Форш слушал молча, сидя в кресле, удобно откинувшись назад. Его руки, сложенные на груди, казались слишком спокойными для моих слов. И когда я закончила, он… рассмеялся. Не зло, — сдержанно, тихо, так, будто я рассказала ему о каком-то наивном сне.

— Моя милая, — протянул он, глядя на меня так, словно я была капризным ребёнком. — Ты же знаешь, у нас обоих низкий потенциал. Я ничего не вижу, никаких нитей. Возможно, твоя впечатлительная натура… — он сделал выразительный жест рукой, мягкий, будто бы сочувствующий, — немного разыгралась, мы совсем недавно в замке Короля, много впечатлений и усталость…

Я понимала о чем он говорит, в нас обоих таились следы магии. Но я видела силу, видела эти нити. А его недоверие лишь заставляло меня злиться больше. Проследив за эмоциями на моем лице, лорд Форш неожиданно заключил:

— Если ты так боишься тьмы перед глазами, я могу поговорить с людьми из Ордена. Они помогут. Мы можем завтра на службе обсудить нити.

Моё сердце рухнуло вниз. Я сразу поняла — этого допустить нельзя. Кто знает, что решат служители о моем даре и здоровье. Орден редко был благосклонен к женщинам.

— Нет, — выдохнула я быстро. — Нет нужды. Нити лишь метафора моих чувств. Никаких нитей. Просто чувство. — поспешила я солгать.

Я сглотнула, осознав, что сказала слишком много. Его вера в Орден была безграничной, и он мог в любой момент решить, что моё поведение — уже сумасшествие.

— Но… — я не выдержала. — А если с тканями действительно что-то не то?

Он посмотрел на меня с тем самым терпеливым взглядом мужа, который объясняет жене прописные истины.

— Дорогая, — сказал он мягко, но с нажимом, — прекрати. Ткани — инициатива сторонников лорда Хоммея. Благодаря этому человеку мы имеем крышу над головой, достаток и уважение во дворце. Ты хочешь всё испортить своими фантазиями?

Я почувствовала, как лицо вспыхнуло от его тона. Но он продолжал, словно не замечая моей обиды:

— Ничего не произойдет. Я лишь призываю тебя молчать. Во благо нашей семьи.

— Но предчувствие было слишком сильным, — прошептала я упрямо.

Форш вздохнул и поднялся, словно разговор был окончен. Его ладонь лёгким движением коснулась моего плеча — жест, который должен был быть утешением, но чувствовался как приговор.

— Оливия, — сказал он спокойно. — Иногда женщины слишком много чувствуют. И слишком часто ошибаются. Оставь это. Не порть всё.

Прошлая жизнь. События до смерти и возвращения Оливии в прошлое.

Нельзя отвергать свой дар.

Нельзя отвергать свой дар — так подсказывала мне интуиция.

Я понимала: ослушаться мужа — значит подорвать хрупкое доверие, которое может зародиться между нами. Но и оставить всё как есть, забыть, закрыть глаза на тревогу… я не могла. Предчувствие жгло меня изнутри, словно раскалённый уголь, и я знала: если не последую ему, то не прощу себе.

Разрываясь между верностью и страхом, я решила пойти на компромисс: не открытое противостояние, а маленький шаг — моё собственное тихое расследование.

Утро в замке выдалось оживлённым, за длинным столом собирались не только слуги, но и приглашенные мастера. Я выбрала место рядом со швеями — будто случайно. В руках у меня была корзинка сладостей, я разложила их перед девушками, и глаза их тут же засияли благодарностью.

— Вам ведь как раз предстоит работа над новыми платьями? — сказала я с лёгкой улыбкой, как бы невзначай. — А мои наряды требуют перекроя.

Швеи приняли меня охотно, как будто я была одной из них. Мы вместе смеялись, обсуждали фасоны, перешёптывались о том, какие цвета идут южным красавицам, а какие только подчеркнут чужеродность.

Я умело напросилась взглянуть на ткани и теперь стояла посреди комнаты, окружённая целым морем сверкающих рулонов. Я смотрела на ткани, оценивая их одну за другой. Алый бархат. Цвет высшей знати королевства.

Песочные и светлые ткани. Я представила себе: как цвета собственного народа на принцессе будут истолкованы как отказ подчинится, отказ от наших традиций. Его Величество, гордый и подозрительный, сочтёт это оскорблением? Может ли такой пустяк привести к беде?

Шёлк изумрудного оттенка. Я вообразила, как платье тянется за Элинор, и вдруг вижу в своём воображении, как её каблук цепляется за подол. Принцесса спотыкается, падает на глазах всего двора. Смех, позор… но ведь это не смерть. Это же тоже не страшно?

Я медленно протянула руку к тканям — и нити, эти тёмные нити, послушно потянулись из моих пальцев. Сердце сжалось: я всё ещё не привыкла к их виду, они пугали меня, словно чужие, живущие своей собственной волей существа, выползающие из моей руки.

Я сжала ткань в руках, и почти вслух спросила свой дар:

— Как платье может навредить? Не умрёт же никто.

И тут нити зашевелились, словно ожили, сплелись в узел у меня на ладонях и хором, в гулкой тишине, заговорили во мне:

Смерть. Смерть. Смерть.

Мои пальцы задрожали, ткань выпала на пол. Я отшатнулась, ударившись спиной о стол. Швеи ничего не заметили, продолжали увлечённо спорить о вырезах и кружеве. А я стояла среди этого роскошного богатства и едва дышала. Никто не видел ни нитей, ни ужаса на моём лице.

Как? Как обычный кусок материи может нести в себе смерть?

Вечером, когда слуги принесли приглашение на обед от лорда Хоммея, я уже знала, что не смогу туда пойти. Слишком тревожно, слишком часто звучало в моей голове то «смерть, смерть, смерть», что я слышала днём.

— Мы должны пойти, — сказал Форш, перебирая приглашение в руках. — Отказ — это оскорбление. А Хоммей один из тех, кому мы обязаны положением здесь.

Я лежала на постели, укрытая одеялом, и даже старалась выглядеть бледнее, чем была на самом деле. Силы уходили не на то, чтобы спрятать болезнь, а наоборот — убедить мужа, что всё серьезно.

— Я не могу, — тихо ответила я. — Живот… болит. Это… нормально для женщины.

Он тут же отложил бумагу и подошёл ко мне. Его ладонь коснулась моего лба, будто он пытался уловить жар.

— Ты не горишь, — сказал он, нахмурившись. — Но если тебе плохо, я не могу уйти. Мы останемся дома.

Я почти рассмеялась, если б не было так горько. Я как раз и ждала его ухода. Но знала, что Форш уверен: если мы откажемся пойти, это ударит по репутации и положению здесь и планировала это использовать.

— Нет, — я взяла его за руку. — Тебе нужно идти. Ради нас. Ради нашего положения. Иначе люди станут задавать вопросы.

Он колебался, я видела, как сомнение сжимает его губы в тонкую линию. Но я не позволила ему задуматься. Я сделала вид, что отворачиваюсь к подушке, словно с трудом сдерживаю боль.

— Иди, — повторила я. — Это не болезнь. Просто… женское. Завтра всё пройдёт.

Форш медленно выдохнул, и я услышала в его голосе облегчение, даже радость:

— Хорошо. Но если станет хуже — я немедленно позову лекаря.

Он задержался ещё на мгновение, наклонился и прикоснулся губами к моим волосам.

И вот, когда за ним закрылась дверь, я впервые за весь день позволила себе выдохнуть свободнее.

Я позвала свою служанку, велела ей принести её уличный плащ. Накинув плащ Эвы, я велела девушке остаться в моих покоях, и если прийдет мой супруг ждать меня снаружи и предупредить о его появлении.

А сама отправилась в крыло, которое к моему счастью было целиком выделено для семьи герцога Терранса, а проживал сейчас там лишь только он один.

Каменные коридоры казались бесконечными, звук шагов отражался от поверхностей стен, пола и даже потолка, сливаясь в один глухой гул, уведомляющий о моём прибытии. А сердце от страха стучало так, что я боялась, что стража услышит его биение, а не мои шаги.

В крыле герцога я наткнулась на его помощника. Карл, так представился он мне. Служащий, спокойно отвечал отказом на любые мои просьбы увидеть герцога. И всячески пытался преградить мне путь, мешая пройти по широкому коридору.