Я невольно усмехнулась – в столицу возвращался целый кортеж заговорщиков вместо одного известия о неудавшемся покушении. Оставалось лишь надеяться, что никто из моих придворных и их слуг не проболтается. В гвардейцах я была больше уверена. Они мое доверие заслужили за годы, которые находились подле меня. Они умело скрывали мои небольшие тайны от монарха, а потому я не сомневалась, что о поцелуе Ив не узнает, а о молчании про заговор я успела договориться еще в тот же вечер, когда состоялась наша беседа с Ришемом.

Вернувшись в покои, я призвала к себе капитана королевских гвардейцев и спросила прямо:

— Вы присутствовали при разбирательстве над заговорщиками? Слышали приговор? Видели казнь? — мне нужно было это знать. Я верила Нибо, потому что не видела причин для лжи, мы были с ним крепко связаны. И, даже исключив чувства, оставался наш союз, в котором мы были полезны друг другу. И всё же я хотела знать в точности, что здесь не скрыто интриги.

— Да, ваша светлость, — ответил капитан. — Я был рядом с герцогом всё время.

— Что-нибудь вызвало ваши подозрения?

— Нет, госпожа. Злость его светлости была искренней и сильной. Прежде, чем приговор был приведен в исполнение, его светлость велел заговорщикам высказать о причинах их предательства. Я слышал ответы и не хотел бы их пересказывать, они оскорбительны и неприятны мне лично. Это заденет вашу честь и доброе имя. Позвольте умолчать, — я кивнула. — Потом заговорщики были казнены и сброшены в море. На этом всё.

— Хорошо, — улыбнулась я, окончательно расслабляясь, а затем перешла к сути того, зачем призвала главу отряда моих телохранителей: — Вам бы хотелось, чтобы прекратились наши разъезды, и вся ваша служба проходила в пределах королевского дворца?

— Мы чем-то вас прогневили, ваша светлость? — осторожно спросил капитан.

— Меня – нет, но государь, скорей всего, запретит мне вести прежнюю жизнь и лишит права на выезд, если узнает, что моя жизнь подвергалась опасности, — ответила я.

— Чего вы желаете, ваша светлость? — полюбопытствовал доблестный воин.

— Мы должны сохранить покушение в тайне, — пояснила я и поделилась своими соображениями по этому поводу.

Внимательно выслушав меня, капитан ответил:

— Я вас понял, ваша светлость. Кроме того хочу отметить, что нам всем нравится служба при вас, и потому мы готовы поддержать вас и скрыть последние события. О потере не извольте беспокоиться, мы найдем, что сказать об отсутствии Линка. Никто не заподозрит правды.

— Благодарю, — улыбнулась я.

А наутро перед выездом я призвала своих придворных. Им я сказала почти то же самое, правда, еще напомнила о том, насколько не люблю болтливых людей. Так как канаторцам тоже нравилось навещать своих родных и имения два раза в год, а еще хотелось продолжить служение не только на родной земле, но и в столице, придворные заверили меня в своей скромности и умении хранить тайны. Свою прислугу они, разумеется, взяли на себя.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Что до Канаторской гвардии, то тут было достаточно простого приказа, однако чтобы молчалось им более приятно, я приказала выплатить всем премию, включая и королевских гвардейцев. Воины остались благодарны, и уста их сомкнулись. Затем тело Мершо было предано земле на Кейстбитском кладбище, Линка отправили к родным. В сопровождение с телом поехал один из ришемцов, которому было приказано герцогом отдать родителям денежную компенсацию за погибшего сына. Раненые, подлеченные магом, чувствовали себя вполне сносно, и после обеда мы снова двинулись в путь, который благополучно довел нас до столицы.

— Ох, — восторженно выдохнула баронесса Стиренд.

Сосредоточившись на видах за окном, я улыбнулась – мы въезжали в главный город Камерата. Мне подумалось, что вскоре мы проедем через ворота королевского дворца, и я увижусь с его хозяином… Не буду лгать, я успела соскучиться по моему коварному оглифу.

Так всегда бывало. Уезжая из Канатора, я грустила, что не могу задержаться в моем герцогстве подольше,  но чем больше приближалась столица, тем ярче ощущалась предвкушение скорой встречи. И в эти минуты я думала только о том, что вскоре я войду в двери королевского кабинета, и государь произнесет удовлетворенное:

— Ну, наконец-то! Наконец-то в тебе проснулась совесть, душа моя! — а потом он добавлял: — Я безумно скучал, лучик. Даже хотел кого-нибудь казнить, чтобы развеяться, но негодяи попрятались, представляешь?

— Жестокие люди, — сочувственно вздыхала я. — Ну, иди ко мне, мой свирепый хищник, я почешу тебе за ушком.

Он обнимал меня и, понизив голос, мурлыкал:

— И не только за ушком.

— Если ты был хорошим мальчиком…

— Самым лучшим.

— Посмотрим, — и он накрывал мои губы своими губами.

Впрочем, придраться мне оказывалось не к чему. Пока Ив ни разу не дал мне повода усомниться в его верности. Это не означало, что он не изменял, но сплетен не ходило. Никто не спешил мне донести на королевские шалости, даже из желания уколоть. Айлид Энкетт, мои глаза и уши, после моего отсутствия в подробностях рассказывала, что происходило при Дворе за это время. Я не просила, она сама взяла на себя эту обязанность. Ее сиятельство осваивала ремесло сыщика и дознавателя.

— Моя дорогая, я глаз не спускала с государя, но так и не заметила ничего подозрительного, — в окончании всех сплетен докладывала она.

— Значит, подозревать его не в чем, благодарю, — отвечала я.

На самом деле я знала ум, хитрость и осторожность короля, а также некую бестолковость и наивность моей подруги. А еще понимала, что даже если кому-то что-то и известно, то он не рискнет открыть рта. Еще жива была память о чистке Двора после нашего разрыва. Его Величество с некоторых пор к сплетникам относился с острой неприязнью. Так что, пусть Ив и не был пойман на измене, это не означало, что ее не было, но! Я предпочитала не терзать себя подозрениями и недоверием.

Если никто не мог прямо сказать, что государь опять нарушил свои обещания, значит, так и было. Пока не пойман с поличным, стало быть, невиновен, иначе можно было бы сойти с ума, пытаясь отыскать подвох. В этом случае надо было бросить все свои дела и устремления, перестать покидать Двор и только и заниматься тем, чтобы следить за монархом. А это уже, согласитесь, форменное издевательство над собственными нервами и гордостью.

Нет, ничего подобного я делать не намеревалась. И если уж меня вдруг начинала покалывать мысль, что Ив может быть мне вновь неверен, то я приходила к выводу: «Раз уж об этом никому неизвестно, стало быть, ему важно сберечь меня от дурных вестей». Да и встречал он меня всегда с искренней радостью, доказывая на деле свою тоску и страсть, скопленную за время, пока мы не виделись. Я по-прежнему оставалась для него единственной из многих. И это успокаивало.

Впрочем, не скажу, что последние три года, прошедшие с нашего воссоединения, мы прожили тихо и мирно. Конечно же, мы спорили, даже бранились. Причиной скандалов являлось разное: его ревность, мое недовольство, его упрямство, моя настойчивость. Я уже давно себя не сдерживала в выражении эмоций. Причин тому было несколько.

Во-первых, подчинение вело к тому, что монарх начинал подавлять мою волю, а это возвращало нас на несколько лет назад и немало раздражало. Во-вторых, я, помнила, что передо мной король, но больше воспринимала это должностью, а не поводом для благоговения. А в-третьих, подобные всплески не давали «пыли» осесть на плечи государя.

С того дня, как мы воссоединились, наша жизнь, моими стараниями, уже не была, как прежде. Раньше между нами, если и случались размолвки, то я старалась либо доказать наглядным примером свою правоту, либо смирялась и давила в себе обиду, которая, разумеется, никуда не девалась. А теперь я жертвовать собой не желала. Говорила прямо и без обиняков. И если монарх не желал меня услышать, то могла и хлопнуть дверью.

Так несколько раз я переезжала в покои наследного принца. А был один раз, когда из королевских покоев был изгнан сам король. Он, конечно, пытался возмутиться: