— У меня нет столько с собой! Какой человек путешествует с сейфом? — взвился Дэвон Трэмонт.

— Тогда заплатишь то, что есть, и напишешь аккредитив на моё имя. Твои банки и клерки легко бы надули кого-то другого, но когда за долгом приду я, они заплатят! — воскликнул он. Затем обернулся ко мне: — Ты получишь свою награду, Мордэкай, я не позволю человека сначала оскорблять, а потом ещё и надуть.

Лицо Дэвона побагровело:

— Вы смеете намекать, что моя расписка негодна?!

Джеймс Ланкастер припечатал его взглядом, и они мне напомнили двух мастиффов, приготовившихся к бою.

— Не люблю я банкиров. Если ещё раз приедешь в Ланкастер в поисках ссоры — привози с собой сейф, он тебе понадобится, — сказал герцог, и засмеялся. Это был глубокий смех, какой начинается в животе, и проходит до самого верха. Не уверен, как ему это удалось, учитывая то, какой накалённой была обстановка — но это сработало.

Вскоре все в комнате смеялись вместе с ним. Однако Дэвон не смеялся — по крайней мере сперва. Его основательно посрамили. Но он был достаточно умён, чтобы увидеть предложенный ему выход. Наконец он присоединился, и то был горький смех — его не было достаточно, чтобы прикрыть его уязвлённую гордость. После этого Дэвон быстро удалился, а я задумался, кому из-за его гнева достанется в этот раз.

Я обнаружил себя осаждённым людьми, которые хотели похлопать меня по спине, и через полчаса мне стало казаться, что меня скоро захлопают до смерти. Судя по всему, Дэвон был непопулярен. Наконец отец Марка спас меня:

— Оставьте парня в покое! Хватит с него на сегодня, — сказал он. Герцог расчистил для нас путь через толпу, и вывел меня в коридор. — Увидимся в моих покоях через час, Мордэкай. Постарайся на этот раз не опоздать, — пошутил он.

Я поморщился при напоминании о моей прошлой оплошности:

— Да, ваша светлость.

Он пошёл прочь по коридору, а я решил, что мне лучше пойти к себе в комнату, и собраться с мыслями. После отъезда этим утром на меня сваливались неожиданность за неожиданностью. Уходя, я всё ещё слышал их смех и ликование в гостиной:

— А лицо Дэвона ты видел!

— Двести золотых марок!

По пути обратно я набрёл на Тимоти.

— Добрый вечер, сэр! — сказал он мне со своей обычной энергичностью. — Я слышал, вы задали Лорду Дэвону знатную трёпку! — улыбнулся мальчик. Слухи разошлись быстро — несомненно, пока мы играли, снаружи гостиной ждала целая толпа слуг.

— Не настолько знатную, насколько он заслуживает, — ответил я, — но это давай оставим между нами, — по-заговорщицки подмигнул я ему.

— Не волнуйтесь, сэр, старина Тим никогда не сдаст своих друзей! — ткнул он себе в грудь большим пальцем.

— Для меня было бы честью входить в число ваших друзей, Мастер Тимоти, — с шутливым преувеличением произнёс я. Думаю, ему это было приятно, хотя он и знал, что я его поддразнивал. Для своего столь юного возраста парень был удивительно смышлёным. — Ты не мог бы оказать мне услугу, Тимоти?

— Конечно, сэр! — ответил он.

— Смотри в оба, и если ты или кто-то из твоих знакомых увидите, что Дэвон Трэмонт делает что-то странное или подозрительное — сходите за мной. Можешь это сделать? — спросил я. Может, у меня и было мало друзей среди дворянства, но, пожалуй, я мог бы обернуть прислугу в свою пользу.

— С радостью, сэр. Приятно наконец увидеть, как один из них получил заслуженное. При всём уважении к нашему доброму Герцогу, конечно! — сказал он.

— Если встретишь Пенни — дай ей знать, что мне нужно её видеть, мне за последние два дня чертовски трудно было её найти, — добавил я. Он заверил меня, что так и сделает, а потом мы дошли до моей двери. Я попрощался, и зашёл внутрь. Прохладная, тёмная комната стала желанным облегчением. Наверное, я стал привыкать к удобствам уединения и пуховой перины.

Эта мысль заставила меня задуматься — в отданных мне покоях легко уместился бы весь дом моих родителей. Там мне казалось удачей получить свою собственную маленькую комнату и кровать. Что случится, когда я поговорю с Герцогом?

Что сделают такого рода деньги со мной? Или с ними? Я не хотел становиться таким, как Дэвон Трэмонт — надменным и эгоистичным. Однако семья Ланкастеров была доброй, так что, возможно, дворянство не обернётся для меня неизбежным превращением в напыщенного осла. Я осознал, что вышагиваю по комнате, обходя кругом кресло и диван.

В темноте. Я остановился как вкопанный. В комнате было темно, хоть глаз выколи. Я едва видел собственную руку, держа её в дюйме у себя перед носом. Но миг назад я легко ориентировался среди мебели. Я осознал, что ощущаю, где всё в комнате было расположено, с помощью похожего на зрение восприятия, но более примитивного, похожего на касание всего вокруг меня мягкими как пёрышко пальцами. Снедаемый любопытством, я закрыл себя для своей силы, как недавно научился делать перед сном. Ощущение исчезло, и я обнаружил, что попал в полнейшую темноту. Чувство было такое, будто мир вокруг меня стал закрываться, и на миг я ощутил клаустрофобию.

Я поспешно раскрыл свой разум, и снова смог видеть. Только не глазами. Чувство было таким тонким, что я его не замечал, когда мог видеть обычным образом. Я зажёг лампу, и сел на кровать. Мне ещё многому нужно было научиться, и без надлежащего наставника я понятия не имел, чего ожидать. Я пожалел, что Пенни не было здесь, чтобы поговорить с ней, но с другой стороны, в когда я видел её в прошлый раз, она была до бесчувствия напугана моей новорождённой силой.

Пришло время встретиться с Герцогом, так что я надел на себя принадлежавшую моей матери накидку, украшенную гербом Камеронов. Накидка была свободной, открытой по бокам, поэтому я смог её надеть, хотя было ясно, что я был немного крупнее Элейны. Она была высокой женщиной, так что накидка была на мне лишь на пару дюймов короче, чем должна была быть. Я перетянул её поясом, и пошёл искать Джеймса Ланкастера.

Его я нашёл в его покоях, и с ним была Дженевив. Они имели вид двух людей, которые секретничали друг с другом. Джеймс жестом приказал мне закрыть дверь позади себя. Сделав это, я встал, повернувшись к ним:

— Я здесь по просьбе моей матери, — сказал я.

Дженевив расплакалась. Это было настолько внезапно и неожиданно, что я понятия не имел, как на это реагировать. Она вскочила со своего места, и крепко меня обняла. Я жил на свете шестнадцать лет, и из примерно одиннадцати, которые могу вспомнить, я ни разу не видел, чтобы мать Марка теряла самообладание. Смеялась — да, злилась — порой, печалилась — возможно… но я никогда не видел, чтобы она так рыдала. Что хуже, она льнула ко мне так, как следовало льнуть лишь к её собственным детям, или её мужу.

Нервничая, я обнял её, и легко похлопал по спине, взглядом прося совета у её мужа. Он лишь кивнул, будто говоря мне, что всё в порядке. Вскоре Дженевив отпустила меня, и вернулась на своё место. Она всё ещё шмыгала носом, а её лицо покраснело и припухло.

— Я сразу понял это, когда увидел, как ты входишь сюда, одетый вот в это, — сказал Джеймс. — Я не видел её шестнадцать лет, но ты очень похож на свою мать, хотя волосы у тебя от отца.

— Вы знали их? — спросил я.

— Знал. Твоего отца я несколько раз встречал в Албамарле, пока он служил Королю. Твою мать я знал ещё лучше, поскольку она росла в Замке Камерон, менее чем в двадцати милях отсюда. Там я и познакомился с Джинни, — сказал он, ласково взглянув на Дженевив.

Это сбило меня с толку, и, наверное, это было видно по моему лицу. Дженевив ответила на мой невысказанный вопрос:

— Я была там с визитом к моей сестре Саре, твоей бабке.

Её глаза всё ещё были мокрыми. Мне потребовалось какое-то время, чтобы разобраться с тем, что она имела ввиду. Если она была сестрой моей бабки, то это делало Дженевив тёткой моей матери, и моей двоюродной бабкой. Она была моей родственницей!

— Но это значит…

— Твоя мать была моей племянницей, а ты — мой внучатый племянник, — сказала она. Полагаю, обнимание меня всё же не было таким уж нарушением протокола. А потом меня посетила ещё одна мысль: