И я медленно направилась к двери, надеясь, что он уже вернулся и я застану его там. Шла, подбирая слова, перебирая в мыслях возможные ответы, тон, представляла его выражение лица. Прокручивала в мыслях всё, что могло сделать этот разговор честным и спокойным.

Я остановилась перед дверью, вдохнула глубже, взялась за ручку, ощутила холодный металл в своей ладони, после толкнула дверь. В кабинете было пусто. Я решила, подождать его там.

Я сидела с прямой спиной, ожидая его появления. Время тянулось мучительно медленно — я успела заскучать, начать считать книги на полке, просто чтобы занять мысли.

«Нужно позвать кого-нибудь… узнать, где он?» — подумала я, но не сдвинулась с места.

Наконец, не выдержав, я поднялась. После долгого лежания тело требовало движения, и я медленно прошлась по комнате, позволяя себе коснуться пальцами края стола, спинки кресла.

Поддавшись тихой ностальгии, я вспомнила тот вечер в королевском замке, когда ночью пришла к нему в кабинет выяснять отношения. Тогда меня съедал стыд и чувство неловкости, теперь же это воспоминание подарило мне улыбку.

Я смотрела на его письменный стол и думала, как сильно всё изменилось…

Мой взгляд блуждал по поверхности стола, скользя по бумагам, чернильнице, перу… пока не остановился на одном письме. Я узнала почерк сразу — ровные, изящные линии, будто выведенные с особой тщательностью, с привычным завитком в конце каждой буквы.

Любопытство вспыхнуло мгновенно, почти болезненно.

Зачем Селия писала ему?

Я не смогла сдержать любопытство. Я обошла стол, наклонилась ближе. Аккуратно сдвинула верхние бумаги, и под ними открылась целая стопка писем.

Но когда я прочитала адрес, мне стало намного больнее.

«Кому: Оливии Терранс. От кого: Доброжелатель.»

Я села за его стол, не чувствуя, как пальцы дрожат. Я принялась аккуратно раскладывать письма по порядку, медленно перебирать их, глядя на даты, на печати. Я почувствовала, как в горле пересохло.

Он читал их. Все.

Прошлая жизнь. События до смерти и возвращения Оливии в прошлое

Селия не раз возвращалась мыслями к его словам — тем, что он произнёс в первые дни их брака. Она помнила их наизусть, словно проклятие, звучавшее в её памяти снова и снова:

«Если вы всё ещё думаете, что король выделил ваш род… то это не так. Это наказание мне».

Эта фраза врезалась в её память, осела в груди тяжёлым камнем.

Совсем не так она представляла их первый разговор. Селия мечтала, что её представят всем как новую герцогиню, как хозяйку владений Его Светлости. Она ожидала восхищённых взглядов, платьев, лент, она мечтала, чтоб стихи слагали в её честь.

Во время брачной ночи Селия всем своим видом старалась показать, как сильно она стремится быть идеальной женой. Она заглядывала в его тёмные глаза и шептала:

— Я всё делаю правильно? Тебе… хорошо?

Это был её первый раз, но, благодаря урокам матери, она знала, как должна вести себя. А волновало её не собственное удовольствие — только его.

Девушка — вчера ещё невеста, теперь уже герцогиня — верила, что он оценит её старания, её покорность, её заботу.

Проснувшись на рассвете, она долго лежала, улыбаясь, вспоминая каждое прикосновение. Тело всё ещё хранило тепло ночи, а мысли не позволяли уделить внимание новому дню. Но стоило ей повернуться, как взгляд упал на холодную сторону постели. Подушка была смята, простыня остыла, а от его присутствия остались лишь забытые перчатки.

Герцог уехал.

Без записки, без приказа для слуг, без слов.

Служанка, мнительно потупив взгляд, прошептала:

— Милорд отправился к кузнецу… проверить сбрую.

Матушка писала ей в письмах:

«Смотри в пол. Говори мягко. Проси о помощи. Мужчины любят чувствовать себя нужными. Будь нежна, как цветок. И если хочется кричать — всё равно улыбайся».

Селия старалась следовать этим наставлениям.

В один из тех дней, когда герцог вернулся с поездки, она выбрала своё самое лёгкое платье, несмотря на сырость и ветер. Матушка прислала его с посыльным, вместе с просьбой: замолвить словечко за друга семьи.

Ткань была почти прозрачной, а вырез — слишком глубоким, чтобы назвать его приличным. Селия верила, что красота и покорность смогут растопить лёд в сердце супруга.

Стоять было тяжело — холод просачивался сквозь тонкую материю, а к белому краю юбки липла дорожная пыль. Когда во двор въехали всадники Его Светлости, она стояла, замерев от волнения. Люди герцога, слуги, даже офицеры из его свиты — все смотрели на неё с восхищением и любопытством. Только он — её муж — не посмотрел вовсе.

Герцог спешился, бросил пару распоряжений управляющему, мельком кивнул в сторону жены и прошёл мимо, он не отметил прилагаемых ею усилий, не оценил наряд и не заметил, как сильно она дрожит, замерзая, красивой, на этом холоде.

Через несколько минут, слуга вырвал её из лап этих грустных мыслей.

— Его Светлость просил, чтобы вы не простудились… если уж надумаете гулять в таком холоде. — сказал он с поклоном, передавая ей накидку из серого меха.

И всё же — счастье от этих слов было таким острым, что Селия почти расплакалась. Этот жест — такой простой, почти равнодушный — показался ей глубочайшей заботой. Она решила, что это начало. Что лёд тронулся. Что, может быть, однажды он всё-таки увидит в ней жену, а не наказание.

Следующим шагом в его соблазнении Селия решила оставить смежную дверь между их спальнями приоткрытой. План был прост — почти по-детски наивен. Она наполнит ванну, шум воды разнесётся по комнате, муж услышит, войдёт, подаст ей полотенце… и, может быть, останется.

Но всё пошло не по плану.

Герцог вернулся с тренировочного поля — в грязных доспехах, усталый, с запахом пота и пыли. И не один. Двое солдат помогали ему расшнуровывать нагрудник, смеялись над чем-то, обсуждали прошедший бой.

Селия, услышав шаги, застыла в воде. Сердце билось так громко, что казалось, они услышат его сквозь приоткрытую дверь. Она мечтала только об одном — закрыть её, спрятаться, исчезнуть. Но страх позора сковал её тело.

И всё же, когда Феликс заметил распахнутую створку и подошёл ближе, Селия ощутила, как кровь отхлынула от лица. Герцог на мгновение задержался у порога — его взгляд скользнул в сторону ванной, но не задержался.

Без слова, с лёгким, едва уловимым вздохом, он потянулся к ручке и быстро закрыл дверь.

Они, как супруги, ужинали вместе впервые за неделю.

Феликс ел молча — будто выполнял ещё одно обязательство, а не разделял трапезу с женой. Ложка изредка звенела в тишине, ударяясь о край тарелки, вино в бокале оставалось нетронутым. Лишь однажды он поднял взгляд — но не на неё, а на управляющего:

— Какое вино подано?

Голос его был ровным, без интереса, и Селия почувствовала, как слова застревают у неё в горле. Но и на этот единственный вопрос за вечер ответил управляющий.

Она попыталась заговорить — о погоде, о грядущем приёме, о матушке, о слухах из дворца. Но каждое её предложение гасло в воздухе, натыкаясь на тишину. Муж не перебивал — просто не слушал.

Однажды вечером, устав от ожидания и одиночества, Селия решилась.

В одной лишь тонкой ночной рубашке и лёгком халате, она тихо вошла в кабинет мужа.

На столе — стопки бумаг, свитки, письма с печатями Совета. Лампа отбрасывала тёплый свет на его лицо. Герцог сидел, откинувшись в кресле, усталый, сосредоточенный, будто весь мир заключался в чернильнице, ручке и бесконечных бумагах.

— Милорд… простите, что тревожу. — Голос её был тих, она говорила почти шёпотом. — Я подумала, вы, возможно, устали… и я хотела… немного скрасить ваш вечер.

Она говорила, как учила мать: опуская взгляд, вздыхая мягко, с лёгкой неуверенностью в голосе.

— Вечера мне скрашивают отчёты и жалобы, — ответил он, не поднимая глаз от бумаг.

Селия сделала шаг ближе, обошла стол. Опёрлась ладонью о край, склонилась к нему — робко, но с тем отчаянным желанием быть замеченной, которое она не могла скрыть.