— А еще сестра Дайни имеет подозрительный интерес к делам пропавшей герцогини Канаторской. Она уже успела объехать столичные заведения.

— И во Дворец юстиции заглянула, — вставила я, — где по странному стечению обстоятельств служит близкий друг ее исчезнувшей светлости.

— Нам стоит продолжать? — полюбопытствовал граф.

— Нет, — усмехнулся герцог, — я услышал и понял. Всё предельно ясно.

В это мгновение вернулся лакей-охранник, и мы замолчали. Он расставил на столе закуски, чашку с травяным напитком, поклонился и снова удалился, более не получив новых указаний. И когда дверь за ним закрылась, я вновь сняла маску. Нибо, прижав ладонь к груди в знак благодарности, улыбнулся и поспешил вновь закрыть дверь во избежание ненужных случайностей.

— Дитя мое, — позвал меня глава рода, — маска доставляет вам неудобства?

Я не удержала широкой улыбки, прекрасно понимая, что за вопросом его сиятельства скрывается недовольство и осуждение.

— Нет, дядюшка, — ответила я. — Маска сидит на мне, как вторая кожа.

— Зачем же вы постоянно снимаете ее, рискуя собственным благополучием и возможностью вернуться домой?

Ришем, успевший утвердиться в своем кресле, перевел на его сиятельство недоуменный взгляд:

— Но разве же ее сиятельство не дома? Разве же это не родной ей мир с людьми, которые искренно любят ее и почитают?

— У ее сиятельства новый дом, где ее любят и почитают не меньше, — ответил граф. — К тому же и душа ее сиятельства уже прочно поселилась в Белом мире и теперь ожидает возвращения, чтобы воссоединиться с теми, кто стал ей близок и дорог. Так что, ваша светлость, мы можем смело сказать, что родной мир — это отчий кров, родовое гнездо, если желаете. И теперь птенец, выросши и встав на крыло, покинул его и свил свое собственное гнездо на новом дереве. А посему вернуться туда более чем понятно и логично.

И пока они продолжали обмениваться репликами, я вернулась к пирожному и напитку. Моего участия в этом споре не требовалось, мужчины прекрасно обходились своими силами. Мне же досталась роль зрителя, и она меня вполне устраивала, а потому я продолжала наслаждаться лакомством и с интересом слушала оппонентов, переводя взгляд с одного на второго — в зависимости от того, кто говорил.

— Я одного не пойму, ваше сиятельство, — произнес герцог. — Как вас, главу рода, который искренно любит свою родственницу и воспитанницу, устраивает то, о чем вы говорите? Разве же вам так легко вновь расстаться с ней и, возможно, навсегда? Не понимаю! — неожиданно разгорячившись, воскликнул Нибо и порывисто поднялся с кресла. — Пусть мне вы никогда до конца не доверяли, и вся наша переписка остается для вас лишь вынужденным следствием взаимовыгодных соглашений, однако не можете отрицать моего почитания ее сиятельства. Да, я восторгался ею прежде, и ничего для меня не изменилось и теперь, уж простите, Шанриз, — обернувшись ко мне, сказал Ришем, я согласно кивнула, и его светлость вернулся к прерванному спору: — Так вот мне, ваше сиятельство, не по себе от мысли, что мы потерям Шанни. И будь моя воля, я бы сделал всё, чтобы отговорить ее. Я нашел бы выход, я готов искать выход! Безопасный для всех, а главное, для ее сиятельства.

— Отправите ее в леса, ваша светлость? В глушь, в чащобу? — насмешливо спросил дядюшка. — Где в нашем мире Шанриз будет в безопасности? И на что вы желаете обречь ее сиятельство? Столь деятельная натура зачахнет без дела…

— Отчего же? — герцог вернулся в кресло и закинул ногу на ногу. — Вовсе не без дела. Я могу не только придумать легенду, но и сотворить из нее реальность, где будет невозможно отыскать несоответствий и несуразностей. И с этой легендой, к примеру, у меня в Ришеме Шанриз сможет заниматься тем, что ей близко и дорого. Более того, стану ей вернейшей защитой…

Я поперхнулась и отчаянно закашлялась. Мужчины, наконец, обратили на меня внимание, и Нибо поспешил мне на помощь. Дядюшка остался на подоконнике. Он потягивал вино и наблюдал за суетой его светлости, хлопотавшего вокруг меня.

— А как быть с обликом Шанриз? Маска однажды исчерпает свой ресурс, а одной легендой лица не изменить, — полюбопытствовал его сиятельство, но остался без ответа, потому что теперь всё внимание герцога было направлено на меня.

— Вам легче? — с улыбкой спросил Ришем после того, как я жадно выпила травяной напиток. — Еще пирожного?

— Благодарю, — немного сипло ответила я. — Пожалуй, хватит с меня пирожных.

Он забрал у меня опустевшую чашку, отнес вместе с тарелочкой на стол и, вернувшись, спросил:

— А что вы скажете, дорогая? Я ведь и вправду могу воплотить всё, о чем сказал.

— Я свои мысли и желания уже излагала, — ответила я, не став повторять слова дядюшки о маске. Мой истинный облик рушил разом все легенды, и это было очевидно, сколько бы Нибо не пел сладких песен. — В них ничего не переменилось.

Его светлость вернулся в кресло. Поджав губы, он некоторое время сидел в молчании, однако вскоре развернулся в мою сторону и воскликнул:

— Но почему?!

— Это моя судьба, — с улыбкой ответила я.

Ришем всплеснул руками и вновь встал с кресла. Он прошелся по гостиной, после порывисто развернулся к графу и обратился уже к нему:

— Ваше сиятельство, отчего вы столь безмятежны? Не вы ли вложили в свою воспитанницу столько души и сил? Не вы ли стали флагманом в том деле, что замыслила ее сиятельство? Разве же не вы писали, что вам не хватает ее смелых решений и настойчивости? Так как же вы можете потворствовать ее желанию покинуть нас? А как же граф и графиня Тибад? Я навещал их, ее сиятельства была вне себя от горя, а теперь вы готовы погрузить их вновь в пучину тоски, отпуская их дитя, и куда?! Даже не в другую страну! Это другой мир, совершенно нецивилизованный и дикий! Как мать и отец смогут пережить это?

— То есть, — дядюшка отставил бокал на подоконник и скрестил руки на груди, — вы, как отец, не желали бы, чтобы ваше дитя было оторвано от вас? Чтобы ваш ребенок жил в другом мире, и вы не имели никакой возможности ни взять его на руки, ни повлиять на судьбу, ни защитить, ни вырастить?

— Разумеется, — кивнул Нибо.

— Тогда вы не имеете права удерживать Шанни. Ее дитя не может быть оторвано от родного ему мира и своего отца, — сказал его сиятельство и, снова взяв бокал, допил остатки его содержимого. — Прекрасное вино, ваша светлость.

Герцог стремительно обернулся ко мне:

— Какой ребенок? О чем говорит его сиятельство?

Я приложила ладонь к животу, всё еще остававшемуся плоским, и улыбнулась:

— Дядюшка толкует о моем нынешнем положении, ваша светлость. Я в тягости, чему безмерно рада. Огорчает лишь то, что его отец находится за гранью этого мира, и я не имею ни права, ни желания оставить всё, как есть сейчас.

— Его отец? — неожиданно тихо переспросил герцог.

— Его отец и мой супруг, — ответила я.

Ришем с минуту молчал, не сводя с меня немигающего взгляда. После прошел к дивану, тяжело опустился на него и ожесточенно потер лицо. Его светлость по-прежнему не проронил ни слова. Он откинулся на спинку, закрыл глаза, и на щеках его задвигались желваки. Мы с дядюшкой переглянулись, и его сиятельство пожал плечами.

— Нибо, — позвала я. — Что с вами?

Герцог разомкнутой пружиной подскочил с дивана и, простерев с мою сторону руки, воскликнул:

— Как?! Как такое возможно?! — опешив, я приоткрыла рот, однако ответить или спросить в ответ что-то не успела, потому что Ришем вновь мерил шагами гостиную, продолжив монолог: — Год! Всего год по вашему исчислению! Прошел всего лишь год, а вы успели обзавестись мужем и ребенком. Как?! — Он развернулся в мою сторону: — Нет, я многое могу понять, конечно… Возможно, вам нужна была защита и надежное плечо, и потому вы столь поспешно вышли замуж… — Его светлость оборвал сам себя. Он подошел к моему креслу, присел перед ним и спросил, заглянув мне в глаза: — Это так? Вам была нужна защита? Вы ведь поэтому вышли замуж? Все-таки мир, описанный вами непрост и суров, а вы слабая и хрупкая женщина, не лишенная расчетливости. И это даже мудро было обзавестись покровителем, но зачем же ребенок, да еще и так спешно…