Хотя, конечно, с тех пор, как она стала королевой, между нами появилось некоторое расстояние, в частности — после того, как меня публично высекли, но по большей части вина в этом была моя. Мне потребовалось некоторое время, чтобы совладать с моей оскорблённой гордостью. Сейчас ситуация была лучше, но былой близости между нами уже не было.

— Ты не поверишь, как у меня чешется голова от этой короны, — сказала она, снова расчёсывая волосы. — Хотя мне, наверное, не следует винить корону. Проблема в том, что волосы у меня весь день заплетены и уложены.

Как у графа, у меня был венец, который я надевал на официальных мероприятиях, но поскольку волосы у меня были короткие, я на самом деле не мог знать, каково это — иметь вычурную причёску, поэтому я не стал никак это комментировать. Вместо этого я перешёл к более будоражащим новостям:

— Ты в курсе? Меня сегодня арестовали.

На её лице мелькнула лёгкая улыбка:

— Да, я слышала, хотя ты, похоже, пережил это без последствий.

— Темница у тебя очень удобная, а тюремщик был очень любезен, — ответил я своей собственной улыбкой.

Она отложила гребень, и стала очень неподобающим для леди образом чесать скальп напрямую, ногтями:

— Я и не знала, что обитателям моей темницы подают пиво.

— Весьма цивилизованный обычай, — прокомментировал я. — Я и сам подумываю построить у себя темницу, просто чтобы друзей развлекать.

Она засмеялась, прикрыв рот ладонью. Расслабленная или нет, некоторые привычки в неё были вбиты ещё в детстве.

— И сколько ты употребил? Когда ты вошёл, я думала, что ты упадёшь.

— Больше, чем я думал, — сказал я ей. — Мы с Харолдом стали вспоминать былое, и я перестал следить за собой.

— Если бы ты вошёл через ворота, то тебя никто бы не притеснял, и не арестовывал, — посоветовала она.

— Я не думал, что кто-нибудь заметит, — ответил я. — Про Каруина я забыл.

— Он очень меня бережёт, — согласилась Ариадна. — На случай, если ты не знал, я приказала привратникам и лакеям пропускать тебя почти без суеты. Тебя бы не подвергли всей той помпе и церемониалу, с которыми приходится мириться большинству людей.

Этого я действительно не знал.

— Внимаю твоей мудрости, Моя Королева, — с деланным формализмом отозвался я. И тут я осознал, что я не был у неё уже не один год. После судебного процесса и моего наказания я месяцами избегал столицы, вернувшись лишь для того, чтобы произнести речь за упокой Дориана. В тот день Ариадна пожаловалась на то, в какой изоляции она находится, но моя боль всё ещё была слишком свежей, чтобы я мог ей сильно посочувствовать.

С тех пор прошло почти десять лет, а я был в столице лишь дважды, исключительно по важным государственным делам. В обоих случаях я не говорил с ней наедине. Она давала мне массу возможностей, но я их избегал. Избегал её.

Однако она выдала особые инструкции людям у ворот, чтобы они впускали меня без вопросов, и зачем? Это было явно не в целях практичности. Я нутром чуял ответ: это был жест надежды.

— Ты не мог бы подать мне вон тот графин, Морт? — спросила она, указывая на стеклянную тару, стоявшую в стеклянном буфете у стены.

Не рискуя вставать, я воспользовался своей силой, почти плавно пролевитировав графин ей в руку.

— Что это?

— Спиртной напиток из Гододдина, — ответила она. — По-моему, Николас говорил, что это называется «джин». Его делают из ягод можжевельника. Я к нему весьма пристрастилась. — Вытащив пробку, она налила себе в стакан. Она сделала глоток, и её лицо сморщилось.

Столь небрежно упомянутый ею «Николас» был монархом Гододдина, соседней с Лосайоном страны.

— Тебе вообще можно это пить? — открыто удивился я.

— А почему только тебе можно веселиться? — поддела Ариадна. Поглядев на моё лицо, она добавила: — Не волнуйся. Я почти никогда не пью. Не с кем пить, когда ты — королева. Это — особый случай. — Давясь, она сделала второй глоток.

— Ты так себя доведёшь, — предостерёг я. — Большинство людей смешивают такие вещи с другими напитками, вроде фруктовых соков или вина.

Закончив глотать воздух, она ответила:

— Чепуха, Николас сказал мне, что этот напиток изобрели в качестве лекарства.

«Лекарства от трезвости», — подумал я про себя. Следующие мои слова удивили даже меня самого:

— Прости меня.

Брови Королевы поползли вверх, а затем она заставила себя сделать ещё один глоток. После неминуемо последовавшего за этим кашля она спросила:

— За что?

— Я то, что меня не было рядом, — просто сказал я.

Её щёки налились румянцем, хотя были тому причиной мои извинения, или выпивка, я точно сказать не мог. Она долгий миг смотрела на меня, прежде чем ответить:

— Не надо. Нам весело. Это твой первый личный визит… вообще первый. Не порть его.

— Именно поэтому я и прошу прощения, — объяснил я. — Когда я пришёл, целую вечность тому назад, на поминальную службу, ты сказала мне о том, в какой изоляции ты находилась. Но я был слишком зол, чтобы слушать. Но злился я не на тебя. Я злился на Лосайон, на народ, но поскольку ты была королевой, наказание в итоге пало на тебя. Я тебя бросил. Вот, за что я прошу прощения.

Ариадна хмуро глянула на меня, затем встала, и осушила свой бокал. На этот раз она не закашлялась. Она с громким стуком поставила стакан на столик.

— Я больше не маленькая девочка, Морт. Я больше не младшая сестрёнка Маркуса, хвостом таскающаяся за вами по замку. Я — королева, и я вполне способна о себе позаботиться, так что оставь свою жалость при себе. За эти годы я неплохо справилась сама, без твоей помощи.

Разволновавшись, она отнесла графин обратно в буфет, затем снова взяла, и вернулась к своему креслу, чтобы заново наполнить свой бокал.

— Я что, должна печалиться о всех этих пустых годах, когда мне к кому было обратиться за советом? Вот уж нет! — Она сделала очередной большой глоток из своего бокала.

Её слова заставили меня дёрнуться. Королевой она стала в тот же день, когда потеряла родителей, однако она никогда не жаловалась. А как иначе? Жаловаться-то было некому. Её младший брат, Роланд, остался в Ланкастере, родителей не стало, а я обращался с ней так, будто она была чумная.

Но она вышла замуж. За видного молодого дворянина из Гододдина, его звали Ли́манд. Когда до меня дошли вести об этом, я испытал в некотором роде облегчение, поскольку это смягчило моё чувство вины за то, как я её избегал. Однако детей у них не было, а ей уже было далеко за тридцать. Я всё гадал, следует ли мне упоминать её мужа.

Глаза Ариадны сузились, будто она прочла мои мысли:

— И даже не упоминай моего мужа.

Я поднял ладони:

— Слышал, что он — приятный малый.

Она снова упала в своё мягкое кресло:

— А ты знаешь, почему я вышла за него?

Тут я точно заплыл в опасные воды — наверное, почти такие же опасные, как разговоры с Пенни, начинавшиеся с простого «нам надо поговорить». Силясь найти ответ, я смог выдать лишь:

— Он красивый?

Она опустошила свой бокал, и снова поставила его:

— Он — никчёмный павлин. Я вышла за него потому, что он — не из Лосайона.

Двадцать лет назад я бы не понял, но с тех пор я успел достаточно погрузиться в политику, чтобы уловить смысл её слов. Она была первой правящей королевой в Лосайоне. Выбери она дворянина из своей собственной страны, вопрос о том, следует ли ему быть королём, мог бы стать серьёзной проблемой. Однако никто из дворян Лосайона не желал, чтобы ими правил иностранец, поэтому Лиманда сделали «принцем-консортом».

Сестрёнка моего друга была хитра. Она ловко обогнула самое опасное препятствие её суверенной власти. Я впечатлился:

— Я об этом и не догадывался, — сказал я ей, — но это — гениально.

— Спасибо, — сказала она, слегка склонив голову, и махнув ладонью, будто принимая аплодисменты. — Однако брак всё равно ужасный. Я его терпеть не могу. Вот, почему я большую часть года держу его подальше от себя.