Об этом событии слагали легенды. Иногда его называли «Алмазным Рыцарем», но по большей части его звали Дорианом Несокрушимым. В его честь складывались баллады и эпичные саги. Он держал ворота открытыми несколько минут, позволяя бежать его жене, детям, и моей семье. А потом ворота раздавили его в алмазную пыль и крошку.

Я до сих пор дивился тому, что он сумел это сделать. Камень, из которого состояли ворота, весил тысячи тонн, и за его движением лежали чары, напитанные силой Бог-Камня. У него не должно было получиться держать их так долго.

Но держал.

— Ёбаный в рот. — Надо было пойти в обход. Путь там был дольше, но я в ту сторону никогда не ходил. Я ходил здесь, чтобы вспомнить, или, быть может, чтобы себя наказывать. Он был здесь, но на его месте полагалось быть мне.

«Дурость бессмертна», — подумал я. В отличие от Дориана. Жил он теперь только в сердцах и умах людей королевства, в песнях и рассказах. Он стал легендой.

Ну, если честно, я тоже стал, но моя легенда была гораздо темнее. В некоторых частях мира меня звали «Кровавым Лордом». В основном из-за того, что случилось в Герцогством Трэмонта. Там погибли тысячи человек, их души были поглощены, а тела остались гнить.

Тел давно не стало, но люди всё ещё боялись там жить, хотя земли были плодородными и свободными.

Шиггрэс туда на самом деле послал не я, это сделал мой заклинательный двойник — но у меня были его воспоминания. Я помнил, как отдавал приказ. Я ощущал вину.

И за это я получил всего лишь короткую порку кнутом. Я также выплатил кучу золота семьям убитых. Это всё ещё казалось мне пустым жестом.

В местах, где ко мне относились лучше, меня звали «Убийцей богов», но это было самым лестным из всего того, что обо мне говорили. В глазах каждого человека, который осознавал, кто я такой, до сих пор появлялся страх. Исключением были лишь члены моей семьи, большинство жителей Уошбрука, и самого замка.

И Пенни ещё гадала, почему я предпочитал путешествовать под личиной.

Я не боялся нападения. Я боялся быть узнанным. Я не мог вынести страха, ненависти и отвращения, которые видел в лицах людей вокруг.

Пенни видела это иначе, и она была твёрдо убеждена в том, что знай люди правду, они бы согласились с её точкой зрения. Но я знал правду, и если бы Пенни тоже знала, то она тоже боялась бы.

Я видел пустоту, касался её, и вернулся. И часть её всё ещё существовала внутри меня.

Архимаги были особенными. Мы могли слышать голоса вещей, другим недоступных — земли, ветра, моря, да вообще всего. Мы могли слушать эти вещи, становиться ими, и направлять их таким образом, который в корне отличался от нормального волшебства. Но все эти вещи оставляли на нас свой отпечаток.

Только я когда-либо слышал голос пустоты, и я всё ещё слышал его. Он шептал мне во тьме ночной. Он преследовал меня в снах. Он взывал ко мне с губ престарелых и умирающих. Порой я даже чувствовал его в маленьких детях.

Лучше всего было дома, с моей семьёй. Я мог забыть, находясь посреди хаоса моих детей, или когда Пенни улыбалась, среди смеха и запаха обеда — в эти моменты я снова ощущал себя целым.

Вытряхнув из головы эти тёмные мысли, я продолжил идти, и вскоре впереди по левую руку показались ворота в Хэйлэм. Активировать их было несложно. Мировая Дорога была построена с двадцатью тремя воротами. Мне нужно было лишь построить другую сторону, и связать ей с этой. Больше времени уходило на завершение мер безопасности со стороны Данбара.

Чтобы унять страхи наций и городов, принявших ворота, вход имел укрепления с обоих сторон. Это позволяло каждому городу перекрыть свою сторону, если у них возникала такая нужда. Каждые ворота выходили в шлюзовое помещение, хотя, если честно, некоторые из них вполне тянули на крепости.

Я вышел под яркий солнечный свет, бросив свою иллюзию, и прищурившись, чтобы защитить глаза, покидая более скромное освещение Мировой Дороги. Повсюду вокруг меня сновали рабочие. Большинство из них были каменотёсами, но там также присутствовали плотники и кузнецы. Не говоря уже о множестве подмастерий и чернорабочих.

В отсутствии иллюзии моя одежда из чёрной кожи предстала во всей своей красе. Этот костюм я сделал, когда предстал перед судом за мои преступления после войны с шиггрэс и богами, тёмными и сияющими. Кожа была мягкой и эластичной, с тиснёными защитными рунами, но устрашающей её делали крой и цвета — чёрный и красный, ни капли малинового и золотого цветов Дома Камерон. Куртка имела агрессивный крой с красной каймой, которая должна была напоминать зрителям о свежей крови.

Если люди хотели звать меня Кровавым Лордом, то я был твёрдо намерен выглядеть соответствующим образом.

Дома или в Уошбруке я этот костюм никогда не носил. Мои люди продолжали меня любить, по большей части, но для остального мира этот наряд был символов, говорившим «Иди к чёрту».

Поскольку я был дружелюбным человеком, большую часть моей жизни люди меня недооценивали. Теперь моя репутация сделала это маловероятным, но порой моя улыбка и лёгкая речь заставляли их забыть. А одежда напоминала.

Поскольку время было мирным, и я больше не был преступником, Пенни в целом не одобряла мой выбор одежды.

Но я всё равно её носил. Я уже упоминал о том, что я упрям?

Ангус МакЭлрой заметил меня, и подошёл. Он был моим человеком, мастером-каменщиком по профессии. Со мной он был давно, и теперь жил в Уошбруке. Короче, он меня не боялся, в отличие большинства окружавших меня людей.

— Милорд, — сказал он, почти небрежно кивая. — Вижу, вы снова нарядились во всё лучшее.

Он руководил строительством, и его подчинённые наблюдали за ним, гадая, будет ли он наказан за фамильярность. Я принялся смотреть на них, пока они не заметили это, и не отвели взгляды, боясь смотреть мне в глаза.

Мы отошли немного в сторону, и он одарил меня раздосадованным взглядом:

— Обязательно каждый раз так делать?

— Как делать?

— Пугать их. Они сегодня вечером будут рассказывать друг другу страшилки, — ответил он.

Размышления о прошлом оставили во мне чувство сварливости, и у меня в голове пронеслось много мыслей. Я сверг тирана, сделал хорошего человека королём, победил армию мёртвых, сражался со всеми известными богами, и помог вернуть к жизни мёртвую расу. После всего этого мир повернулся ко мне спиной. Точнее, он повернул меня к себе спиной, и оставил у меня на плечах ряд кровавых рубцов. Я до сих пор носил эти шрамы, чтобы не забывать.

Будь моя воля, Графство Камерон стало бы изолированной нацией, и весь мир мог бы катиться к чёрту, но меня постоянно тянуло обратно.

Конечно, Данбар тут был совершенно ни при чём. Да и, если честно, никто не был. Но я был раздражён, и не в настроении для здравого рассуждения:

— История представила меня дьяволом, Ангус, я лишь изо всех сил стараюсь соответствовать своей роли.

Он вздохнул.

— Как продвигаются работы? — спросил я.

— Гораздо проще, чем та дамба, которую ты и твой Папа поручили мне строить, — сказал он, посмеиваясь.

Очередное плохое воспоминание, хотя Ангус, наверное, думал, что оно меня рассмешит. Мой отец был мёртв, и хотя воспоминания о нём больше не вызывали боли, то, что я сделал с той дамбой, стало ещё одним пятном на моей душе. С её помощью я утопил армию численностью в тридцать тысяч.

Люди вроде Ангуса имели на это иную точку зрения. Для них это было геройством, но, с другой стороны, это не у них на руках осталась кровь целого поколения. Я всё равно слегка улыбнулся. Рассказывать ему всё это было бесполезно. Ангус был приличным человеком, и отлично работал, как и всегда.

— Тебе что-нибудь нужно? — спросил я его, переходя к сути.

— Ну…

Конечно же, ему было что-то нужно. Такова была природа любых масштабных проектов. Я доверял Ангусу работать на совесть, и без лишних трат времени или материалов. Он доверял мне обеспечивать его всем необходимым для работы.

Пока он говорил, я делал мысленные заметки. Бумага мне была не нужна — моя необычная идеальная память ничего не упускала. Позже я пошлю приказы в Албамарл, чтобы необходимые вещи подвезли ему по Мировой Дороге. Она теперь многое упрощала.