Когда мы вошли в дом, Линаралла сработала отвлекающим манёвром. Коналл и Айрин были рады её увидеть, хотя я уверен, что они испытывали любопытство насчёт чего-то большого в руках их матери. Минуты спустя я был в своей кровати, пятная простыни грязью и засохшей кровью.

Из наших старших детей дома была только Мойра. Несмотря на мои возражения, Пенни привела её сразу же, как только уложила меня. Из-за последствий отката я не мог исцелить себя сам, а Пенни это, похоже, казалось важным. Лично я только хотел найти тёмную дыру, и заползти в неё.

Мойра и её заклинательная двойница, Мёйра, работали в паре, сращивая мои сломанные кости, и залечивая различные раны. Серьёзная рана у меня была одна — в боку, и она потихоньку сочилась кровью. Сам я её осмотреть не мог, но она, наверное, не была сложной, поскольку им не потребовалось много времени, чтобы с ней разобраться. Если кинжал задел что-то важное, то узнаю я это через несколько дней. Смерть от раны в брюшной полости просто ужасная.

Многое они исправить не могли — последствия отката, отёки и синяки, не говоря уже о моей пострадавшей гордости. Если верить моему опыту, в постели я должен был провести минимум неделю, если не больше.

Было много разговоров, но я игнорировал всех, пока они наконец не ушли. Пенни оставалась дольше всех, но в конце концов она решила дать мне отдохнуть. Дверь закрылась, и я остался один в комнате, освещённой единственной свечой.

Я лежал, уставившись в освещённый тусклым светом потолок, и ненавидел себя за мою слабость. Ненавидел то, что произошло. Такого стыда я не чувствовал с того дня, когда меня прилюдно высекли в Албамарле. Впечатления от того раза притупились со временем, поэтому точно я сказать не мог, но этот раз чувствовался хуже.

Лишившись сил, я закрыл глаза и, несмотря на боль, быстро заснул. Сны у меня были отнюдь не приятные.

Я снова наблюдал, как меч падал из её руки…

— Морт, проснись.

Я не был уверен, сколько я проспал, и, на самом деле, в этот момент я бодрствовал. Мне просто не хотелось открывать глаза. Ничего хорошего в этот день на горизонте не маячило — только ещё больше боли и вины.

Моего лба легонько коснулись мягкие губы:

— Чёрт тебя дери, я знаю, что ты не спишь. Посмотри на меня.

Она ни в чём не была виновата. Я это знал. Вина лежала исключительно на плечах одного человека — человека, которому следовало сдохнуть пару тысяч лет назад, когда его собственная дочь вогнала нож в спину. Но чувствовал я иное. Моё сердце хотело взять ответственность на себя. Я никогда не винил других, какими бы ни были обстоятельства.

Это был мой провал, моя слабость, мой позор. Но хуже всего было не это. Я и раньше терпел неудачи. Хуже всего было видеть, как она теряет волю в его руках.

Ничего рационального во всём этом не было. Я снова и снова объяснял это себе каждый раз, когда просыпался после своих ночных кошмаров. Сделав глубокий вдох, я открыл глаза. Её я за это наказывать не мог, какая бы хрень ни творилась в моей голове. Нужно было крепиться.

— Привет, — хриплым голосом сказал я. Усилием воли я заставил слабую улыбку появиться на моих губах — было больно. Боль вызывало любое движение моих лицевых мышц — кости срослись, но повреждения тканей никуда не делись.

На меня сверху вниз уставились ясные карие глаза, обрамлённые лицом, которое могло принадлежать лишь ангелу. Пенни. Тёмные круги ясно давали понять, что она, наверное, не спала. Она что, всю ночь себя мучила? Похоже, монополии на сомнения в себе и самобичевание у меня не было.

— Мне тебя не хватало, — сказала она. — Ты долго спал.

— Сколько уже раз мы были вот в этой ситуации? — спросил я.

— Слишком много — и каждый раз ощущения хуже, чем в прошлый, — ответила она.

Пенни была права. Я был на грани смерти так часто, что и упомнить не мог, и каждый раз при возвращении меня ждала её улыбка. Однако и ей самой приходилось тяжело. Несколько раз мне тоже приходилось сидеть у её кровати, когда с ней что-то случалось. Теперь это стало для нас почти ритуалом.

— Ещё пару дней — и я буду в полном порядке.

Пенни склонила голову, спрятав от меня своё лицо:

— Элиз говорит, что у тебя скорее всего останутся необратимые повреждения, если только ты не сможешь сделать что-то ещё.

Элиз Торнбер была обычной целительницей — и матерью моего покойного друга, Дориана. О лекарском деле и лекарствах она знала больше, чем все, кого я когда-либо встречал. Если она так сказала, то это, наверное, было правдой.

— Как только я избавлюсь от последствий отката, то смогу исправить всё остальное, — заверил я её.

Одним из самых значительных преимуществ архимага было то, что одним из самых простых действий было самоисцеление. Покуда я мог сосредоточиться на воспоминании о том, каким я был в здоровом состоянии, я мог восстановить своё тело. И если уж на то пошло, это тело не было мне родным — его создал Гарэс Гэйлин, используя гораздо более рискованный процесс. Был момент, когда я выглядел его братом-близнецом. Мне потом пришлось изменить тело, чтобы вернуться к своим привычным лицу и форме. Я легко мог сделать это снова — как только смогу пользоваться силой.

— Хорошо, — сказала она, кивая. — Не думаю, что справилась бы без тебя. — Она крепко, до боли сжала мою руку.

Я расслышал депрессию в её голосе, поэтому попытался пошутить:

— Не волнуйся. Всё у меня будет в порядке. Возможно, я даже использую эту возможность, чтобы избавиться от своего брюшка — может, даже мышц добавлю.

Она дёрнулась, что я почувствовал через её хватку у меня на руке. Я невольно попал по больному месту. Или не невольно? Неужели моя ремарка родилась из какого-то подсознательного стремления сделать ей больно?

— Насчёт случившегося… — начала она.

Я перебил её:

— Прости. Я виноват.

Она гневно зашипела:

— Заткнись. Ни в чём ты не виноват.

— Я проиграл, — просто сказал я.

— Мы вообще не собирались там сражаться. Ничто из случившегося не было по твоей воле, — горько ответила она. — Линаралла рассказала мне, что произошло. Ты уже победил. А потом сам себе навредил, чтобы не убить его.

— Я был слаб, и он этой слабостью воспользовался, — ответил я. — Он предвидел мои колебания, и использовал их, чтобы раздавить меня как жука… а потом… — Я остановился, не в силах выдавить из себя слова. Секунду спустя я попытался снова: — А потом он… и тогда я… я не смог тебя защитить.

— Просто остановись, — приказала она. — Я люблю тебя именно потому, что ты — не всеубивающее чудовище. Не нужно притворяться, будто твоя доброта — это слабость. Будь ты иным, нас с тобой здесь не было бы. Если кто и дал слабину, так это я.

— Нет…

И тут по её носу ручейком потекли слёзы, капая на кровать рядом со мной.

— Я не могла его остановить. Нет! Я могла — но не остановила. Надо было вонзить тот меч прямо в его иссохшее, чёрное сердце!

— Ты испугалась…

— Нет! И — да, я испугалась, но пугаться мне не впервой. Я не боялась за свою жизнь. Я знала, что меня он убивать не собирался. Меня парализовало — но не от страха. Моё тело будто предало меня. Я не могла ему сопротивляться. — Ненависть в себе в её словах была такой сильной, что обжигала мне уши.

— Пенни, ты поступила правильно, — настаивал я. — Ты не смогла бы его убить. Крайтэки тогда убили бы нас обоих. Ты знала, что если проткнёшь его, то мы оба умрём.

— Да не в этом дело! — сказала она, давясь словами. — Я этого не знала. Я не думала об этом. Я вообще не думала. Я была в ужасе — боялась, что ты умираешь. Он просто ужасно с тобой поступил! Но когда он меня схватил, я… я… всё просто исчезло!

Внезапно мне пришла в голову мысль, и всё сразу встало на свои места:

— Пенни, ты помнишь, как я рассказывал детям историю его жизни?

— Что? — сказала она, сбитая с толку и разозлённая от смены темы. — Частично — помню, и что? Я не слушала тебя тогда до конца.