— Ашити, — тихо позвал меня Танияр. — Ашити…

Зажмурившись, что есть сил, я уткнулась в согнутый локоть, подложенной под голову руки, пряча предательскую улыбку.

— Ашити, — в голосе алдара появилась легкая укоризна, но отчего-то мне подумалось, что он улыбается.

А потом кожи возле уха коснулась прядь волос. Стало щекотно, и я повернула голову, а затем открыла глаза и задохнулась от его близости. Танияр склонился надо мной и смотрел, кажется, не мигая. Взгляд его был пронзительным, завораживающим, влекущим… Он блуждал по моему лицу, ненадолго задержался на приоткрывшихся губах, а после вернулся к глазам, и время привычно замерло…

— Доброго утра, Ашити, — шепнул алдар на моем родном языке.

— Доброе утро, Танияр, — также шепотом ответила я и закрыла глаза, не в силах более выносить щемящую нежность, охватившую душу.

И он, преодолев последнее расстояние, накрыл мои губы своими губами. Окончательно развернувшись на спину, я сжала голову Танияра ладонями и ответила ему, совсем забыв, что мы не одни. Что где-то совсем рядом ягиры, и они видят нас. В это мгновение я забыла о приличиях и правилах, которые помнило мое сознание. Мне попросту было всё равно. Все эти правила, выдуманные людьми, теряли смысл, когда пело сердце…

— Грязный урх! — вдруг вскрикнул алдар и, стремительно развернувшись, схватился за собственное седалище.

Над нами склонилась морда Ветра. Если бы у его были брови, то сейчас непременно оказались бы сурово нахмурены. Дружный мужской хохот сотряс место стоянки. Танияр сунул ревнивцу кулак под нос, тот клацнул зубами и зашипел. Отойдя от изумления, я накрыла лицо ладонями, рассмеявшись вместе со всеми, впрочем, ненадолго, потому что следом взвизгнул Ветер.

Тэйле, возмущенный столь непочтительным обращением с его человеком, поспешил вмешаться и цапнул моего саула за поджарый зад. А еще спустя минуту, взвизгнул и Тэйле, потому что мстить за приятеля пришел Гереш — саул Юглуса. В конце концов, этот зад он кусал первым. Тут встрепенулись остальные саулы, только меланхолик Элы смотрел на разгорающийся скандал с обычным философским спокойствием и… совершенно верно, снова жевал.

Во что бы всё это могло разрастись — неизвестно, но Танияр уже стоял на ногах. Он ухватил Тэйле, велел ягирам успокоить своих скакунов, а Ветру снова сунул кулак под нос:

— Повешу на шею бубенцы, — заверил суровый алдар ревнивого саула.

— Зачем? — полюбопытствовала я, поднимаясь на ноги.

— Полезет на самку, будет звенеть, — ответил Танияр. — Поглядим, что сначала откусит ему перепуганная саульша, голову или… — не закончил он и ухмыльнулся.

Обняв своего саула, я заверила его:

— Я тебя в обиду не дам, мой дорогой. Вот еще. Да за тобой еще все самки бегать будут, потому что ты самый привлекательный. А если алдар будет нас запугивать, мы ему сами что-нибудь откусим. Еще чего выдумал.

И снова полянку сотряс громкий смех, а я осознала, что в созвучии с угрозой Танияра мой ответ прозвучал не менее похабно. Ощутив, как загорелись щеки, я вздернула подбородок и ушла к ручью, который видела еще с вечера. Фыркнув и тряхнув головой, за мной удалился и не менее гордый Ветер. И даже покусанный зад не мог уронить его достоинства. Наверное, если бы умел, он бы еще и язык своему «сопернику» показал.

Когда мы вернулись обратно, на стоянке уже царил порядок и спокойствие. Ягиры умели веселиться, а умели и быстро успокаиваться. Впрочем, я успела заметить ехидную улыбку Юглуса и быстрый взгляд на алдара. Тот иронии не увидел, потому что как раз развернулся в мою сторону.

— Поешь, Ашити, — сказал Танияр. — До Иртэгена мы уже не остановимся.

Кивнув, я отвела Ветра к остальным саулам, потрепала его и вернулась к уже затушенному костру. Алдар присел рядом и подал мне большой лист папоротника. Впрочем, папоротником назвала его я, но растение более походило на лопух, разве что края его были увечены крупными зубцами. А еще этот лист был гладким и жестким, потому удачно заменил тарелку. На моей «тарелке» лежала густая каша, сваренная на бульоне из птичьего мяса, но без единого кусочка самой птицы, подстреленной еще по дороге до этой стоянки. На тушку я смотреть не смогла, а когда ее ощипывали и свежевали, и вовсе ушла из-за спазма, скрутившего внутренности.

— Что с тобой? — спросил Танияр, заметив мое состояние.

А у меня перед глазами вдруг появилась тушка убитого зайца, которой тряс перед моим носом повар. Я точно знала, что это был повар, а еще вспомнила страх и отвращение к виду смерти и истерику. И следом пришло осознание — я не выношу охоту.

— Не могу видеть убитых животных, — сказала я. — И есть их после того, как видела тело, а не отдельные куски мяса.

Танияр с минуту смотрел на меня, а после, погладив по волосам, сказал:

— Я тебя понял, Ашити, ты не будешь есть эту птицу, обещаю. И охотиться при тебе тоже не станем.

— Спасибо, — слабо улыбнулась я.

Свое слово алдар сдержал, потому, отварив птицу, ее тушку достали и мясо уже добавляли в готовую кашу, а мне остался просто ее слабый привкус, но это я перенесла уже спокойней.

— Ашити нежная, как аймаль, — улыбнулся один из ягиров, и я вспомнила первоцвет за домом матери, который успел оплести половину стен к тому моменту, когда мы приезжали к ней с Бериком.

— И такая же цепкая, — невозмутимо добавил Берик. — Дай ей опору, и скоро она взберется по ней.

— Она сильная, — улыбнулся Танияр, и разговор обо мне был закончен.

Сегодня про меня не говорили, ревность Ветра не вспоминали. Ягиры заканчивали завтрак, а я поглядывала на Танияра. Он успел поесть и теперь рассеянно водил по траве короткой веткой, оставшейся от собранного хвороста.

— О чем ты думаешь? — спросила я алдара.

— О том, что зря мы всё рассказали Налыку, — сказал Танияр, повернув ко мне голову, и я ответила вопросительным взглядом: — Вроде бы и верно. Теперь он тоже знает об опасности, и у него есть время, чтобы подумать и принять решение. Но… — он на миг поджал губы и отбросил ветку: — Вчера голова моя была горячей, сейчас она остыла, и я думаю, что не стоит сейчас показывать свои знания Селек. Мы могли бы следить за ней и за Иргусом, и так узнать, кто еще в Иртэгене нам враг. Теперь Налык знает столько же, сколько и мы. Он может предупредить зятя, если его ненависть к пагчи пересилит разум. Или же обвинит Селек в смерти своих сыновей. А может и остаться в стороне, дав нам самим разбираться с нашими бедами. Но если я обвиню Селек сейчас, то илгизиты будут предупреждены, а я могу не успеть собрать войско.

Я задумалась. Смысл в словах алдара был. И правду можно было бы раскинуть шпионскую сеть, выявить неблагонадежных жителей, скрытых илгизитов и провести разведку каменного леса, к этому времени успев сговориться с потенциальными союзниками для сокрушительного удара…

— Не упоминай илгизитов, — ответила я, пожав плечом. — Это не обязательно, но оставлять ее нельзя, иначе Селек попытается избавиться от тебя, и мы не можем быть уверены, что в этот раз она не преуспеет. Нет, надо ее опередить, а потому не стоит откладывать обвинение. А после, хоть казни, хоть заточи в подземелье, но эта женщина не должна покинуть Иртэген или иметь возможность общения даже с сыном. Что до илгизитов… Она будет опровергать… отказываться от твоего обвинения в любом случае, назовешь ты их или нет. Чтобы убрать Селек, достаточно и убийства мужа, а чтобы она могла выйти сухой из воды, Архам должен быть отстранен от власти. Вопрос лишь в том — поверят ли нам? У каана тоже есть сторонники, к тому же его выбрали старейшины.

— Ягиры мои, и последнее слово будет за мной, — ответил Танияр.

Улыбнувшись ему, я кивнула:

— Вооруженный переворот хорош, но это узурпация, а мы возвращаем власть законному наследнику, и у людей не должно быть и тени сомнения, что вершится правое дело. Узурпация — присвоение власти, — пояснила, видя непонимание в глазах алдара. — Да, они знают, что ты настоящий наследник, но решение старейшин законно по вашему праву. Суд не должен вызывать и толики недоверия. К тому же, твои действия могут назвать местью за мое исчезновение, к примеру, что даст возможность врагам воспользоваться предлогом и помочь вернуть челык свергнутому каану.