пришел, чтобы наказать кого-то, а может быть, еще раз лично поговорить с каждым о том, что произошло во время его отсутствия. В любом случае спрашивать никто не решился.

А когда мы вошли в дом, первое, что услышали, был детский смех. Он несся из комнаты Хасиль, и голосов казалось больше, чем два. В приоткрытую дверь я увидела старшую дочь Эчиль и изумленно вздернула брови. А толкнув дверь шире, увидела, что первая и вторая жена сидят за столом и смотрят на своих дочерей, возившихся на полу.

– Ого, – вырвалось у меня помимо воли, и этот удивленный возглас привлек внимание хозяек к гостям.

– Детеныши! – радостно воскликнула Йейга – младшая дочь Эчиль. Однако, увидев за моей спиной каана, бежать к рырхам не решилась.

Женщины торопливо поднялись со своих мест, чтобы приветствовать правителя Зеленых земель. Хасиль заметно напряглась. Она опустила голову, но тревожный взгляд, брошенный ею сначала на меня, а после на каана, я заметила.

– Милости Белого Духа, сестры, – произнес Танияр, входя вслед за мною в комнату. Он прошел мимо женщин и остановился перед племянницами: – И вам милости Отца, девочки, – произнес он с улыбкой. А затем провел каждой по голове ладонью, обращаясь по имени: – Тейа, Йейга, Айдын, Найни.