Ощутив на миг смятение, я опустила голову и посмотрела себе под ноги и тут же получила легкий тычок в бок от матушки, умудрявшейся даже здесь и сейчас следить за соблюдением традиций и этикета. Я коротко вздохнула и вскинула руки, как и все в этот момент, так показав, что не отвлекаюсь. А потом вновь бросила короткий взгляд наверх, но быстро отвела его и уже не сводила со статуи Вседержителя и очень надеялась, что государь все-таки вспомнит о цели своего пребывания в храме и перестанет терзать меня пристальным взглядом.

Я почувствовала себя легче, когда служба приближалась к своему завершению. То ли король нагляделся, то ли я привыкла к его взгляду, но давящее ощущение исчезло. А вскоре наступила и кульминация всего священнодействия. Верующие направились к статуе Верстона, чтобы получить его благословение, коснувшись раскрытой ладони.

Шли также — вереницей. Я не смотрела, когда спустился сверху король, и на его сопровождение тоже глядеть не желала. Вместо этого я отвела взор в сторону и любовалась убранством храма, таким же легким, как облака в небе. Потом опять смотрела себе под ноги, после на статуи поверх человеческих голов и ждала, когда можно будет приблизиться к Верстону.

Наконец дядюшка со своим семейством двинулся вперед, и я неспешно направилась за ним к Вседержителю. Мои родные шли позади. Путь пролегал через колоннаду, за которой располагались алтари богов и их малые копии. Я скользнула взглядом по Хэллу, прикрыла глаза, безмолвно приветствуя его. А когда до Верстона оставалось совсем немного, позади послышался шорох и приглушенное восклицание матушки.

Полуобернувшись, я с удивлением увидела высокого широкоплечего мужчину, показавшегося мне смутно знакомым. Он разделил нас с родителями. Поведение мужчины было неучтивым, однако пенять ему на это было еще большей неучтивостью, потому что так можно было задержать тех, кто шел за нами. И я прошла дальше.

Достигнув статуи Верховного Бога, я подняла взгляд на его лицо, с которого на меня смотрели чистые голубые глаза, искусно сотворенные древним скульптором. Невольно улыбнувшись Вседержителю, я протянула руку, чтобы вложить ее в его раскрытую навстречу ладонь и вздрогнула, потому что рука оказалась живой и теплой.

Я посмотрела на каменную ладонь и поняла, что даже не дотянулась до нее. Мои пальцы сжал вовсе не Бог, это был человек. Его Величество опалил меня взглядом, после развернулся и ушел, а следом за ним исчез и его телохранитель, оттеснивший от меня моих родных и скрывший за своей спиной произошедшее. А я на миг застыла, ошеломленная выходкой монарха.

— Дитя, — все-таки нарушила молчание матушка, и я поспешила уйти вперед, чтобы более не задерживать тех, кто шел за мной, так и не коснувшись ладони Верстона.

Выйдя из храма, я огляделась, но короля уже не было видно. Если он и оставался где-то неподалеку, то спины верующих, тянувшихся через ворота на улицу, скрыли государя от моего взора. Признаться, я всё еще была в растерянности. Хотя, скорей всего, он попросту ушел через другой ход, сейчас для всех закрытый.

Его взгляд, терзавший меня большую часть священнодействия, касание, заменившее божественное благословение, — всё это против воли взволновало. Не поколебало, но внесло в душу смятение, вдруг вернув меня во времена нашего сближения, когда я с трепетом и предвкушением ожидала посланий и новых встреч.

— Это какой-то ужас, — послышался за моей спиной голос матушки. — Сначала этот невежа и святотатец, который едва не снес меня с ног, а потом еще и сзади начали напирать. Безумие! И это в такой день!

И это возмущение заставило меня встряхнуться. Я обернулась и встретилась взглядом с родительницей. За ней следовали Амберли и барон Тенерис. Улыбнувшись своим родным, я вдохнула полной грудью прохладный осенний воздух и подняла взгляд на небо. Сегодня был ясный солнечный день, и пришлось прищуриться от яркости светила. Даже природа радовалась великому празднику, а значит, и мне не пристало забивать голову досужими размышлениями.

— Не ворчите, моя дорогая, — сказала я, обняв родительницу за плечи. — Только не сегодня.

— Шанни, опомнитесь, — воззвала матушка к моему разуму, — что за выходка, мы не дома.

Однако всё же улыбнулась и потрепала меня по щеке, довольная моей лаской, пусть и проявленной не к месту.

— И всё ж таки, этот невежа испортил впечатление от службы, — не сдалась баронесса Тенерис. — Но вы правы, дитя мое, сегодня никаких обид и брани. Только смех, только радость и счастье! И бал непременно вознаградит нас за это маленькое огорчение.

Никто спорить не стал, и вскоре мы уже выходили на улицу, пусть и запруженную народом, но уже не так сильно, как перед службой. Кто-то уже отправился в гости, задержался со своими знакомыми или попросту прогуливался, и потому передвигаться было намного приятней и быстрей.

Амберли, державшая меня под руку, всю дорогу исходила на восторг от храма, от службы, от того, что увидела короля и его семейство. Я слушала ее с улыбкой, а когда она заговорила о принцессе и герцогине, вообще ушла в свои мысли, продолжая только делать вид, что слушаю сестрицу. Чтобы улыбка выглядела естественной, я думала о Фьере Гарде, который должен был стоять где-то над нами в свите ее светлости. Жаль, что я не поискала его взглядом и не поздоровалась…

— Что скажешь, сестрица?

— Что? — рассеянно спросила я, вырванная вопросом сестры из своих размышлений.

— Как это — что? — изумилась она. — Разве же ты меня совсем не слушала?

— Разумеется, слушала, — заверила я Амбер. — Повтори, пожалуйста.

— Однако у вас, ваша милость, отменный слух, — ядовито ответила сестрица, но вздохнула и, наградив меня укоризненным взглядом, повторила то, что я успела пропустить: — Его сиятельство, граф Гендрик, сказал, что хочет попросить у твоих родителей разрешение на нашу прогулку. А я думаю, хорошо ли это? Он ведь был твоим женихом…

Я воззрилась на нее с недоумением. Если бы это не было дурно, то и постучала бы себя по лбу, интересуясь душевным здоровьем родственницы.

— Но ведь это так! — вдруг разгорячилась Амбер. — Твоя матушка говорила об это, когда просила обратить внимание на Брана Гендрика еще перед моим представлением. Граф Элдер — прекрасный человек и интересный мужчина, и, признаться, мне приятно, когда он рядом. Но он влюблен в тебя, а ты сама говорила, как будет дурно, если мой супруг затаит в сердце чувство к другой женщине. Мне бы не хотелось, чтобы, видя тебя, мой муж страдал, и я тоже, глядя на это. И еще меньше хочу злиться и ревновать к своей сестрице.

И вот тут я изумилась по-настоящему. Признаться, не ожидала от нашей милой наивной Амберли столь здравого рассуждения. Нет, она не была глупой, но все-таки оставалась еще во власти тех грез, которых была лишена я. Сестрица ждала и жаждала любви, она хотела замуж и желала того простого счастья, которого положено желать всем девицам на свете, если они, конечно, не озабочены чем-то более великим и фундаментальным, вроде преобразования общества и его устоев… В общем, баронесса Мадести-Доло была девушкой мечтательной, а сейчас я слышала здравую речь и опасения в отношении возможного будущего.

— Скажи мне честно, Амберли Мадести, — заговорила я без тени улыбки, — нравится ли тебе Элдер Гендрик? Нравится ли он тебе так, чтобы ты пожелала видеть его своим мужем и отцом твоих детей?

— Ох, — зарумянилась сестрица и прижала ладонь к груди. — Какие вещи ты говоришь…

— О замужестве?

— Не совсем, — совсем уж заалела Амбер, и я поняла:

— О детях?

Она кивнула, и я едва сдержала ухмылку, поняв, что краснеет юная баронесса не при мысли о детях, а о том, что предваряет их рождение.

— И что же ты скажешь? — спросила я.

Амберли ответила мне мученическим взором, но вдруг решительно кивнула:

— Да, сестрица, он мне нравится, и я бы не стала отказывать его сиятельству, если бы он сделал мне предложение. Это ведь так восхитительно, Шанни! — вновь разгорячившись, воскликнула она. — Видеть, как он творит чудо на холсте, помогать ему и, если бы он позволил, служить ему вдохновением. Когда я смотрю на твой портрет, я безумно ревную, потому что мне кажется, что так нарисовать можно только, любуясь своей моделью… ох, прости, — Амберли потупилась, а я обняла ее за плечи и улыбнулась: