— Вы действительно хотите пить ее чай? — прошипел Питерсон.

— Нет, но если это даст нам возможность подольше поговорить с ней… — шепотом ответила Эрика.

— За тридцать фунтов она должна уделить нам как минимум час… — начал Питерсон.

Его речь прервал стук в окно, и к запыленному стеклу прижалось чье-то лицо. Аманда, влетев в гостиную откуда-то сзади, торопливо подошла к окну и приподняла раму.

— Все путем, Том? — спросила она.

Чья-то рука передала ей несколько писем и затем две бутылки «Пино Гриджо». Эрика шагнула к окну и увидела почтальона. Аманда вытащила из бюстгальтера тридцать фунтов и отдала ему двадцатку. Насвистывая, он пошел из палисадника.

— Что? — с вызовом произнесла Аманда. — В Америке это называется службой доставки спиртного.

— Но не почтальоны же его доставляют, — заметил Питерсон.

— Выпьете бокал?

— Я на службе, — холодно отказался он.

— Тогда сделаю вам чай, — сказала она. — Присаживайтесь.

— Теперь понятно, зачем она потащила нас к боковой калитке, — пробурчал Питерсон, когда Аманда вышла из комнаты.

— Могли бы вести себя поприветливее, — отчитала его Эрика.

— Что? Может, мне напиться пьяным ее же вином, от почтальона?

Даже в такой ситуации Эрика рассмеялась.

— Нет. Просто высокомерия чуть-чуть поубавьте. Можно и полюбезничать малость — не повредит. Смотрите шире.

Питерсон убрал с дивана ворох газет и фантиков от шоколадных батончиков и сел. Обстановку гостиной составляли два продавленных дивана, обеденный стол и стулья. Одну стену занимал стеллаж с телевизором на одной из полок, остальные были забиты книгами и бумагами. В глаза Эрике бросилась висевшая на стене фотография в дешевой золоченой рамке с узором в виде косички. Потускневшая фотография, в нижней части, затронутой сыростью, и вовсе блеклая. Фотография молодой Аманды Бейкер в форме констебля полиции старого образца: плотные черные колготки, юбка, пиджак, форменный головной убор, из-под которого выглядывают черные блестящие волосы. Она позировала перед зданием полицейского училища в Хендоне. Рядом с ней стоял молодой полицейский с непокрытой головой — свою фуражку он держал под мышкой. Показывая удостоверения, они широко улыбались в объектив.

— Так и думала, что вы прямой наводкой направитесь к ней, — раздался голос Аманды. Шаркая, она внесла в гостиную поднос с дымящимися чашками и большим бокалом вина.

— Знакомое лицо. — Эрика взяла с подноса чашку и вновь обратила взгляд на фото.

— Констебль Гарет Оукли. В семидесятых мы вместе работали в Управлении уголовных расследований. Мы с Оукли тогда были в одном звании. Теперь он вам известен как помощник комиссара Оукли в отставке.

— Женщина в Управлении уголовных расследований в семидесятых… Интересно, наверно, было?

Аманда в ответ лишь вскинула брови.

— Да, похож на Оукли. Волос, правда, меньше, чем теперь. Сколько ему здесь? — спросила Эрика, всматриваясь в его лысеющую голову.

— Двадцать три, — хмыкнула Аманда. — Парик он начал носить, когда его повысили до старшего инспектора.

— Так это помощник комиссара Оукли? — спохватился Питерсон.

— Мы вместе учились в Хендоне, выпустились в семьдесят восьмом. — Аманда грузно, неуклюже уселась в большое кресло у окна. Эрика устроилась рядом с Питерсоном.

— Оукли только что вышел на пенсию, с огромным выходным пособием, — произнес он. Какое-то время они сидели молча, пока не затихло эхо его слов.

— Что ж, — заговорила Эрика. — Мы пришли к вам с неофициальным визитом, чтобы расспросить про дело Джессики Коллинз. Расследование поручили вести мне.

— Кому ж вы так насолили? — Мрачно усмехнувшись, Аманда отпила из бокала большой глоток вина и вытащила из кармана кардигана пачку сигарет. — Это отравленная чаша. Я всегда думала, что ее утопили в карьере… хотя мы дважды обыскивали его и ничего не нашли… — Она закурила и глубоко затянулась сигаретой. — Значит, либо ее где-то держали, либо перевезли тело позднее. Теперь вам придется это выяснять, да?

— Вы были уверены, что ее похитил Тревор Марксмэн?

— Да, — кивнула Аманда, выдержав взгляд Эрики. — И он за это погорел. И знаете что? Я бы опять это сделала.

— То есть вы открыто признаете, что наняли людей, дабы те подсунули ему в дверь бутылку с зажигательной смесью?

— А вам никогда не хотелось свершить правосудие своими руками?

— Нет.

— Не лгите, Эрика. Я читала о вас. Ваш муж погиб от рук наркоторговца, вместе с ним еще четверо ваших коллег, а сами вы были тяжело ранены. Не хотелось бы вам на часок оказаться с ним в одной комнате, только вы и он, вдвоем, а в руке у вас бейсбольная бита, утыканная гвоздями? — Не отводя взгляда от Эрики, Аманда стряхнула пепел в большую переполненную окурками пепельницу, что стояла на столе подле нее.

— Да, хотелось бы, — призналась Эрика.

— Ну вот видите.

— Но я бы никогда на это не пошла. Наша обязанность как сотрудников полиции — стоять на страже закона, а не совершать правосудие. У вас был роман с Мартином Коллинзом?

— Да. Между ним и Марианной все было кончено; это произошло через полтора года после исчезновения Джессики. Мы сблизились. Об этом я сожалею больше, чем о Марксмэне, но я влюбилась.

— А он вас любил? — спросил Питерсон.

Аманда пожала плечами и снова глотнула из бокала вина.

— Я часто думаю: это — единственное по-настоящему хорошее, что я сделала для той семьи. Я не смогла вернуть им дочь. Но я заставила Мартина отвлечься от горя, по крайней мере, когда он был со мной.

— Теперь, когда мы нашли останки Джессики, вы по-прежнему считаете, что преступление совершил Тревор Марксмэн? — спросила Эрика.

Аманда снова затянулась сигаретой.

— Я всегда считала, если что-то столь очевидно, значит, так оно и есть… У него был сообщник, и, думаю, похитив девочку, он где-то ее спрятал.

— Вы взяли его под наблюдение? — осведомился Питерсон.

— Да, но только через неделю после ее исчезновения… Тогда я считала, что это сделал он.

— Я заглядывала в ваше досье… — начала Эрика.

— В самом деле? — Щурясь, Аманда смотрела на нее сквозь дым.

— После дела Джессики вас перевели в отдел по борьбе с наркотиками, а потом обвинили в торговле кокаином.

— Я была чертовски хорошим полицейским. Проторила тропу для таких женщин, как вы. А вас двадцать лет назад считали бы типичным уличным негром, зато теперь вы служитель закона, пользуетесь уважением. Вы забываете, кто отвоевал для вас место в полиции.

— Выходит, все это благодаря вам? Вы — Роза Паркс[74] Столичной полиции? — съязвил Питерсон. Возникло неловкое молчание. Эрика бросила на него предостерегающий взгляд.

— Мы здесь лишь для того, чтобы узнать вашу версию событий, — сказала она.

— Мою версию?

— Да. Как вам работалось по этому делу, ваш взгляд изнутри. У меня только горы архивных материалов, и я барахтаюсь в них, как слепая.

— В Управлении уголовных расследований, — не сразу ответила Аманда, закурив очередную сигарету, — я была единственной женщиной, и все дела об изнасилованиях поручали вести мне. Я возилась с пострадавшими, нянчилась с ними, собирала вещественные доказательства. Я никогда не игнорировала их звонки, оказывала им поддержку все те месяцы ожидания, пока подонки, надругавшиеся над ними, находились под следствием. Потом каждую держала за руку во время суда. А мне никто не помогал. Мои так называемые коллеги, имевшие обыкновение пораньше сваливать с работы в пабы и требовать бесплатных секс-услуг от тружениц панели, получали повышение. А потом, когда меня поставили во главе следствия по делу Джессики Коллинз, мне дали понять, что я слишком высоко прыгнула, забыла свое место.

— Сочувствую, — сказала Эрика.

— Не стоит. А вот судить меня не надо. Просто наступает такой момент, когда понимаешь, что, играя по правилам, ты ничего не добьешься… — Тлеющим окурком в руке она показала на фото, что висело на стене. — Вон Оукли, полный идиот, а до помощника комиссара поднялся. — Она тщательно затушила окурок в переполненной пепельнице. — В прежние дни мы с ним часто вместе ходили в патруль. Как-то в три часа ночи патрулировали Кэтфорд-Хай-стрит, и в одном из переулков на нас парень один пошел с ножом. Обкурился или обпился чего-то, был не в себе… Он схватил Оукли и приставил ему к горлу нож, так тот обосрался. В самом прямом смысле слова: нагадил в штаны. Так у парня с ножом… он и без того был взвинчен и на рогах… от вонищи этой и вовсе крышу снесло, и он деру дал. Оукли спасло его собственное дерьмо. По иронии судьбы через много лет его наградят орденом Британской империи за доблестное искоренение преступлений, связанных с поножовщиной… В тот вечер я помогла ему — привела его в порядок и потом язык держала за зубами. В ту пору мы были неразлейвода. А спустя годы, когда у меня начались неприятности на службе, а он уже ходил в старших суперинтендантах, он все пофигил. Предал меня!