— Хэлл принял ваше почитание, — сказала я, а после развернулась к герцогу и снова стала серьезной: — Почему вы один? Уже всё кончено? Но тогда где магистр? Что-то…

Нибо усмехнулся и уселся на подоконник. Он с минуту смотрел на меня, и я начала терять терпение.

— Отчего вы молчите?

— В самом деле, ваша светлость, — поддержал меня его сиятельство. — Где же магистр и ваш человек?

— Всё хорошо, не волнуйтесь, — наконец заговорил Ришем. — Я пробыл неподалеку от архива ровно столько, сколько потребовалось, чтобы понять — дело движется. А раз так, то мне там делать больше нечего. Нет никакого смысла сидеть там в засаде. Вмешаться я не могу, да этого и не требуется, когда присутствует сам столичный прокурор. Главное, что они не вышли быстро, а значит, обыск идет. Сколько всё это продлится, неизвестно, потому я и вернулся.

— Ох, — вздохнула я. — Как же тревожно.

— Успокойтесь, дорогая… — Нибо бросил взгляд на дядюшку и добавил, — графиня. Я настаиваю на том, что тревожиться не о чем. Каждый из участников знает свою роль. Гарду же вы верите? А он уже давно не щенок, его милость стал матерым волком, тем более в таких делах. Успокойтесь, — повторил он и прошел к креслу, на котором недавно сидел его сиятельство.

Удобно устроившись, герцог закинул ногу на ногу и, уместив ладони на подлокотниках, посмотрел на нас с дядюшкой. Признаться, я залюбовалась. Его светлость в эту минуту выглядел величаво. Поросль на лице его исчезла, безжалостно сбритая за ненадобностью. Да и одет он был более подобающе своему положению и комплекции. Но я хотела сказать вовсе не о сегодняшнем внешнем виде Нибо Ришема, а о том, как он смотрелся в настоящий момент.

Поза его казалась величавой и вальяжной одновременно. Если можно сказать, что аристократизм имеет запах, то герцог его источал. Каждая клеточка его была пронизана той особой породой, которая отличает пахаря от талантливого властителя. Сила, уверенность, некая хищная грация, острый ум и скрытое коварство — всё это с легкостью угадывалось в человеке, сидевшем в кресле. А если прибавить к этому природную красоту Ришема, то можно было с легкостью потерять от него голову, будь я более впечатлительной, но, главное, со свободным сердцем. Однако оно было занято, и мужчина, царствовавший в нем, не только не уступал Нибо Ришемскому, но и превосходил его благородством и отрытой душой, в которой я сияла ярким светом.

— Кхм…

Очнувшись от дядюшкиного покашливания, я поняла, что стою, не сводя взгляда с его светлости, и тот смотрит на меня столь же пристально. Поведя плечами, я подошла к своему креслу и устроилась в нем. Раздражения от собственного неосторожного и даже вызывающего поведения не было. Мне не в чем было себя упрекнуть, потому что я рассматривала герцога с позиции ценителя прекрасного, но и только. Это было чисто эстетическое любование.

— Шанриз, — позвал меня Ришем. Я обернулась к нему, и его светлость попросил: — Не могли бы вы сейчас снять маску? Сюда никто не войдет и вас не увидит, а смотреть на вас настоящую было бы несравнимо приятней. Если вы не против, разумеется, и будете столь любезной, то я бы был вам весьма признателен. — После улыбнулся и протянул: — Пожа-алуйста.

— Мне думается, это лишнее, — сухо произнес дядюшка.

— Но здесь никого, кроме нас нет, — возразил Нибо. — И войти в комнату посмеют, лишь испросив дозволения. Однако если вам тревожно, то я могу и закрыть нас изнутри. Тогда вовсе волноваться будет незачем.

— И все-таки я не вижу надобности в том, чтобы ее сиятельство сняла свою маску, — ответил граф.

Он прошел к небольшому диванчику, уселся на него и посмотрел на его светлость в упор, даже с вызовом. Герцог перевел на него взор, и они с минуту мерились взглядами, а потом Ришем возмутился:

— К чему это упрямство, ваше сиятельство? Я не понимаю, право слово не понимаю. Если бы я не знал, что на вашей спутнице надета маска, и под этой маской скрываться наша дорогая графиня, тогда ваше желание не открывать ее личности имело бы смысл. Но я ведь знаю! Более того, Шанриз уже бывала при мне без маски…

— Стало быть, вы нагляделись, — парировал дядюшка.

— Вовсе не нагляделся, — отрицательно мотнул головой его светлость. — И теперь, когда мы надежно защищены, вы отказываете мне в возможности увидеть истинный облик моей доброй знакомой, даже друга. Не понимаю.

— Думаю, теперь пришел и мой черед высказаться, — усмехнулась я. — Все-таки я не малое дитя, да и мне решать, снять маску или оставить ее на месте. Так вот, я возражений не имею. Но если дядюшке будет спокойней, то закройте дверь, как обещали. Впрочем, так мы и вправду избежим всяческих случайностей.

— Дитя мое, — с недовольством отозвался его сиятельство.

— Всё хорошо, — улыбнулась я. После вновь посмотрела на Ришема и велела: — Закрывайте дверь.

— Слушаюсь, — улыбка Нибо стала шире. Глаза его сверкнули торжеством, и мне подумалось, что герцог сейчас готов показать графу Доло язык.

Хмыкнув, я проводила его взглядом до двери, и когда Ришем повернул ключ, торчавший в дверной скважине, я сняла маску и вновь улыбнулась заметно раздраженному родственнику. Причину его недовольства я понимала. Его сиятельство не желал, чтобы вольно или невольно я давала надежду нашему хитрому помощнику, поощряя те его просьбы, что касались меня лично. Нибо Ришемский всегда был себе на уме, и об этом я не забывала ни на минуту, но! Но тут герцог был прав, он знал, кто скрывается под маской, и упорствовать, отказывая в этом его желании, попросту не было смысла.

Его светлость тем временем вернулся в кресло. Заговорить вновь он не спешил и просто смотрел на меня. Наконец, улыбнулся и произнес:

— Как же приятно видеть вас, Шанриз. Для меня это маленькое счастье.

Дядюшка, сидевший с каменным лицом, порывисто встал с дивана и чеканным шагом направился к роялю, занимавшему едва ли не половину гостиной. Он поднял крышку и, не выбирая, потыкал в несколько клавиш пальцем. После уселся на табурет, и, пододвинувшись, начал наигрывать мелодию старого романса. Похоже, так его сиятельство избавлялся от раздражения, а может, напротив, решил заглушить наши голоса, чтобы не рассердиться еще больше.

Мы с Ришемом некоторое время смотрели на его сиятельство, а после Нибо позвал меня:

— Шанриз, — я обернулась, и его светлость продолжил: — Я никогда не слышал вашего голоса. Должно быть, он чудесен, как и вы сама.

Брови мои в недоумении поползли вверх, а в следующую минуту я расхохоталась. Ришем, поначалу улыбавшийся, вскоре начал хмуриться. Он не понимал причины моего веселья, а я не могла объяснить, потому что продолжала смеяться. Привлеченный заливистыми звуками, перестал играть и дядюшка. Но, должно быть, мрачный вид его светлости успокоил графа, потому что невозможно было иметь столь каменное выражение на физиономии, если сумел развеселить даму. И его сиятельство вернулся к игре, сменив романс на мелодию некогда популярного вальса.

— Отчего вы так издевательски смеетесь? — не выдержал Ришем.

Всё еще посмеиваясь, я ответила:

— Простите меня, ради всех Богов, ваша светлость, это не издевка. Я попросту вспомнила, какими эпитетами награждали мое пение. Будто душу Илгиз вытягивает, — вспомнила я слова Берика. — А это самый непочитаемый Дух в Белом мире. Так что уж вы мне поверьте, Нибо, пою я отвратительно. Единственными почитателями полного отсутствия у меня слуха и голоса стали только урхи — огромные, покрытые шерстью существа, весь словарный запас которых заключается в разных интерпретациях слова «урх». Вот им очень мое пение понравилось, а люди и даже животные не оценили. Ни в этом, ни в том мире. А моя названная мать посоветовала танцевать, потому что это выходит у меня несравнимо лучше, — и я снова рассмеялась, правда уже без прежнего надрыва.

Герцог заметно расслабился, выслушав мои объяснения. После хмыкнул и, поднявшись с кресла, протянул мне руку:

— Тогда позвольте пригласить вас на танец, если, конечно, его сиятельство не откажет в любезности сыграть еще раз.