Мои глаза округлялись всё больше по мере того, как она говорила. Я смотрела на герцогиню и поражалась, насколько же нужно быть лицемерной и беспринципной, чтобы сказать всё это, да еще с таким видом, будто сама себе верила.

— Более того, я готова снова взять вас к себе, — между тем продолжала ее светлость. — Негоже девице жить рядом с мужчиной, даже если он король. Все эти нехорошие разговоры, которые ведутся о вас, сильно ранят меня, уж поверьте. И эта должность помощника секретаря, она вовсе не для женщины. Мы сделаем всё так, что о вас даже дурно подумать не посмеют. Доверьтесь мне…

— Вот уж нет, — вырвалось у меня с нескрываемой насмешкой. — Покорнейше благодарю, ваша светлость, но ваше предложение показалось мне вздорным. Как, впрочем, и всё, что вы только сто сказали. Меня совершенно устраивает мое нынешнее положение, и именно о подобной должности я мечтала, а не натягивать на вас платье и служить вашей игрушкой.

Теперь округлились глаза герцогини. Она не только не ожидала моей отповеди, но и не думала, что сказать я это могу прямо здесь, где было полно посторонних ушей и глаз. Это было прилюдным признанием неуважения к носительнице королевской крови, более того — унижением. Но почему я должна была отказывать себе в этом удовольствии — высказать прямо и без обиняков? Она не жалела меня, когда изгнала из дворца с сообщением, что я достаточно потрудилась на ее благо. И унизила также перед всем Двором. А потому я продолжила говорить:

— Что вас изумляет, ваша светлость? Или вы думаете, что я могу простить предательство?

— Предательство?! — изумилась она. — Я приблизила вас, защищала…

— Что я, что графиня Хорнет, — отмахнулась я. — Все мы ваши марионетки, только вот мои нити вы сами обрезали и лишились власти надо мной. Я более не служу вам, и служить не собираюсь. Как вы сами верно заметили, я достаточно потрудилась на ваше благо, за что получила щедрый подарок. Мы в расчете, ваша светлость, более нам нет необходимости дружить, вы всё равно этого делать не умеете. За сим прошу великодушно простить меня и позволить откланяться.

— Вот уж нет! — в сердцах воскликнула герцогиня. — Не позволяю! Что вы вообще возомнили о себе, баронесса?

— Благодарю, — я присела в неглубоком реверансе и отвернулась от нее.

— Стоять! — рявкнула ее светлость, и Дренг встал между мной и королевской тетушкой. Поняв, что она бессильна, герцогиня воскликнула в запале: — Я всё запомнила, ваша милость. Всё!

Оборачиваться я не стала. В эту минуту я ощутила… свободу. Будто с плеч моих свалилась непомерная тяжесть, потому что с этого мгновения мне не надо было растягивать губы в фальшивой улыбке и слушать через силу щебет королевской тетки, чтобы сохранить видимость мира между нами. Пути назад не было.

— Ничего, ничего-ничего, я выдержу, — донесся до меня голос первой актрисы королевского Двора, разумеется, герцогини Аританской. — Мне доводилось уже выслушивать несправедливые оскорбления от глупых и низких людей…

Дальше я не слышала, потому что скрылась за спинами придворных, пока не знавших, чью сторону принять, и как отреагировать на произошедшее. Ни граф Дренг, ни магистр Элькос пока не нагнали меня. Впрочем, меня не надо было успокаивать или поддерживать, я не была взволнована или зла. Напротив, как я уже сказала, после выяснения отношений с герцогиней, мне была вполне себе хорошо. Просто хотелось отойти подальше и не слушать причитаний.

— Ваша милость, — послышался за моей спиной знакомый голос, когда я остановилась возле колонны. — Доброго вечера.

Я обернулась и встретилась взглядом с Нибо Ришемом. Нахмурившись, я все-таки осталась стоять на прежнем месте, лишь отвернулась.

— Это было смело и… красиво, — герцог, не спешивший выйти из своего укрытия, усмехнулся. — Но не очень разумно. Я говорил вам, она злопамятна и способна на многое.

— Посмотрим, — ответила я и отошла от колонны.

Однако снова обернулась. Он стоял на том же место и глядел мне вслед, но вскоре скрылся среди придворных. Я проводила герцога взглядом, а после вздохнула и едва не взвизгнула, когда мне под ребра вонзились чьи-то пальцы. Я стремительно обернулась и удостоилась чести лицезреть жизнерадостный оскал графа Дренга.

— Ополоумели? — искренне изумилась я, особо не подбирая выражений.

— Мой ум при мне, — осчастливил меня признанием его сиятельство.

— Сомнительно, весьма сомнительно, — проворчала я.

— Вы, ваша милость, злючка, — фыркнул Олив. — А между тем я полнюсь о вас заботой. Посудите сами, бросился отыскивать вас, чтобы утешать на своей груди. Но в вас совершенно нет совести. Да-да, ваша милость, нет, не было и, по-видимому, не будет. Иначе сейчас вы заламывали бы руки и рыдали.

— С чего бы? — вновь изумилась я.

— Но как же, — Дренг приобнял меня за плечи, и я, вывернувшись, шлепнула его по руке. — Злючка, — повторил он, но больше себе вольностей не позволял. А затем, наконец, пояснил: — Вот, к примеру, ее светлость. Бедняжка усердно страдает. Еще бы, ей только что отвесили столько словесных оплеух, что не удивлюсь, если к утру ее кожа покроется синяками. А вы, баронесса, так старательно хлестали герцогиню, что у вас непременно должны гореть ладошки, а, как следствие, хотя бы одна слезинка должна была бы скатиться по вашей щеке. Но… нет. Герцогиня страдает, я страдаю, а вы стоите тут и бьете меня, когда мне так хотелось утешить вас. И скажите после этого, что в вас есть совесть. Отродясь у вас ее не было.

Склонив голову к плечу, я с минуту рассматривала великосветского болтуна, пытаясь понять, что он скрывает под той чушью, которую обрушил на мою голову.

— Что? — с видом оскорбленной добродетели вопросил паяц.

— Чего вы опасались, ваше сиятельство? — спросила я прямо.

— Я?! — изумился он, прижав к груди ладонь.

Я подняла руку и покачала пальцем перед его носом, показав, что он меня не обманет. Дренг усмехнулся, и всякая шелуха слетела с него. Заметив, как взгляд графа на миг скользнул в ту сторону, куда отошел герцог, я поняла и усмехнулась в ответ:

— Стало быть, его светлость.

Олив ответил мне серьезным взглядом.

— Почему вы подошли к нему?

Вот тут мои глаза в удивлении расширились, а затем я поняла, что привело его сиятельство к такому выводу. Должно быть, герцог стоял за этой колонной, а я, не заметив его, подошла и встала рядом.

— Я даже не видела его, — отмахнулась я. — Что за глупости, в конце концов? Его светлость — последний человек, с кем мне захочется перекинуться парой слов.

— Однако перекинулись, — заметил Дренг. — Мне хорошо известна его болезненная страсть к вам…

— О, Хэлл! — воскликнула я. — Что за безумие? Ваше сиятельство, уж не в лихорадке ли вы, раз говорить такую несусветную чушь?

Он вздохнул и шагнул ко мне, после склонил голову и произнес совсем тихо:

— Он уже компрометировал вас, и я не хочу, чтобы это случилось снова. Да, герцог сейчас тих и неприметен, но кто поручится, что он не выкинет что-нибудь этакое? Вам ведь известна ревность государя? Так вот говорю прямо, вы еще не видели его ревности — это весьма… необузданное чувство. Если уж совсем коротко, я не хочу для вас неприятностей. — Я подняла взгляд, и граф отстранился. — О чем вы говорили с Ришемом?

Теперь вздохнула я.

— Отчего вы сами не опасаетесь этой необузданное ревности, Олив? — спросила я. — Хватаете меня на глазах у всех, обнимаете, говорите во всеуслышание то, что можно истолковать весьма двусмысленно, а после стоите и говорите мне о неприятностях.

— От того, ваша милость, что мне государь доверяет. Он знает, что я не предам его, и что все мои выходки — это обычная пыль, за которой ничего нет. К тому же я чудачествую при свидетелях, и это моя защита. Если бы я питал к вам нечто большее, чем дружеские чувства, то последнее, что я сделал, это показал свое истинное отношение. Но с вами иная история, — я ответила внимательным взглядом: — Ваше упорство делает вас не только желанной, но и играет против вас. Он одержим вами и ревнует, а если повод для подозрений покажется ему справедливым, то… — Дренг посмотрел на меня с явным сочувствием: — Не хочу, чтобы разразилась гроза. И потому я спрашиваю, о чем вы говорили? Так мне будет легче защитить вас, если кто-то кроме меня все-таки заметил ваш диалог, пусть и короткий.