Голос Роуз разорвал тишину подобно ушату холодной воды:

— Не знаю, говорила ли я тебе об этом раньше, Айрин, но из всех твоих братьев и сестёр, характером ты больше всех пошла в мать.

Она понятия не имела, как на это отвечать, поэтому промолчала, разглядывая столешницу перед собой.

— Коналл тоже немного похож на неё, — продолжила Роуз, — но у него нет той же чувствительности, часто имеющейся у нашего пола. И умом он с тобой сравниться не может, когда ты даёшь себе время подумать.

— Спасибо, — с некоторой нерешительностью сказала Айрин.

— Вообще, ты наверное умнее твоей матери. Она иногда могла быть весьма туговатой, частично — из-за её невероятного упрямства, — добавила Роуз, глядя через окно в сад.

Айрин ощутила, как в ней снова стал закипать гнев:

— Мама обрадовалась бы его действиям не больше меня.

— Интересная вещь насчёт семей заключается в том, что каждый человек там играет свою роль. Люди обычно приходят к той части, которая им подходит лучше всего. Знаешь, какая роль больше всего подходила твоей матери? — спросила Роуз.

Раздражённая, Айрин ответила:

— Я — не моя мать.

На миг взгляд Роуз метнулся к девушке, и Айрин почувствовала, как этот взгляд оценивает её достоинство — после чего Роуз снова стала смотреть в окно:

— Нет. Ты — не она. И твоя мать выполняла отнюдь не ту роль, о которой ты подумала. Когда вы были маленькими, она скрепляла вашу семью. Она была клеем, объединителем, но по мере того, как ты и остальные дети росли, это изменилось. Она стала защитницей семьи, стражем. А миротворцем в семье стала ты.

Щёки Айрин покрылись гневным румянцем:

— Если ты намекаешь, что…

— Я не приказываю тебе ничего делать, юная леди, — уверенно сказала Роуз, окоротив Айрин своим спокойным тоном. — Ты достаточно взрослая, чтобы принимать самостоятельные решения. Я просто делюсь своими наблюдениями касательно тебя и твоих родных, чтобы ты могла принимать решения с умом.

Когда ваша мать погибла, твой брат, Коналл, взял на себя роль защитника. Твоя покойная сестра, Мойра, взяла на себя заботу о семье, каким бы странным это ни казалось. Они на самом деле не были готовы к этой работе, но они старались, — объяснила Роуз.

Айрин прищурилась:

— А что насчёт него? — спросила она, имея ввиду Мэттью.

— Мэттью был вынужден стать лидером, как бы плохо он ни был готов к этой роли. — Подойдя к печке, Роуз взяла чайник, и лить кипящую воду на чайное ситечко. — Ты знаешь, какова наихудшая часть работы лидера? — спросила Роуз.

Айрин промолчала.

— Лидеры берут на себя вину, — сказала Роуз, отвечая на собственный вопрос. — Не ища отговорок, они принимают вину за всё, что случается, и не важно, были ли они на самом деле виноваты. Лидеры не присваивают себе заслуги за успех, отдавая их тем, кого ведут за собой — а когда что-то идёт не так, они берут на себя ответственность за все ошибки.

В прошлом это делал твой отец. Он был отличным козлом отпущения, даже для Королевы. Но у него также была редкостная способность внушать людям доверие. Его харизма, и твоя мать, не дали ему стать полным изгоем из общества, несмотря на все трудные решения, которые он вынужден был принять. К сожалению, Мэттью не унаследовал этих его качеств, и твоей матери больше нет, — мрачно закончила Роуз.

Чувствуя неуверенность, Айрин подала голос:

— Не знаю, что я по-твоему должна делать, но я не собираюсь прощать его просто потому, что ты думаешь…

— Я лишь делюсь своим опытом, Айрин, — сказала Роуз, снова её перебивая. — Что ты решишь с этим делать — зависит только от тебя. — Затем она показала на сервант: — Если ты соблаговолишь достать чашки и блюдца, мы сможем подать чай к столу.

Когда Айрин и Роуз вернулись в комнату, и все начали разбираться с недавним шоком, Керэн улизнула, и пошла искать Мэттью. Обычно это было бы для мага простой задачей, но дом был разделён рядом отдельных уордов приватности, закрывавших как дом в целом, так и отдельные комнаты внутри него, не позволяя ей заметить Мэттью с помощью магического взора.

В спальне — в комнате, которую он делил с ней — его не было, как не было и в коридоре. Она не думала, что он пошёл бы в какие-то другие комнаты, поэтому наилучшим вариантом была мастерская позади дома. Как только она вышла наружу, площадь восприятия её магического взора расширилась, и она поняла, что снаружи его не было — это значило, что он почти наверняка ушёл в мастерскую.

В большинстве случаев это было верной догадкой, поскольку именно там он всегда предпочитал думать, и в этот раз Керэн не была разочарована. Открыв дверь, она вошла внутрь, и обнаружила Мэтта стоящим за столом для черчения — перед ним был расстелен большой, чистый лист пергамента. В его руке было перо, которое он держал над листом, будто готов был начать делать наброски в любой миг — но перо не двигалось.

Он пялился на страницу, чистую и лишённую смысла.

— Что ты делаешь? — невинно спросила Керэн.

Мэттью ответил безжизненным голосом:

— Единственное, что я могу делать.

— И что же именно?

Его взгляд на миг метнулся в её сторону, затем вернулся к лежавшей перед ним пустоте:

— Думаю. Ищу решение.

Керэн подошла немного ближе, до боли осознавая напряжение в воздухе вокруг него:

— Похоже, что ты застрял, — бросила она ремарку, заметив, как сжались его челюстные мышцы в ответ на её слова.

— Так всегда и начинается, — бесстрастно отозвался он, — с чистого листа. Если достаточно долго на него смотреть, что-нибудь обязательно придёт мне в голову.

Ей хотелось коснуться его, вытянуть часть напряжения из его плеч, но она была не настолько наивна, чтобы попытаться. В такие моменты любой контакт лишь заставил бы его оттолкнуть её прочь. Этот урок она постепенно усвоила со временем. Каким бы он ни казался рациональным, когда Мэттью был расстроен, к нему следовало подходишь лишь медленно, с боков. Он не стал бы говорить о том, что действительно его беспокоило. Ей нужно было следовать окольным путём, заставив его поговорить о чём-нибудь другом:

— Значит, так ты обычно начинаешь? — спросила она.

Он кивнул, не глядя на неё:

— Сперва я даю определение проблеме.

— Рассказывай.

— Мой отец уничтожит мир самим фактом своего существования, — пробормотал Мэттью.

Это было для неё новостью, поэтому она попросила его пояснить, задавая ему нейтральные вопросы — и он так и сделал. Ведя бесстрастную речь, он описал услышанное от Роуз, и как это сочеталось с его собственными наблюдениями. Ему потребовалось несколько минут, чтобы всё объяснить, и во время всего изложения его голос оставался спокойным, бесстрастным и лишённым эмоций.

Вот только она знала, что он не был ничего лишён. Хотя она всё ещё училась интерпретировать эйсар вокруг других людей, она знала достаточно, чтобы понять, что мерцание его ауры отражало смятение в его сердце и разуме. Когда он закончил, она выдала собственное предложение:

— Это трудно осознать полностью, даже учитывая тот факт, что мне он не отец. Не думаю, что ты найдёшь ответ, пытаясь думать логически.

Его аура вспыхнула, когда он посмотрел на неё, и в чертах его лица она увидела отчаянную фрустрацию.

— Ты о чём? — спросил он.

— Все думают, что ты холодный и расчётливый, — начала Керэн, — но осознают они этого или нет, ты очень творческий человек. Эта проблема требует творческого решения, но творчество не происходит из логики. Вот, почему ты пялишься на чистый лист.

Мэттью нахмурился, слушая её, но ничего не ответил.

Керэн продолжила:

— Творчество происходит от скуки. Вот, что представляет собой чистый лист — скуку. Но для тебя это не сработает, только не сейчас.

— Почему нет? — подозрительно спросил он.

— Потому что скука — последнее, что у тебя сейчас на уме. Ты — человек. Ты винишь себя за случившееся с Мойрой, с Коналлом. Ты знаешь, как Айрин злится. Ты знаешь, насколько все в доме шокированы и расстроены. Твои сердце и разум до краёв заполнены бушующими эмоциями. Последнее, что может у тебя быть на уме — это скука, — сказала Керэн.