Мачеха с волнением дрожащими руками развернула свиток и прочитала вслух: "…как представителям древней магической линии крови, вам предписывается участие в Обряде Связывания. В скором времени будет назначена встреча с потенциальными супругами, чтобы сохранить и укрепить Поток силы."

Я тогда ещё не знала, насколько судьбоносным станет тот день.

Помню, как мачеха повернулась ко мне и моей младшей сестре — её лицу не хватало радости, оно было переполнено расчетом. Она тут же начала строить планы:

— О, для Селии всё уже почти решено, — произнесла она сладко. — К нам прийдет свататься молодой ученый из столицы, перспективный... возможно, будущий министр. Разве это плохо? Ты, Селия, всегда была тиха и умна. Ты найдёшь с ним общий язык. А за тобой посмотрим, кто явится. — сказала мачеха мне и сестре.

Как же быстро переменилось её мнение, когда на порог нашего городского дома в столице — единственного имущества нашей семьи — явился герцог собственной персоной.

Мачеха, еще утром уверявшая всех, что путь Селии предрешён, что ее ожидает судьба учёной жены при министре, вдруг заметно оживилась. Её взгляд, всегда холодный и прищуренный, загорелся новой алчностью.

Герцог, высокий, мрачный, с теми самыми глазами цвета стали, что запоминались с одного взгляда, переступил порог, небрежно откинул дорожный плащ. Он не нуждался в церемониях — его власть и имя говорили за него.

Мачеха взялась объяснять, что младшая дочь, Селия, гораздо более "живая и подходящая хозяйка его землям", что у неё характер благовоспитанный, стойкий, но улыбка — словно цветущий сад.

Я тогда стояла в холле, приветствовала герцога и ученного, опустив руки вдоль тела, пытаясь совладать с дыханием. Мачеха дрожащим голосом пыталась ещё что-то сказать — про Обряд, про обеты, про древние обычаи, только я ни ее, ни герцога не слушала вовсе.

Карета замедлилась, скрип колёс стих под сводами внешних ворот дворца. Над головой простирались высокие арки, подсвеченные кристаллами бледного света, отбрасывая на булыжную мостовую длинные чёрные тени.

Я выдохнула, собирая силы. Служанка Эва — приставленная ко мне с самого рождения, уже давно стала мне подругой, — она молча помогла мне выйти из кареты, на нее все еще давила атмосфера замка и присутствие короля. Накинув на плечи лёгкий плащ, я поспешила вперёд, скользя шагами по широким мозаичным плитам.

Ночные коридоры дворца были пусты. Лишь изредка на поворотах стояли дозорные в тяжелых стальных доспехах, отдавая короткие поклоны. В полумраке наши шаги звучали громче, чем хотелось бы.

Мы миновали мраморный зал с колоннами, пересекли длинный проход с витиеватыми витражами, где бледные лунные лучи пробивались через разноцветное стекло. И, наконец, подошли к покоям герцога Терранса.

Его апартаменты были куда больше, чем обычные гостевые комнаты. Покои занимали почти целое крыло дворца — несколько просторных залов, соединённых коридорами и дверями. Приёмная, кабинет, личные покои... Здесь был размах человека, привыкшего к власти.

Дверь открыл один из его людей, узнав меня сразу.

Герцог встретил нас в первом помещении — в своём кабинете. Он стоял у массивного окна, за которым тянулись темные сады дворца. В его облике чувствовалась напряженность: широкие плечи были сжаты, взгляд сосредоточен.

Он повернулся ко мне, и я сразу поняла — вести у него были недобрые.

— Баронесса Форд, Оливия— голос его прозвучал низко и глухо. — Оливия, я вызвал вас для того, чтобы сообщить плохие новости.

Он подошел ближе, в полутьме его черты казались резче, серьезнее. — Они касаются вашей сестры.

Я сжала подол платья в кулаке, стараясь сохранить лицо.

Я вошла в кабинет герцога вместе со своей служанкой Эвой. Я полностью доверяла ей, и её присутствие рядом нисколько меня не беспокоило. Скорее наоборот — она своим молчаливым присутствием обеспечивала хоть какую-то защиту моей чести. Поднимать в такой поздний час компаньонку, миссис Браун, мне не захотелось.

Герцог коротко кивнул Эве: — Прошу, располагайтесь, — он указал на мягкий диванчик в примыкающей к кабинету гостиной. — Дверь я оставлю открытой.

Это было проявлением вежливости, к которому я мысленно отнеслась с благодарностью.

Пока Эва усаживалась, я быстро окинула взглядом кабинет герцога. Я уже сидела на этом месте ни раз, но сегодня, тут никто не убирался перед встречей. Помещение было просторным, с высокими потолками и темными панелями из красного дерева. По стенам стояли старинные шкафы, заставленные книгами и свитками. На массивном письменном столе громоздилась целая гора бумаг, некоторые были скреплены сургучными печатями его герцогства, другие явно представляли собой донесения и доклады. Сквозь широкие окна лился слабый свет луны, отсвечивая в серебре чернильницы и металлических перьев.

Герцог уловил мой взгляд и, устало проведя рукой по волосам, проговорил: — В герцогстве давно уже проблемы. Никто из моей семьи не справился с ними как должно. Он отступил на шаг, бросил раздражённый взгляд на кипу документов: — Я слишком долго был здесь, во дворце, рядом с королем, выполняя его поручения, отправляясь в миссии на восток... И не заметил, в какую трясину погряз мой родной дом.

Я молча слушала, чувствуя, как в груди медленно нарастает тяжелое предчувствие.

— Преступность выросла, — продолжил он после короткой паузы. — И я, попросил Орден Порядка вмешаться и помочь на местах.

Он резко выдохнул, тяжело, как будто каждое его слово дается ему с трудом.

— Не стоило этого делать, — мрачно добавил он.

Герцог обошел массивный стол и, почти не глядя, сел напротив меня. Его лицо было напряжено, взгляд — тяжёлым.

И вдруг он протянул руку и взял мою. Это было слишком близким жестом для нашего положения, для этого места. Но я не отдернула руку. Слишком сильным было чувство, что впереди нас ждет нечто худшее, чем скандал или сплетни.

Его пальцы были горячими, чуть дрожащими.

— Я хочу, чтобы ты знала, — тихо сказал он, заглядывая в мои глаза, — если бы я знал, что Орден обнаружит, я бы никогда не допустил их отправки туда.

Слова герцога эхом отдавались внутри меня, резонируя с тревожной дрожью, которая уже давно поднялась в моей душе. И эта тревога стремительно нарастала, несмотря на все заверения, несмотря на осторожность Терранса.

Что бы там ни случилось — это было страшнее, чем я могла предположить.

— Я так люблю тебя, — сказал герцог. Его голос звучал низко, глухо, с тем оттенком безысходности, который нельзя было спутать ни с чем другим. Это было не первое его признание, но в этих словах чувствовалась новая глубина, серьезность и тяжесть многих несказанных лет. — Я люблю тебя больше, чем кого-либо на этом свете... Я так жалею о том дне, о той ошибке, которую совершил.

Пауза между нами затянулась, тягучая, давящая, как гроза на горизонте. Я уже готовилась снова поднять между нами ту стену, за которой пряталась от боли и невозможности. Стену из слов, которые разъединяли его и меня.

Я не могла позволить себе этой слабости. Я не могла предать саму себя. Я поклялась быть честной перед собой, перед миром, перед данным мне мужем, каким бы он ни был.

— Я знаю, — тихо сказал герцог, словно чувствуя каждую мою внутреннюю дрожь. — Я знаю, что ты не хочешь со мной никаких отношений. Я понимаю, что женат на твоей сестре. И я вижу, как тяжело тебе осознавать, что любое наше действие или слово может причинить ей боль.

Я закрыла глаза, ненадолго. Глубокое чувство вины пронизало меня до самых костей. — Этот разговор уже доставляет ей страдание, — ответила я едва слышно, словно признаваясь в собственном преступлении.

Герцог медленно вернулся на свое место. Его движения были полны усталости, как будто он нёс на плечах груз куда более тяжёлый, чем я могла себе представить. Он вновь сел напротив меня, опершись руками о колени, и продолжил: