Во-первых, из благодарности. А во-вторых, Утткер пообещал ему найти негодяев, обманувших Декханда, и вернуть кортик, если Элсон его вытащит. Большего лейтенант и не желал. Он сумел ссудить немного денег в местном банке. Их хватило на то, чтобы выкупить сокамерника. Признаться, я понятия не имею, за что он был посажен в камеру, даже его версии не верю, а полицейские ничего объяснять не стали. Они взяли все ссуженные деньги и вручили Декханду арестанта.

Утткер сдержал слово. Оказалось, что он знает все разбойничьи морды в том городке. Кортик Декханд себе вернул, а Утткер раздобыл для них денег. Лейтенант говорил, что Лайсс захотел попробовать свои силы на флоте, вроде как пожелал изменить жизнь, потому и увязался за Элсоном.

Утткер в нашем первом разговоре рассказал мне слезливую историю, из которой следовало, что он незаконнорожденный сын какого-то аристократа. Якобы отец влюбился в мать, родился Лайсс. Дворянин был женат, но содержал любовницу с ребенком. Утткер уверял, что отец собирался признать его и оставить наследство, потому что он был единственным сыном.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Но потом отец умер, а его жена начала преследовать Утткера и его мать. Вдова вышвырнула любовницу покойного супруга и его ублюдка из дома, который им подарил дворянин. Мать Лайсса уехала к своей родне, а Лайсс, по его словам, был вынужден спасаться от ложного обвинения в краже. Какое-то время плутал по дорогам Камерата и так попал в тот городок, где с ним встретился Декханд.

Утткер рассказал, что был сильно истощен, и его подобрал кто-то из местного ворья, выходил и приставил к своему делу. Лайссу надо было выживать, и он стал помогать своему спасителю в его делишках. Потом была облава, и Утткера взяли. Так он оказался в камере, куда кинули простака Декханда.

Он выглядел искренним, ваша светлость. Я поверил и пожалел. Решил, что парню не повезло. Дети не выбирают, как и от кого родиться. Родители делают этот выбор. К тому же он вроде как стал жертвой мести оскорбленной женщины. Так я думал тогда.

— А сейчас? — спросила я.

— А сейчас думаю, что у нас он скрывался от своих преследователей или дружков. Кто его знает, кому мерзавец успел перейти дорогу. От него всякого можно ожидать.

— Как он показал себя в службе?

Стиренд усмехнулся и ответил:

— Никак. У него не было опыта в морском деле. Но поначалу пытался учиться. Побывал в одной схватке с пиратами, но особо себя не проявил. Он не из тех, что рвется в бой и действует открыто. Делает подлости исподтишка. Ему место на пиратском корабле подошло бы больше, чем у нас. В общем, после того рейда мы встали на якорь, надо было подлатать «Быстрый». Утткер начал часто сходить на берег, в основном, самовольно. Впервые проявил непослушание. Спорил с офицерами и мичманами. Задирал нос, намекал на то, что к нему нужно особое отношение. Зарвался в конец. Я уже собирался его гнать взашей с корабля. А потом случился этот пьяный бунт.

— Те четверо, которые пошли у него на поводу, что вы скажете о них? — задала я новый вопрос.

— Двое из них служат под моим началом лет шесть, двое других меньше. Разное бывало, но никогда они не опускались до такого вопиющего неуважения к командованию. Я могу объяснить то, что произошло, лишь красноречием Утткера и его умением убеждать. Должно быть, он давно уже вился вокруг них и подбивал, а потом хмель сделал свое дело. Утром, когда протрезвели, они показали раскаяние и порку приняли, как справедливое наказание. Кстати сказать, негодяй не участвовал в избиении офицеров. Он остался в стороне, но все четверо показали на него, как на подстрекателя. Лайсс пытался вывернуться, но не вышло. Я знаю, что он собой представляет, сам попал под его обаяние. Потому, собрав все прегрешения воедино, вынес ему приговор. Это всё, ваша светлость.

— Я услышала вас, господин капитан, — кивнула я. — Благодарю за то, что ответили на мои вопросы. Теперь выслушаем матроса.

— Зачем?! — неожиданно вновь разгорячился Стиренд. — Разве же мало того, что я сказал? Или же вы не поверили мне?

— Вы не желаете, чтобы я его выслушала? — полюбопытствовала я. — Почему?

— Я же говорю, он пустит вам пыль в глаза! Вы поверите ему и отпустите, а этот мерзавец…

— Ваша милость, — сухо произнес граф Нестдер, — возьмите себя в руки. Уверяю вас, что перед вами незаурядная женщина, которая способна трезво оценивать то, что видит и слышит. Вам стоит прекратить грубить ее светлости и, тем более, делать за нее выводы.

— Я должна его выслушать, господин капитан, — сказала я. — Матрос Утткер подал прошение о помиловании, именно поэтому он здесь. Я прошу вас выйти…

— Нет! — воскликнул капитан и тряхнул головой: — Простите, ваша светлость. Могу ли я остаться? Мне бы хотелось присутствовать при допросе. Так я буду иметь возможность указать на его ложь. Прошу вас.

Мы с наместником переглянулись. Не знаю, о чем подумал его сиятельство, а мне пришло в голову, что Стиренд опасается, что матрос может выдать нечто, о чем капитану говорить бы не хотелось. И мне стало интересно, что именно.

— Хорошо, — улыбнулась я. — Оставайтесь, ваша милость. — Граф обратил ко мне изумленный взор, но я сделала вид, что не замечаю его немого вопроса, и Нестдер, пожав плечом, более не пытался понять моего согласия.

Он поднялся с места, отошел к двери и отдал приказание привести приговоренного. Признаюсь, я ощутила любопытство. О простом матросе было уже сказано столько, что мне не терпелось воочию поглядеть на пожирателя дамских сердец, очаровательного подлеца, способного уговорить честных служак на бунт, и на причину того, что капитан Стиренд готов был лечь костьми, но не покинуть кабинета. Должно быть, мой наместник ощутил нечто подобное, потому что обернулся к двери, и мы с ним замерли в ожидании.

Капитан, напротив, как-то разом ссутулился, устремил взгляд себе под ноги, и вид его, и без того мрачный, стал и вовсе угрюмым. Скользнув по нему взглядом, я отметила сжавшиеся кулаки, будто Стиренд готовился к драке. Мне подумалось, что при невыгодном для него исходе, мужчина и вправду может кинуться на арестанта, чтобы расправиться с ним. И потому, когда вошел узник, сопровождаемый одним из моих гвардейцев, я показала ему взглядом остаться. Телохранитель понял меня верно и встал у стены. После этого я, наконец, посмотрела на матроса Лайсса Утткера.

Впрочем, оценить его внешность сейчас было сложно, потому что лицо матроса хранило свежие следы побоев. Затекший глаз, запекшаяся корка на брови, разбитые губы и синяки, расползшиеся под оба глаза. Так что если Утткер и рассчитывал на свою внешность, то сейчас она была пугающей, а не привлекательной. Я смогла разве что отметить хорошее сложение, его стройность и статность. Ну и волосы. Они у приговоренного имели рыжевато-каштановый цвет, были густы и волнисты. Правда, об этом я больше догадалась, потому что сейчас они были взъерошены.

По тому, как в глазах капитана мелькнуло злорадство, когда он мазнул взглядом по своему матросу, я подумала, что Стиренд постарался уменьшить шансы Утткера очаровать меня. А может избил за отправленное прошения… Хотя могла быть и иная причина. Одно было точно, терять голову мне было не от чего.

Матрос Утткер, однако, на такую досадную мелочь, как разбитая физиономия, внимания не обратил. И хоть на руках его были надеты кандалы, сумел отвесить мне изящный поклон, который больше подходил салонному завсегдатаю, чем вору из неведомого городка. Кто-то обучал его, или же Лайсс сам, подглядев за знатью, отточил это мастерство, но владел он им в совершенстве.

— Доброго дня, моя госпожа, — произнес матрос.

Голос его оказался низким, бархатистым и весьма приятным. Он располагал к желанию слушать, и мне с легкостью поверилось, что Утткер действительно мог очаровать в разговоре.

— Доброго дня, господин Утткер, — произнесла я неизменно вежливо и доброжелательно. — Я получила ваше прошение о помиловании и хочу разобраться в вашем деле. Насколько мне стало известно, вы совершили тяжкое преступление. Подстрекательство к бунту равняется государственной измене. Наказанием может быть только смертная казнь, и на данный момент я не вижу повода отменять приговор вашего капитана. Он справедлив. Впрочем, я все-таки желаю вас выслушать. Если уж вы просите о помиловании, значит, у вас должны быть смягчающие обстоятельства, и вам необходимо предъявить их. Я вас слушаю.