И вот неутешительный результат. Папенька и маменька не желают слушать дочерней мольбы и заверений в том, что никогда, никогда-никогда, честно-честно, она не нарушит родительских запретов. Однако надежда на то, что папенька вскоре успокоится и не отпустит от себя свое сокровище, все-таки еще оставалась. Поэтому Тина еще разок шмыгнула носом, вытерла слезы и решила стать самой милой и послушной дочерью на свете.

– Вам налить еще чаю, маменька? – светским тоном спросила мадемуазель Лоет.

– Благодарю, дитя, но я уже сыта, – так же ответила ей мадам Адалаис.

– Хорошая нынче погода, не находите, маменька? – входя во вкус, продолжила Тина.

– Погода примечательная, дитя, – не отказала мадам дочери в беседе.

– Сегодня в городском саду выла-а-а-а, я хотела сказать, была! Конечно, была мадам Нири со своим семейством, – Тина поерзала на стуле, скрывая досаду от оговорки, расправила платье и продолжила: – У мадам новая шляпка, такая милая, настоящий газон на голове, представляете? Если мадам Нири ляжет на траву, ей могут случайно снести косой голову… э-э-э… Я хотела сказать, что шляпка была столь милой, что мне даже показалось, что там непременно должна завестись живность, приняв мадам за лужайку… О-ох, – протяжно вздохнуло юное создание. Вести светскую беседу оказалось непросто, но, решив не сдаваться, мадемуазель продолжила: – А как очаровательно голоси… пела мадемуазель Ансали, просто чудо, какой тонкий у нее голос. И поет так нудно… э-э-э… дивно, конечно, дивно.

Мадам Лоет, все это время внимательная слушавшая дочь и кусавшая губы, все же не выдержала и расхохоталась. Тина насупилась, глядя на маменьку исподлобья, после тяжко вздохнула и сказала:

– Тяжело с вами, маменька, я вам о своем дне рассказываю, а вы хохочете. Где ваше воспитание?

– Прости, дитя, – все еще посмеиваясь, ответила мадам Лоет. – У тебя был очень занимательный день. Надеюсь, ты осталась им довольна?

– Еще бы, – проворчала Тина. – Кошачий концерт и газон на голове мадам Нири – что может быть увлекательней? Ой, – девица опомнилась, вновь расправила плечи и напустила на себя важный вид. – Замечательный день, маменька. И погода была примечательная, и концерт…

– Много животных привезли? – как бы невзначай поинтересовалась Адалаис Лоет.

– О-о-о, – взгляд юного создания полыхнул восторгом, она громко шмыгнула и провела ребром ладони по горлу: – До черта! То есть много, – сразу поправилась девица. – Маменька, там такие звери! Чудо, а не звери. Когда открылась клетка льва, матросы чуть в шта-а-а… Так перепугались! Мы со Сверчком за бочки спрятались, но клетку успели закрыть. Он так рычал! Громче только Самель на своих помощников рычит, точно вам говорю!

Мадам Лоет снова рассмеялась и с нежностью посмотрела на дочь, которая теперь с упоением рассказывала о зверях и разгрузке. Тина отчаянно жестикулировала, показывая размеры клеток и зверей, несколько раз вскакивала со стула, чтобы пробежаться по гостиной и снова упасть на стул в восторженном изнеможении.

– И ни капли раскаяния, – усмехнулась маменька, когда дочь выдохлась.

– Я само раскаяние! – возмутилась девица.

– Оно и заметно, – мадам Лоет покачала головой, поднялась со своего места и подошла к дочери, целуя ее в макушку.

Тина снова вздохнула и решила не сворачивать с выбранного пути исправления и благородного воспитания. Она поднялась вслед за маменькой и пристроилась рядом.

– А как ваш день прошел, мадам Лоет? – поинтересовалась она.

– И не спрашивай, – отмахнулась та. – Вначале все было чудесно, но потом прибыл курьер из конторы, и твой папенька устроил гипсовое побоище. После угомонился и засел за дела. А потом прибежала Лисси, и папенька разбил еще несколько гипсовых голов. Ты повела себя как малое дитя и очень расстроила нас. После того случая, как сбежала со Сверчком смотреть драку на Персиковой улице, пока учитель литературы и грамматики вышел за хрестоматией, мы были уверены, что совесть у нашей дочери проснулась. Однако разочарование было столь сильным, что твой папенька пришел в невероятное негодование. Не скажу, что я осталась благодушной…

– Ма-аменька-а, – проныла мадемуазель Лоет, – я буду хорошей, клянусь вам! Хотите, я за ночь выучу десять длинных и нудных стихотворений? Хотите? Нет, правда! Я могу! Я все могу, я же Адамантина Лоет! Я дочь своего отца…

– В этом-то и беда, – усмехнулась маменька. – Что он никак не отучится сквернословить, что ты не желаешь отказаться от неприличного лексикона. А ведь ты девица, Тина.

– Я могу…

– Что ты ответила мадам Манси, когда она спросила, не идет ли дождь? – дочь неопределенно пожала плечами и фыркнула. – «Хлещет, дьявол его дери, мадам Манси. Если он не прекратится к обеду, мы всплывем кверху брюхом». Вот что ты ответила бедной пожилой даме. Она после этого вынюхала все запасы нюхательных солей в нашем доме и выпила последнее успокоительное.

Юное создание возмущенно взглянуло на маменьку. Праведное негодование охватило мадемуазель Лоет, и она воскликнула:

– Маменька, а не вы ли желали приказчику третьего дня, чтобы дьявол его наизнанку вывернул и драл через колено?!

– Прости Всевышний, – вздохнула мадам Лоет и строго посмотрела на дочь. – Не смей указывать матери… и подслушивать… и повторять. К тому же приказчик заслужил. А мадам Манси – нет.

Сообразив, что спор лишь усугубит дело, Тина смиренно потупилась и проникновенно произнесла:

– Как же вы правы, маменька. Ваша мудрость неоспорима, а слова подобны нектару.

– А вот лесть ни к чему, – тут же остановила ее мадам Лоет.

– В любом случае, вы правы, маменька, – не сдалась благовоспитанная девица. – И я непременно стану такой, как вы. Дайте мне только время, и вы не узнаете своей дочери. Я даже научусь разбираться в этих дурацких шляпках… – Она вдруг замолчала, просияв от неожиданной идеи. – Маменька, а вы отправьте меня к бабушке Дульчине. Она сделала из вас настоящую женщину, она и меня научит. Кто лучше мадам Ламбер разбирается во всех этих светских хитросплетениях? Вам, к примеру, скучно на балах и вечерах в Благородном Собрании, а бабушка там как рыба в воде. Точно, маменька! Это же то, что нужно! И я стану настоящей дамой, непременно стану. Ну, маменка-а-а, – вновь заныла она, с мольбой глядя на родительницу, – ну, пожалуйста. Бабушка Дульчина – женщина, она лучше разбирается в том, что должна знать девушка благородного воспитания, чем его сиятельство. Прошу вас, поговорите с папенькой!

– Как я могу спорить…

– А папенька пел ту песню, которую вы запрещали петь в доме, – наябедничала Тина. – А еще угрожал беспросветным запоем. А еще…

Мадам Лоет остановила дочь, которая пыталась кляузами переманить мать на свою сторону, и мадемуазель, обежав маменьку, бухнулась перед ней на колени, крепко обняв за ноги:

– Спасите меня, маменька! Или я не буду ни есть, ни пить и вас не отпущу.

– Твой отец так часто использовал шантаж, что я перестала обращать на него внимание, – отмахнулась мадам Лоет. – Встань.

Тина замотала головой, готовая в отчаянии простоять так со своей добычей до скончания века… ну или хотя бы пока их не увидит папенька. Уж он-то не позволит маменьке провести ночь не в постели, а стоя в капкане дочерних рук, и непременно услышит мольбы своего чада. Или же матушка все-таки сдастся на уговоры, что будет верней, потому что господин Лоет, скорей, надерет Тине уши, еще более сердясь на нее за ослушание. Да, лучше все дела уладить до появления папеньки, решила находчивая девица и снова захлюпала и засопела, пытаясь разрыдаться.

Однако разрыдаться она не успела, потому что послышалась уверенная поступь отца, и господин Лоет остановился, изломив бровь, с нескрываемым интересом наблюдая за происходящим.

– Ну и? – коротко поинтересовался он, скрещивая руки на груди.

– И вот, – тяжко вздохнула Тина и в отчаянии вскричала: – Маменька!

– Чем был занят, дорогой? – поинтересовалась мадам Адалаис, глядя на мужа и не замечая несчастных глаз дочери.