Охрана, не ожидавшая столь подлого удара в спину от своих союзников, была перебита. Захваченное сокровище доставили в подмосковное имение Трубецких и спрятали там до лучших времён (князь справедливо опасался, что в Речи Посполитой он может погореть, если кто-то случайно опознает исчезнувшее добро).

Свидетелей в подобных делах оставлять не принято. Шибай по приказу Юрия Никитича перебил всех слуг, участвовавших в разбойном нападении. Но Трубецкой решил сильнее замести следы и отравил Матвея. Тут Юрию Никитичу не свезло: Шибай выжил и затаил зло на предавшего хозяина.

Добраться до Трубецкого не получалось: тот перебрался в Польшу, где постепенно получил немалую власть. Там окончательно проявилась его гнилая сущность, ибо вместе с королевичем Владиславом он участвовал в неудачном походе на Русь.[19]

Шибай попытался насолить по-другому: забрать себе отбитые у поляков сокровища. И тут его ждало разочарование ещё большее. Хитрый князь спрятал драгоценности в другом месте, и никто, кроме него, не знал в каком.

От расстройства Шибай серьёзно заболел и скончался, перед смертью поведав тайну жене. Спустя десятилетия история с сокровищами стала семейным преданием среди потомков Шибая и своеобразной идеей-фикс.

Юрий Никитич так и умер на чужбине, но его сын Пётр, камергер польского двора и маршалок стародубский решил вернуться на родину. Он был принят и обласкан. Трубецкие снова вошли в большой фавор при русском дворе. Подобраться к ним скрывающимся потомкам Шибая было весьма проблематично.

Наконец это, пусть и с большим трудом удалось Гавриле, тому самому дворецкому. Правда, случилось это через сто с лишним лет, после злополучного нападения, да и наследники недоброй славы Шибая, чего уж тут говорить — измельчали. Далеко им было до лихого рубаки, не боявшегося никого и ничего. Хотя склонность к душегубству передавалась исправно.

Гаврила был слишком мелкой фигурой для того, чтобы разыграть самостоятельную партию. Пришлось посвятить в тайну бандитскую шайку, в которую и входил Лёха Вырви Глаз. Бандитам отводилась роль силового обеспечения, если придётся захватывать Никиту Юрьевича, чтобы под пытками выведать секретное место. Но это на крайний случай. Гаврила надеялся втереться к Никите Юрьевичу в доверие и разузнать всё более безопасным способом. Всё же Трубецкой к тому моменту стал слишком большой персоной, переть нахрапом на влиятельного вельможу опрометчиво и чревато многими последствиями. С такими фигурами действовать нужно очень и очень осторожно.

Немного погодя Гавриле пришла в голову мысль зайти ещё с одного направления. Супруга Никиты Юрьевича не отличалась строгостью нравов, а среди членов шайки был красавец-офицер Карташов, который без всяких усилий окрутил даму весьма лёгкого поведения. Гаврила надеялся, что в порыве страсти княгиня преподнесёт любовнику все секреты на блюдечке.

И сразу первый тревожный звоночек: в городе появился пан Кульковский — польский шляхтич, присланный свергнутым с престола Станиславом Лещинским с секретной миссией. Суть этой миссии была довольно проста: сам низложенный король или кто-то в его окружении сумел сопоставить некоторые факты и вычислить, что Трубецкие причастны к захвату обоза.

Лещинскому катастрофически не хватало денег: магнаты массово переходили на сторону русских, финансовая помощь от Версаля истощилась, особенно после того, как Миних наголову разбил под осаждённым Данцигом французский десант. А тут появилась возможность взять за горло Трубецких и заставить поделиться награбленным.

Кульковский нанёс визит Никите Юрьевичу и принялся его шантажировать. Дворецкий давно уже подслушивал все разговоры своего хозяина и, узнав о появлении конкурентов, передал весточку Карташову. Для таких случаев Гаврила обычно втёмную использовал горничную Варю. Та давно таскала записочки от своей хозяйки поручику Карташову, Гаврила под каким-то благовидным предлогом попросил доставить и его послание. Варя легко согласилась.

Тут произошёл серьёзный прокол. Девушка не была грамотной, но случайно услышала, как Карташов читает вслух послание от Гаврилы. Она бросается за разъяснением к дворецкому. Тот видит, что припёрт к стене, просит Варю отойти для серьёзного разговора в дровяник, а сам устремляется на кухню и делает всё, чтобы вторгнуть горячего повара-итальянца в очередной бурный приступ ностальгии. По пути хватает кушак влюблённого в Варю камердинера и, вернувшись в сарай, сначала глушит девушку, а затем убивает.

Поначалу всё идёт хорошо: Появляемся мы, пусть сначала по непонятному для Гаврилы поводу (он понятия не имел, кто стащил драгоценности князя), зато в следующий раз оказываемся в гуще расследования убийства и, поведясь на подкинутые улики, обвиняем в смерти Вари невинного Пётра. Вдобавок тот ещё и погибает. Гаврила облегчённо переводит дух. Чем не повод для радости: кажется, гибель горничной сошла ему с рук.

Осталось лишь устранить конкурентов.

Карташов сразу после свидания вместе с дружками отправляется к Кульковскому. Я следую за ними, но не слишком осторожно. Меня заметили и отогнали прочь.

Бандиты врываются в дом Кульковского. Пользуясь тем, что никто их не ждал, безнаказанно убивают шляхтича и его слуг. Те не знают, кто пришёл по их души, но понимают, что это связано с сокровищами короля Сигизмунда. Чтобы хоть как-то отомстить убийцам, умирающий поляк пишет на стене два ключевых по его мнению слова: «сокровища» и «Ваза», затем испускает дух.

И тут выяснилась ещё одна любопытная подробность. Кульковский и его люди никакого отношения к нападениям на Миниха и князей Малышевских не имели. Настоящими «скоморохами», надевавшими на себя личину служащих Тайной канцелярии, были Карташов и бандиты, входившие в его шайку.

Из озорства и заодно, чтобы сбить расследование с толку, они подкинули фамильные часы фельдмаршала, в итоге мы пришли к неверным выводам.

Я грустно усмехнулся. Да уж… субчики из восемнадцатого века выкидывали неожиданные коленца и действовали с выдумкой. Не без изящества, я бы сказал.

Хрипунов не выдержал и заругался. Ивану с большим трудом удалось его успокоить.

Прекративший рассказ Алёха испуганно смотрел в их сторону. Я опустил руку ему на плечо:

— Ты, голубь сизокрылый, не переживай. Это мы не на тебя — на себя лаемся. Продолжай смело. Гаврилу-то на кой ляд жизни лишил?

— Нешто не ясно?

— Дружище, так дело не пойдёт. Тут мы тебе вопросы задаём, а ты отвечаешь. Не путай.

Окунев выразительно кивнул на развешанные вдоль стены плётки.

— Давай, аспид! Не томи! Говори кратко, но сущностно.

Вырви Глаз нервно сглотнул и продолжил:

— Выбора у меня не было. После того как поручика нашего живота какая-то гадь лишила, да вы к Гавриле репьём прицепились, спужался он. Решил, что со всех сторон как волка обложили. Ко мне побёг советоваться. Чую, грит, заарестуют меня, а пыток я не выдержу. Как на духу выложу. Ну а коль так и порешил я Гаврилу на погост спровадить. Всё одно никакого от него толку не было. Зелья особого ему капнул, вот он и преставился. Быстро отмучился, спаси меня, Господи!

— Погоди, — потребовал я. — Ты уверен, что Карташова не ваша братия умертвила?

— Как в себе самом. — Вырви Глаз повёл плечами. — Я об том токмо от Гаврилы и узнал, а мимо меня ничего б не проскочило, ни одно эхо. Не наш этот грех, судари! Бейте, пытайте — не наш!

— С этим мы ещё успеем, — хмыкнул я. — Карташов и Гаврила мертвы, ты у нас. Много ещё вашего народа на воле осталось?

— Много, — печально вздохнул Вырви Глаз, должно быть, позавидовав остававшимся на свободе подельникам. — Больше дюжины будет, да атаман с ними — Стёпка Арап.

— Что, и в самом деле чёрный? — удивился я, вспомнив, кого называли в это время «арапами».

— Как сажа, — подтвердил Вырви Глаз. — Матушка его с негрой каким-то спуталась, от сего блуда Стёпка и родился. Его в барском доме поначалу как диковинку держали, да потом он провинился в чём-то. Баре вусмерть забить его хотели, однако Стёпка сбёг. Шайку сколотил, стал атаманом.