А после всего этого тёмный бог вырезал на своих кровавых алтарях половину населения. Хотя последовавшее восстание свергло Детей Мал'гороса, шиггрэс быстро превратили победу в отчаяние. Если бы не вмешательство Рыцарей Камня, по указу «безбожного» Графа ди'Камерона, от его нации мало что осталось бы.

Свои наблюдения о оставил при себе, и снова прислушался к разговору, как раз вовремя, чтобы уловить, как Пенни поблагодарила Николаса:

— Конечно, для нас с мужем — честь, что вы подумали о нас, — сказал она. Её нога пнула мою собственную, когда она попыталась вернуть моё внимание к насущным вопросам.

Я мысленно перебрал последние несколько фраз, которыми они обменялись, и, к счастью, этого оказалось достаточно, чтобы не дать мне совершить дипломатический просчёт.

— Боюсь, что вы поставили меня в невыгодное положение, Ваше Величество, — сказал я ему, — ибо я не приготовил ничего, сравнимого с таким даром, — произнёс я. Он только что упомянул тот факт, что помимо дюжины отборных вин он дарит нам ещё и две бутылки далэнских Инстри́тов, очень дорогих и популярных вин, особенно учитывая то, что производившая их винодельня уже два года не могла возобновить производство.

— Не бери в голову! — настоял он. — Это — лишь малая благодарность за кровь, которую ты пролил за нас, и маленькое извинение за ужасную несправедливость, нанесённую обеим нашим странам, — отмахнулся Николас. Он имел ввиду злосчастное вторжение армии Гододдина. Мал'горос заставил их пойти на нас войной, а я в ответ стёр с лица земли всю вторгнувшуюся армию — группу солдат и вспомогательного персонала числом более чем в тридцать тысяч. — Для меня было бы честью, если ты выпьешь бокал накануне ежегодного празднования, — добавил он.

Я был слегка смущён при упоминании им нашего ежегодного празднования. С тех пор, как армия Гододдина потерпела поражение, жители Ланкастера и Уошбрука начали отмечать это каждый год. Были даже некоторые признаки того, что это может передаться остальной части королевства. Учитывая мои смешанные чувства относительно события, в честь которого устраивался этот праздник, я старался избегать торжества, но слышать о нём из уст нынешнего короля Гододдина было ещё неудобнее.

Когда я посмотрел на него, выражение моего взгляда было серьёзным:

— Хотя люди находят утешение в праздновании этого дня, мои собственные действия меня не утешают. В тот день погибли десятки тысяч, и хотя кто-то может защищать мои действия, говоря, что они были необходимы, факт остаётся таковым, что я убил десятки тысяч. Если бы я мог стереть это событие из умов людей, я бы это сделал, но моя вина всё равно бы осталась, — говорил я, и лежавшая у меня на предплечье ладонь Пенни сжала меня сильнее.

Король Гододдина посмотрел на меня с чем-то начинавшим напоминать сочувствие во взгляде:

— Прошу прощения за то, что напомнил об этом дне. Я понятия не имел, что ты придерживаешься такого мнения. Как ты знаешь, мой отец было уже давно мёртв, когда было принято решение о совершении этого нападения, а сам я скрывался. Хоть ты и убил моих соотечественников, я тебя не виню. Содеянное тобой было необходимо для защиты твоего народа. Те люди знали, на что шли, когда вступали в армию Мал'гороса.

Что-то в его последних словах задело меня за живое:

— А знали ли? Я подозреваю, что многие присоединились из страха, а если и нет… что с их семьями? Погибло гораздо больше людей, чем те, которых я убил лично, — указал я, имея ввиду резню женщин и детей тех, кто умер в попытке вторжения в Лосайон.

Во взгляде иностранного короля зажглось пламя:

— Ты, похоже, весьма сочувственно относишься к тем, чьей единственной целью было срубить голову с твоих плеч. Быть может, тебе следует пересмотреть своё отношение. Те люди не были совсем уж невинными. Если бы они сохранили веру в истинных богов, то ничего из этого не произошло бы.

— Я полагаю, вы имеете ввиду смерть вашего дяди. Вы знали, что он переписывался с моим отцом? — с некоторым напряжением спросил я.

— Не знал, — ответил Николас. — Тем не менее, это ни коим образом не меняет того факта, что именно недостаток веры среди простолюдинов позволил последователям Мал'гороса свергнуть моего отца и нанести моему королевству такой урон. Их поражение от твоих рук, и резня, которую потом устроили жрецы, стали катализатором, показавшим истинную природу тёмного бога, и как только его увидели именно той непростительной мерзостью, какой он и являлся, люди наконец восстали, и сбросили с себя оковы. Ты можешь и сожалеть о своих действиях, но без них мой народ всё ещё был бы в цепях, а я бы не сидел на своём троне, — говорил Николас, всё более повышая голос.

— Меня впечатляет тот факт, что вы можете так стоически принять их потерю, но я не могу не задуматься о том, был ли у них выбор, и если был, то должны ли люди страдать за своих богов? Считаете ли вы это божественным правосудием тёмного бога, или надлежащим покаянием за их недостаточную веру в Сияющих Богов… неужели мужчины и женщины должны быть преданы смерти за то, что не смогли выбрать то божество, которое одержало верх? Это слишком напоминает мне ставки на скачках, — с некоторой горечью ответил я.

— Твоё отсутствие веры хорошо известно, — ответил Николас. — Несмотря на твою силу и возможности, ты отрицаешь богиню, укрывавшую тебя до того, как ты достиг той привилегированной позиции, которую ныне занимаешь. Как ты можешь отрицать богов наших людей, когда своими глазами видел безумие Мал'гороса?

— Хороший вопрос, — со злобой заметил я. — Меня воспитали, как и большинство в округе Ланкастера, в почтении к Богине Вечерней Звезды. Некоторые тамошние жители продолжают ей поклоняться, но я считаю, что бог или богиня должны быть обязаны своим последователям так же, как синьор обязан своим вассалам. Священник Леди отравил моего отца, а также всех, кто жил в Замке Камерон. Тот же священник почти отравил всех в замке Герцога Ланкастера.

— Ты не можешь взваливать на бога вину за действия его последователя.

Если судить по моим эмоциям, то из моих глаз в тот момент летели искры:

— Я уверен, что его действия были по приказу его богини. Позже она отказалась исцелить мою жену, когда та получила страшную рану, и это действие заставило отречься от неё даже её самого великого сторонника, — сказал я, упоминая отречение Марка, — но это — ещё не самое величайшее её преступление…

— Пока что ты сказал лишь, что она не благословила ту, что уже сомневалась в ней, — начал Николас, но я был слишком разгневан, чтобы позволить ему продолжать.

— Она воскресила шиггрэс! Как вам такое преступление? — почти закричал я. Разговор за столом почти остановился ещё до моей реплики, но теперь всё помещение окутала тяжёлая тишина.

— Никто в это не поверит, — гневно ответил Николас. — Откуда у тебя могла взяться такая мысль? — спросил он. К его чести, он держал себя в руках лучше, чем я — громкость его голоса всё ещё была гораздо более разумной.

— Она взялась прямо с губ одного из шиггрэс. Я весьма уверен, что им-то известна правда, — натянутым голосом парировал я.

К этому моменту я уже был готов задушить дерзкого Короля Гододдина. Частично потому, что он заставил меня выйти из себя, и, что бы ни случилось дальше, это уже плохо на мне отразиться. У меня в голове пронеслась куча остроумных доводов, но прежде чем я смог произнести какие-то из них, судьба вмешалась, и полностью нарушила наш уже напряжённый ужин.

Несколько охранников приблизились к столу, услышав наш спор, якобы для того, чтобы быть под рукой, если кого-то из нас (меня) нужно было бы скрутить. Однако учитывая то, какие гости сидели за нашим столом, мне следовало осознать, что никакой обычный охранник не осмелился бы вмешаться в спор между иностранным королём и одним из самых влиятельных дворян в Лосайоне. Моё крестьянское воспитание снова заставило меня упустить то, что было бы более очевидно для рождённого дворянином.

Однако Дориан был более наблюдательным, как и Джеймс с Сэром Барнабасом. Все остальные были слишком поглощены, прислушиваясь к нашему спору, чтобы обращать внимание на приближавшихся охранников. Один из них встал позади меня, зловеще высясь надо мной, а остальные встали позади Короля Джеймса, Короля Николаса, и Уолтэра. Прежде чем я смог сделать что-то большее, чем почувствовать робость от того, что я так разошёлся, они обнажили скрытые их плащами острые мечи, и началось светопреставление.