Но стоило ему лишь мельком взглянуть на меня, как выражение это рассыпалось в миг.

Сначала — растерянность, почти детская, наивная, потом — ошеломляющее понимание. Всё высокомерие испарилось, будто его и не было.

Феликс резко выпрямился и одним быстрым шагом оказался рядом со мной.

— Оливия? — голос стал хриплым, неприкрыто тревожным. — Что ты здесь делаешь? Ты… ты в порядке?

Он поднял руку нерешительно, осторожно протянул ладонь, бережно предлагая свою помощь, опору. Муж заботливо отодвинул для меня стул, приглашая присесть.

— Как ты себя чувствуешь? — сказал он, уже не скрывая ни заботы, ни беспокойства.

— Всё в порядке? Ничего не болит? — снова раздался его голос.

— Что ты здесь делаешь? Как ты вообще сюда попала? — спросил он, всё ещё пытаясь заглянуть мне в глаза.

Его голос звучал удивлённо, и под ним скрывалась тревога.

Феликс смотрел на меня слишком внимательно — гораздо внимательнее, чем когда-либо прежде.

Будто искал на моём лице следы усталости, боли… хоть что-то, что могло объяснить моё появление в этом месте, в это время.

А я… я изо всех сил старалась удержать дыхание ровным. Дрожь поднималась к горлу, как волна, — и я знала: если заговорю сейчас, потеряю маску спокойствия, сорвусь на крик, выскажусь о моём страхе, злости и обиде.

Поэтому я просто молча сунула руку в складки плаща. И медленно, не глядя на него, достала пачку писем. Я положила их на стол, рядом со своими перчатками.

Я всё ещё не смотрела на него — знала: стоит лишь встретиться взглядом, и эмоции прорвутся наружу, не будет того хрупкого спокойствия, за которое я цеплялась.

— Понятно, — тихо сказал он после короткой паузы.

— Ты хочешь воды? — добавил он самым обычным, домашним тоном, будто мы были у себя в замке, а не в съёмной комнате над шумной таверной.

И именно этот вопрос… этот простой, будничный, заботливый вопрос — выбил из моей души остатки самообладания.

Он говорил так, словно ничего не произошло.

Словно он не читал писем, предназначенных мне.

Словно он не скрывал их от меня, не использовал, не анализировал за моей спиной каждое слово.

И я заметила в его взгляде ровно то, что боялась увидеть: он, и правда, не собирался объясняться. Не собирался извиняться. Даже не думал, что должен. В его глазах он был абсолютно прав.

Это поведение, эта спокойная уверенность в том, что он решает всё…

Она и стала причиной моей злости — резкой, горячей, хлынувшей так стремительно, что я едва сохранила выражение лица спокойным.

— То есть… это всё, что ты хочешь мне сказать? — спросила я.

Феликс удивлённо приподнял брови, словно не понимал самой сути вопроса.

— Я лишь заботился о твоей безопасности, — ответил так просто, будто этого объяснения должно быть достаточно. Взял кубок со стола, налил воды и ладонью подтолкнул его ко мне.

Я тихо выдохнула — не от облегчения, нет.

От ярости, такой острой, что она обжигала изнутри.

От ярости, которую он даже не мог прочесть на моём лице.

— Заботился? — переспросила я, сделав шаг ближе. — Заботился… скрывая от меня письма? Заботился, каждый раз принимая решения за меня?

— Я… — голос предательски дрогнул, но я взяла себя в руки. — Я ещё могла понять, что ты читал эти письма. Но скрыть от меня их существование?

Феликс нахмурился, отвёл взгляд — всего на миг, но мне этого хватило.

— Оливия, это было необходимо, — произнёс он, будто ставя точку.

— Что я сделала не так? — прошептала я, чувствуя, как в груди что-то сжимается.

Он сжал пальцы в кулак, будто удерживая слова, но всё же ответил:

— Круг твоих друзей… весьма сомнителен. Ты вела себя странно. Я не мог так рисковать.

Я фыркнула, едва удержавшись от смеха — горечь заполнила душу.

— Мои друзья? Сомнительны? Я ничего не говорила лорду Дербишу, я лишь иногда обсуждала с ним книги. — Я покачала головой. — Но всё, что я делала… всё было во благо герцогства. Каждый шаг. Каждое решение. Я искренне старалась тебе помочь, наладить дела, удержать порядок, выполнять все обязанности при дворе.

— Я думала… — голос сорвался, и я заставила себя договорить. — Я думала, мы всё выяснили. Ты всё понял про меня. И теперь между нами больше не будет недосказанности.

Он шагнул ко мне — на полшага — будто хотел дотронуться, но остановился.

— Это была мера предосторожности, — сказал он.

— Нет. — Я покачала головой. — Это был контроль. И остаётся контролем. Ты продолжаешь решать всё за меня.

Я сделала ещё один шаг, заставляя его смотреть на меня, а не в сторону.

— Просто скажи, Феликс… тебе бы понравилось, если бы я скрыла от тебя важную информацию? О твоей сестре, например. Или о твоей матери? Тебе бы понравилось, если бы я решила за тебя, что тебе «не обязательно знать» правду? Если бы я утаила что-то значительное — потому что посчитала, что так будет лучше?

Он чуть напрягся, будто мои слова ударили в цель, но ничего не ответил.

Я пыталась поймать его взгляд — увидеть хоть искру раскаяния, сожаления, понимания. Хоть что-то. Но его глаза оставались закрытыми, будто он упорно прятал от меня свои мысли.

И тем сильнее я ощущала, как внутри разрастается пустота.

— Ну же… не молчи.

Его лицо дрогнуло. Я видела — он хотел возразить. Хотел сказать что-то резкое, что-то правильное, что-то, что звучало бы убедительно хоть для него самого.

Слова собирались у него на языке… но я не дала ему возможности.

— И последнее. — Мой голос охрип, но я не позволила себе остановиться. — Я хочу услышать это от тебя, а не от посторонних людей.

Я шагнула ближе, почти вплотную.

— Почему я проснулась и узнала, что спала больше недели? Почему, Феликс? Доверилась тебе, выпила зелье — и очнулась лишь сегодня?

Мои пальцы дрожали. Я сжала руки в кулаки, чтобы он не видел.

— Ты ведь… — я сглотнула. — Ты ведь не был рядом, Феликс. Тебя не было даже в замке.

Тишина между нами натянулась, как струна.

— Ты вообще… не собирался меня будить? Совсем?

Он чуть дёрнулся, будто мои слова больно ударили, но молчал.

— Неужели женa настолько мешает тебе, — продолжила я, шагнув ближе, — что ты решил держать меня без сознания? Спрятать меня? Как долго я должна была там пролежать? Неделю? Месяц? Год? Как долго ты планировал держать меня в этой темноте?

Кровь стучала в висках. Мир сузился до одного человека передо мной. И его молчания.

— Всё ясно. — Я резко развернулась, схватила плащ. — Раз ты не хочешь говорить со мной — не надо. Раз тебе не нужна жена — так и скажи. Попроси короля о разводе.

Я сама удивилась тому, как холодно это прозвучало. И… как сильно екнуло и моё сердце.

Я вскинула голову, новая мысль молнией пронзила меня — безумная, но вполне возможная:

— Или… это ты хотел? — я стояла к нему вполоборота, почти на пороге. — Хотел довести всё до развода? Хотел, чтобы я сама к этому пришла? Хорошо. Значит, я попрошу короля. Я добьюсь желанного развода вместо тебя.

Я потянулась к дверной ручке — и в следующее мгновение его рука сжала мою, резко, горячо, почти болезненно. Он развернул меня к себе, заставив поднять взгляд.

Вена на его виске бешено пульсировала. Его глаза потемнели настолько, что в них не осталось ни тени спокойствия.

— Ты не посмеешь. — произнёс он тихо, почти шёпотом, но каждое слово отозвалось у меня в голове. — Ты не разведёшься со мной. Ни сейчас, ни потом.

Он наклонился ближе, не отпуская моей руки и яростно прошептал:

— И король тебе не даст такого шанса. Не в твоём положении.

Я вырвала свою руку из его хватки и несколько раз нервно прошлась по комнате, пытаясь осмыслить сказанное. Слова гулким эхом отдавались в голове, собираясь в единую, пугающе ясную картину.

«Не в твоём положении».

Он же говорил не о низком положении моей семьи при дворе. Не о титулах и способностях.

Не о недостатке денежных средств.

Он говорил о другом.