— К полной луне я не буду таким терпеливым и понимающим. И ты — тоже, — почти прорычал он, медленно проведя пальцем по выемке у меня на шее. — И не смей приближаться к берсеркам в это время.

Проклятье, иногда мне действительно хотелось, чтобы он не сдерживался.

Но в памяти снова и снова всплывали его слова — о том, что он живёт одним днём, не строит планов и не думает о будущем. И я не могла сделать шаг навстречу.

Я боялась последствий.

Болото с ним — с моим телом — оно уже принадлежало Иво, пока разум ещё сопротивлялся. И болото даже с моим сердцем, потому что, если я не попытаюсь дать нам шанс, то буду жалеть об этом всю жизнь. Моё сердце всё равно будет разбито, уж лучше жалеть о том, что сделала.

Но что, если я забеременею? Буду ли я нужна Иво с ребёнком? Нужна ли я ему вообще — такая юная, полная сомнений?

— Херсир с каждым днём всё злее. Скоро полнолуние, — Касон присел рядом со мной, глядя на растущую луну. — В последние месяцы он совсем не свой в это время. Лезет в самые страшные драки — по поводу и без.

— Как давно вы знакомы?

— Я пошёл на службу сразу же, как только король Райлен прибыл в Блекхейвен вместе с Иво. Видела бы ты их тогда… Два бывших раба. А херсир и вовсе никогда не знал ничего, кроме рабского лагеря. Они не понимали, что такое семья, и думали только о выживании — до недавнего времени.

С каждым словом Касона сердце сжималось всё сильнее. За мальчика, чьё детство состояло лишь из боли, насилия и рабства. За того, кто никогда не знал ласки матери, не слышал тёплого отцовского голоса, кто не имел ни семьи, ни даже представления о том, что она значит. За мужчину, которому всё приходилось вырывать силой, сражаясь за каждую крупицу свободы и уважения. За воина, живущего так, словно каждый день может стать последним — и потому не позволяющего себе ни привязанностей, ни слабостей.

У Иво никогда не было его женщины — в том смысле, чтобы он разделял с ней дом, чувства и любовь. Но были, наверное, десятки, если не сотни тех, с кем он просто забывался, словно верил, что может умереть в любой момент.

Полнолуние подступило внезапно — хотя я готовилась к нему больше недели. Иво с каждым днём становился всё злее, всё беспокойнее, но самое странное — я тоже. Хотелось то ли подраться, то ли добраться до Иво.

Эти желания были странными, дикими, будто чуждыми мне, но Касон говорил, что в Ашенхолде чувства берсерков сильнее, чем где бы то ни было. Не зря же это место притягивает их со всех концов Севера.

Как там сказал Иво? К полной луне он не будет таким терпеливым?

В день перед полнолунием, глубоко за полночь, я постучала в покои херсира, чувствуя, что я готова вышибить эту дверь если он не откроет.

А что если он там не один⁈

— Ора? Что ты здесь делаешь? — голос Иво прозвучал хрипло, надтреснуто. Увидев меня у двери, он шумно вздохнул и почти угрожающе процедил:

— У тебя есть ещё один день.

И что потом?.. Он так и не сказал, что произойдёт, когда взойдёт полная луна. Но мне уже было всё равно.

— Этот день мне не нужен, — ответила я и протянула вперёд свой подарок.

И будь что будет.

— Что это?.. — похоже, мне впервые удалось его по настоящему удивить.

— А ты сам не видишь? Кролик. Я сама его поймала, всю неделю мучилась, — выпалила я, всучивая ему свою добычу и без церемоний проталкивая мужчину внутрь спальни.

Архипелаг встретил нас сыростью — вязкой, затхлой, пропитанной болотами, гниющими водорослями и неизменной солоноватой горечью. Земля под ногами дрожала, будто глубоко внутри что-то шевелилось. Редкие клочья травы с трудом пробивались сквозь глину — жёлтоватые, почти прозрачные на свету.

Покосившиеся домики лепились друг к другу, словно и они пытались согреться. Каждый был кривым, часто подгнившим у основания, с протекающей крышей и щелями. Большинство построены из одного и того же дерева — серого, выгоревшего, местами испещрённого солью и плесенью.

Иво шёл впереди, не торопясь, направляясь к домику, на который я указала. Я же оглядывалась по сторонам, едва удерживаясь от того, чтобы не вжимать плечи. Всё здесь казалось чужим — и в то же время ужасно знакомым. Низкие домики, тяжёлое серое небо, оседлые, усталые лица женщин — слишком худых, слишком молчаливых, с впалыми щеками и руками, на которых синели вены.

Шёл лёгкий дождик. На улицах я встретила лишь троих человек — и каждый провожал меня неверящим взглядом.

На фоне женщин архипелага я чувствовала себя настоящим гигантом. За последние месяцы я немного прибавила в весе, что сдержанно отмечали и Иво, и Касон, продолжая при этом твердить, что я всё ещё слишком худая. Просто они не видели тоненьких, хрупких девушек архипелага!

Семейный дом, к которому мы подошли, ничем не отличался от остальных — разве что выцвевшей белизной досок, когда-то покрытых известью. Сейчас краска облезла, оставляя зазубренные полосы, будто дом облупился от старости. У входа на верёвках сушилась одежда — явный признак того, что в доме живёт много людей. Рубашки и платья — латаные, выгоревшие, с заплатками. Один только их вид говорил, насколько бедна эта семья и сколько в ней детей.

Знакомые голоса послышались уже с порога. Голоса отца не было слышно, зато я различила голос мамы — мягкий, с той натужной лаской, что бывает у женщин, не умеющих по-настоящему разговаривать с сыновьями, но всё же пытающихся вложить в них то, чего когда-то ждали от своих мужей.

— Ты будешь главным в семье, не расстраивайся так. Ринна вовсе не это имела в виду. Я поговорю с ней — она извинится, — мягко убеждала мама моего младшего брата, Арни.

Такой мягкой она была только с ним — с долгожданным сыном, чудо-ребёнком, рождённым после восьмерых дочерей, каждой из которых быстро объяснили что нужды Арни важнее, чем нужды каждой из них.

Иво спокойно постучал в дверь, не тратя времени на сомнения и волнения, которые съедали меня изнутри, и голоса внутри тут же смолкли. Моё сердце бешено заколотилось, пока я наблюдала, как дверь медленно приоткрылась, и в проёме показалась голова моей матери.

— Ора?.. — она сразу узнала меня, и в её голосе прозвучал самый настоящий ужас.

Ещё бы. Не каждый день на пороге появляется дочь, которую ты продала в рабство.

Но уже в следующий миг её взгляд метнулся к Иво — к фигуре, нависшей над дверью тяжёлой тенью. На его лице застыло холодное, безразличное выражение.

— Чем я могу вам помочь? Вы от работорговцев? — её голос дрогнул, когда она подумала, что от неё потребуют денег, а меня возвращают домой.

И вроде бы я не ожидала ничего хорошего, придя сюда, но такой откровенный страх на лице моей матери ранил меня так сильно, что я не смогла произнести ни слова.

— Нет. Я муж Оры, — низко произнёс Иво, наклоняясь, чтобы получше рассмотреть мою мать. — Впустите?

Я замерла, услышав его слова, и сглотнула. Вообще-то, женаты мы не были — ни по традициям архипелага, ни по законам Айзенвейла. Но эти слова… В груди потеплело и я едва смогла сдержать взволнованный вздох.

— Муж… — растерянно выдохнула мать, ещё раз окидывая Иво взглядом — с головы до пят.

Её прищуренные глаза подмечали мельчайшие детали: богатый плащ, массивную серебряную пряжку на поясе в форме головы волка, неброскую, но сложную вышивку на тунике, добротные сапоги, даже меч. Ручка, обмотанная тёмной кожей, выглядела потёрто, но ухоженно. Не декоративное оружие — настоящее, боевое и дорогое.

— Впустите? — повторил Иво равнодушно.

Мама чуть дёрнулась, вновь осматривая Иво, а затем бросила взгляд на меня, теперь уже отмечая мою одежду и внешний вид.

Она отступила, пропуская нас. Чтобы войти, Иво пришлось пригнуться, потому что потолок оказался для него слишком низким.

Почти вся жизнь здесь умещалась в одной комнате: шесть коек, на которых спали дети и циновка для родителей. Самая младшая из сестёр, Тевиль, вздрогнула и прикрылась одеялом, глядя на меня испуганно из-под него. На циновке у стены лежал отец — исхудавший, с обвисшими щеками и осунувшимся лицом. Выпивка давно иссушила его изнутри, лишив почти всех сил. Он спал с открытым ртом, уронив руку на пол.