Однако идти на попятную было поздно, иначе я буду выглядеть жалко, а вот этого мне вовсе не хотелось. И все-таки стоило вернуть учтивость.

— Ша-анри-из, — растянув мое имя, проникновенно позвал король. — Что же вы молчите и не обрушиваете на меня свой гнев?

— Я думаю, — ответила я.

— О чем же? Откройтесь, душа моя, что полнит вашу головку?

— О, государь, там множество мыслей, — сказала я и склонила голову: — Во-первых, это раскаяние за выбранный тон, но извинением мне может быть моя тревога и боль, которые я испытала, уверившись, что вы, Ваше Величество, заверив меня в вашей дружбе и добром отношении, так быстро отказались от своих слов. Вы велели мне не разбрасываться вашим благоволением, и его я трепетно хранила в своем сердце. Но вот первая ложь, и вы сами забрали у меня то, что велели беречь. И как же мне не чувствовать обиду, раз вы пренебрегли моим почитанием вас?

— Что же было, во-вторых?

— А во-вторых, Ваше Величество, мне обидно за мой род, чье доброе и честное имя втоптали в грязь и нанесли удар по преданности, срок которой исчисляется не годами, а столетиями. Разве же Доло не достаточно доказывали свою верность Камерату и его государям? Среди нас нет изменников и преступников. Почитание законов родного королевства у нас в крови. Так как же можно было связать нас с темной магией?

— Наверное, есть еще и, в-третьих? — полюбопытствовал государь.

Я вновь поклонилась и ответила:

— Есть, Ваше Величество. Я хочу узнать, что же ожидает нас в будущем? Неужто и вправду род Доло станет изгоем на радость и благо бесчестным лжецам и интриганам?

— Любопытно, кого вы имеете в виду? — король улыбнулся, но взгляд его стал вдруг колючим и предостерегающим.

— Разумеется, жертву любовное приворота, — не удержав усмешки, ответила я. — Разве же не ему так выгодно изгнать нас из вашего дворца? Впрочем, — я коротко вздохнула: — Я опять перешла границу и осмелилась обвинить вашего любимца и главу рода дорогой вам женщины. Уж им-то вашего благоволения не утерять.

Государь прикусил губу и некоторое время смотрел на меня, а после приподнял брови и спросил:

— Вы злитесь? На Ришема. Скажите, вам было приятно, когда он безумствовал при виде вас?

— Пф, — фыркнула я, взмахнув рукой в пренебрежительном жесте. — Вот уж не новость. Что опоенный герцог, что нет, безумствовать ему не впервой. Разве что опоенный он более настырный и неприятный, чем в трезвом уме.

— Поясните, — потребовал Его Величество.

— Опоенный, он кидался на меня с поцелуями, а без зелья в голове его светлость пробрался к моим комнатам в костюме слуги и заверял в своих чувствах столь страстно, что больше напугал и рассердил, чем вызвал сочувствие. Это было в тот же вечер после игры в спилл, когда вы запретили ко мне приближаться, — с удовольствием накляузничала я.

— Вот как, — неопределенно произнес король. Он поджал губы, заложил руки за спину и прошелся по кабинету, кажется, перестав обращать на меня внимание.

— Но прежде прислал письмо, всеми силами пытаясь вынудить меня к тайной встрече с ним. Уж больно его светлость задели ваши слова и мое к ним отношение. Про шалости герцога, — подлила я еще немного масла в огонь и впервые за прошедшее время ощутила прилив благодушия. Сотворенная пакость принесла мне некоторое удовлетворение и успокоение.

Монарх развернулся в мою сторону и вновь вопросительно приподнял брови:

— Отчего раньше молчали? Вы ведь знали, что он нарушает мой запрет.

— Как же мне было влезать промеж вас и вашей возлюбленной с главой ее рода, которому она доверяет всей душой? Да и как не доверять, если лишь благодаря усилиям его светлости вдова графа Хальта сумела завоевать ваше сердце? Быть может, в благодарность за щедрый дар герцога вы смотрите сквозь пальцы на его неповиновение и каверзы. И вдруг я буду жаловаться, — я коротко вздохнула и продолжила: — Знаете, как говорят, государь, в чужую семью нос не суй, откусят. А графиня – ваша семья, а стало быть, и его светлость тоже.

— Но сейчас-то сказали, — справедливо заметил монарх.

— Сейчас вы спросили, я ответила, — пожала я плечами. — Но готова вновь принести извинения. Я во многом успела провиниться, государь с той минуты, как вошла в ваш кабинет. Отвлекла вас от ваших дел, посмела обидеться на недоверие, заступилась за невиновного барона Гарда, а после позволила себе говорить о ваших близких людях, которым даровано безусловное доверие, да еще и обвинить их.

Государь направился ко мне. Его взгляд не отрывался от моих глаз, шаги были чеканными, и губы кривила усмешка, показавшаяся мне недоброй. Он остановился так близко, что я невольно сделала шаг назад, но король ухватил меня за руку и заставил остановиться.

— Безвинный барон, говорите? — ледяным тоном вопросил Его Величество. — Быть может, на нем и нет той вины, в которой его подозревают, но он сам себе открыл дверь темницы. Знаете ли вы, ваша милость, что показания человека, наблюдавшего за тем, как Гард поднес руку к бокалу герцога – правда…

— Чушь! — вырвалось у меня, и, охнув, закрыла себе рот двумя руками. А после пробормотала: — Простите меня…

— Посмотрим, — ответил государь. Я округлила глаза, но монарх этого не заметил, он продолжал чеканить: — Это не чушь, как вы позволили себе выразиться, баронесса, а истинная правда. И знаете почему? Потому что я тоже заметил, когда Гард, пользуясь моментом, поднял руку над бокалом. И знаете, что подкинуло это великовозрастное дитя, этот мальчишка? — последнее слово король выплюнул. — Муху. Дохлую муху!

Я вновь округлила глаза, а затем фыркнула, пытаясь сдержать смешок. Фьер! Вот уж и вправду мальчишка… Это в его-то двадцать три года! Мой наперсник, не имея иной возможности поиздеваться над Ришемом, избрал самый безобидный способ… Какое ребячество! И я все-таки коротко хохотнула, испытывая облегчение от того, что Его Величество сам только что признал невиновность Гарда в том, что он подлил зелье герцогу.

— Вы находите его выходку забавной? — с уже нескрываемым раздражением вопросил Его Величество. — Теперь-то уж я и вправду вижу, что вы не могли не сдружиться. Два дитя, совершенно не думающих о том, что творят. Один сам помогает навесить на себя обвинение в использовании темной магии…

— Но он же не знал!..

— А вы, Шанриз, — я тут же потупилась, и в самом деле ощущая себя нашкодившим ребенком: — Вы являетесь ко мне и смеете обвинять! Вы хотя бы отдаете себе отчет, с кем разговариваете? Вы знаете, чего я совершенно не терплю? Вмешательства в мои дела, пренебрежение моим благоволением, а еще пренебрежение моим доверием.

— Го…

— Молчать! — рявкнул он, и я охнула и испуганно втянула голову в плечи: — Вы немало наговорили за это время, теперь говорить буду я. Вы позволите ведь вашему господину раскрыть рот и высказаться? Так вот, ваша милость, до этой минуты вы казались мне не по годам умной и прозорливой девушкой. Однако я уже сомневаюсь в этом.

И в это мгновение взор мой закрыла пелена. Слезы! Боги, я пустила слезу! У меня даже задрожала подбородок. Но что именно послужило тому причиной, я не понимала. То ли испуг от непривычно гневной тирады, обращенной королем ко мне, то ли сам его тон, но носом я захлюпала весьма отчетливо, чем нисколько не разжалобила Его Величество. Он продолжал выговаривать мне:

— У вас было столько подсказок! Разве же вас допросили хоть раз? Разве же изгнали из дворца или посадили под арест? Вам всего лишь закрыли выход из резиденции, чтобы не сотворили какой-нибудь глупости. Разве графа обвинили хоть в чем-то? Всего лишь отстранили от дел на время разбирательства! А ваш ненаглядный Гард? Его кормят с королевского стола и протапливают в камере. Так разве же это похоже на обвинение в одном из тягчайших преступлений? Отвечать! — снова рявкнул он, и я выдавила плаксиво:

— Нет. — После стерла с глаз слезы, шумно выдохнула и напомнила: — Вы запретили…

— Разумеется! — воскликнул король, расхаживая передо мной. — Чтобы настоящий преступник не вздумал сотворить еще большей пакости, пока ведется расследование, я дал ему то, чего он хотел – потерю вами моей милости. Я считал, что вы сумеете разобраться во всех этих знаках, особенно после беседы с магистром, которого вы также оскорбили недоверием, как и меня. И кто же вы после этого, если не несмышленое дитя?