Мне понадобилось всего несколько секунд, чтобы это понять. Вспомнить его странную мягкость. Его осторожные движения. Как он держал меня под руку, как смотрел, как задавал вопросы о самочувствии, как предлагал воду… Всё это — мелкие детали, которые ничего не значили по отдельности, но сейчас складывались в неоспоримую правду.

Правду, которую он не сказал.

Моё горло пересохло.

— Ты не мог… — слова едва сорвались с губ. — Ты не мог и это скрыть от меня, узнать раньше, чем я? Так не бывает!

Я смотрела на него, ожидая опровержения. Надеясь на него. На то, что он рассмеётся, покачает головой, скажет, что я всё неправильно поняла, что я ошибаюсь, что я схожу с ума после недели сна.

Но Феликс даже не попытался, просто встретил мой взгляд — и в его глазах не было ни гнева, ни раздражения. Он давно сделал выбор и теперь не знает, как его объяснить.

Пауза растянулась, и я почти почувствовала, как тишина ломает меня изнутри.

— Феликс… Скажи хоть что-нибудь. Скажи, что это не то, о чём я думаю.

Он опустил глаза.

— Прости.

Извинение прозвучало так легко, будто одно слово способно было стереть всё, что происходило последние недели.

Я бессильно опустилась на край кровати, ощущая, как пол уходит из-под ног. Муж, мой муж, шагнул ближе.

— Я просто… не мог тебя потерять, — произнёс он, пытаясь подобрать слова, которые не ранили бы меня сильней.

Я подняла взгляд.

— О чём ты говоришь…? — прошептала я.

Он провёл рукой по лицу, словно стирая маску спокойствия.

— Я заботился о твоём здоровье, твоей безопасности. Мы не знали, как метка могла повлиять… на вас обоих. — Его голос дрогнул. — Но я бы сделал всё, чтобы спасти тебя. Любой ценой.

Стены маленькой комнаты будто придвинулись ближе. Воздуха стало меньше. Мысли — громче.

Мне нужно было уйти.

Я встала, а он сразу сделал шаг следом.

— Оливия…

Я надавила ладонью ему на грудь, твёрдо толкнула его назад, в глубь комнаты.

— Нет, Феликс, — я не смотрела на него. — Слишком много. Слишком поздно. Ты должен был рассказать мне всё раньше.

Он замер, будто не понимал, как на это реагировать.

Я подняла взгляд на секунду, встретила его тёмные глаза — полные страха, злости, беспомощности, всего сразу. И сказала:

— Не иди за мной. И не посылай своих людей. Я надеюсь, ты услышал меня.

Я открыла дверь. Холодный воздух коридора ударил в лицо. И только тогда я поняла, как сильно дрожат мои руки.

Я впервые видела своего мужа таким — растерянным, будто весь мир внезапно перестал подчиняться его воле. Я почувствовала, что он снова хочет заговорить о безопасности, об охране, о чём угодно, лишь бы продолжать разговор, — поэтому едва заметно покачала головой.

Он тихо прошептал:

— Оливия… прости меня.

— Феликс, — сказала я.

На секунду в его глазах вспыхнула надежда — слабая искра, мгновенно исчезнувшая.

— Феликс… как ты нашёл меня в пещере? Ты не видел моих следов. Ты даже не шел по той дороге.

Он открыл рот, готовясь сказать новую ложь. Но я лишь подняла взгляд и молча попросила: не надо.

Он выдохнул. Опустил плечи. И сдался.

— Кольцо, — произнёс он. — То, что я подарил тебе. Я… связал его с руной на своей руке.

Он медленно снял с себя дорожный плащ — тот упал на пол с глухим звучанием. Затем стянул кожаный нарукавник, развязал рукав рубашки и протянул руку вперёд. На коже ещё не было самой метки — только тень, лёгкое потемнение, предвестие того, что руна проявится позже. Но и этого было достаточно. Мне не нужно было прикасаться — я чувствовала тьму, спящую под кожей.

Я шагнула к нему. Один шаг, другой. Он смотрел на меня так, будто не знал, чего ожидать.

Я просто медленно сняла кольцо и вложила в его ладонь.

Я спустилась вниз и первым делом подозвала к себе сэра Алдрета.

Сбросила капюшон с головы, открывая лицо, чтобы все поняли — наблюдают и следят они не за мной, — и тихо произнесла:

— Мой муж ещё не закончил с делами. Он занят. А мы… прогуляемся?

— Как скажите, миледи. — в его голосе звучало беспокойство.

В воздухе висели тяжёлые, влажные капли так и не начавшегося дождя. Город дышал сыростью, пах мокрым камнем и свежей выпечкой из соседних лавок, совмещая в себе холод гулявшего между домами ветра и тепло домашней печи.

Мы с сэром Алдретом приближались к рыночной площади — самой оживлённой точке города. Чем ближе мы подходили, тем громче становились голоса: смех торговцев, ругань возничих, детские выкрики.

Горожане спешили по делам, переговаривались у лавок, лениво сидели на крыльце таверны, попивая крепкое пиво. Они жили своей жизнью — простой, шумной, равнодушной к моим переживаниям.

Будто весь город показывал мне: ничего не изменилось.

Жизнь продолжает идти своим чередом.

Как только за моей спиной захлопнулась дверь, в мою голову одна за одной приходили умные фразы, каверзные упреки и взаимные обвинения.

Я спорила с ним мысленно так, будто он стоял прямо передо мной: я отвечала за него, перебивала его, оправдывала и обвиняла одновременно. Я подбирала слова, которые могли бы задеть его больнее всего. И тут же — слова, которые могли бы его поддержать, если бы вдруг он попытался объясниться.

Я обвиняла его в лицемерии, кричала на него от обиды. Перед глазами всплывали его речи о свободе: как он уверенно говорил о правах магов, о том, что Орден Порядка давно перешёл грань дозволенного; как убеждённо заявлял, что каждый волен распоряжаться своей силой и судьбой. Он говорил о доверии, о личном выборе, о том, что власть не должна душить людей.

Но стоило возникнуть первой тени опасности — и все эти слова оставались лишь красивыми лозунгами. Он мог рассуждать о свободе для всего мира, но, когда дело касалось меня, своей собственной жены, он был готов лишить меня голоса, права выбора, он даже не сообщил об возможной опасности.

И в какой-то момент, медленно прогуливаясь по улице, я поймала себя на мысли, что больше не думаю ни о таверне, ни о письмах, ни о Феликсе, ни о его проклятой руне.

С каждым шагом внутренний шум становился тише.

Город будто впитывал мою ярость, растворял её в собственном дыхании.

Голоса торговцев смешивались с ароматом свежего хлеба, влажный камень мостовой мерцал под серым небом, прохожие спешили по своим делам — уверенные, спокойные, живые.

И эта повседневная суета медленно обволакивала меня, вытесняя тревоги, осаживая острые мысли.

Я глубоко вдохнула. Прохладный воздух остудил мою ярость, напряжение в груди немного отпустило, щёки перестали гореть.

Я не собиралась делать глупости, теперь я несу ответственность не только за себя. Я не собиралась воплощать в жизнь ни одну из тех глупостей, которыми пыталось соблазнить меня воспаленное воображение.

Меня накрыло не сразу. Мысль, что под моим сердцем растёт жизнь, была сначала будто далёкой — как слабое эхо в пустой комнате. Но потом…

Мои пальцы вдруг задрожали, будто это не я, а тело решило бояться за двоих. Мне стало трудно дышать, словно воздух вокруг стал густым, вязким. Я остановилась посреди улицы, а мир продолжал движение — люди шли, смеялись, торговались, даже не замечая, что для меня всё уже изменилось.

Я правда… жду ребёнка?

Эти слова ударили сильнее, чем любое письмо, чем любой испуг, который я пережила за последние месяцы. Волнение поднялось из глубины — тёплое, щемящее, пугающее. Хотелось и улыбнуться, и расплакаться, и бежать куда-то, спрятаться, переждать.

Жизнь, которая теперь зависит от меня. От каждого моего шага.

Осознание этого сжало горло, но в груди одновременно разлилось что-то тёплое, нежное, что невозможно было игнорировать.

Я боялась. Я дрожала. Я была рада. Но мне нужно было идти…

Я шла по центральной улице, почти достигнув рыночной площади — именно сюда, на эту самую площадь, я вернулась из прошлого, именно в этой точке и началась моя новая жизнь. Я разглядывала витрины и искала следы изменений… но всё оставалось прежним. Как в прошлом, так и в будущем.