Жека прикинул — время сейчас примерно 23 часа. Это ждать придётся, стоя в этой клетушке, больше 10 часов. Да… стрёмно…

— Начальник! Дай хоть в туалет сходить! Попить хоть! — стали бурогозить мужики. — Колосники горят!

— Не положено, мужики! — краснорожий отрицательно покачал головой и запихнул Жеку в камеру. — Через час на оправление поведу. Терпите.

Хорошо, что место досталось у самой двери, тут хоть был приток воздуха и не так воняло, как в глубине, где и пердели, и сопели, и дышали перегаром. Но в основном люди дремали, закрыв глаза и опёршись друг о друга, временами просыпаясь и спрашивая, который час. Но время никто, естественно, не знал. Знали только одно — оно тянется очень медленно.

Где-то через час в коридоре раздалось журчание — в одной из камер кто-то, не выдержав, начал мочиться прямо на пол через решётку. Усатый мусор, улёгшийся поспать на лежанку у стола, услышал это и громко заорал, разбудив весь клоповник.

— Ты что делаешь, сука? Что творишь? — громко заорал усатый. — А ну выходи, сука! Николаев! Егоров! Камеру открывайте, выводите того, кто нассал!

Мусора загромыхали замками, однако найти того, кто именно нассал на пол коридора, совершенно не представлялось возможным — сам он, естественно, не признался, а своего связчика однокамерники не сдавали. Мусора, чертыхаясь, выволокли из камеры человек пять самых ближних, стоящих у двери, и стали охаживать их дубинками. Люди только закрывали руками головы и животы, боясь, что мусора искалечат их. Но били недолго — минут пять.

— А теперь пол вытирайте от ссанья! — велел усатый. — Куртками прямо вытирайте! Давай-давай! Досуха вытирайте.

Пришлось мужикам снимать куртки и вытирать ими мочу с пола. Не хотелось им, конечно, но деваться некуда — трое ментов стояли рядом и поигрывали дубинками, только ожидая возможности пустить их в ход. Когда пол вытерли, усатый велел выводить задержанных в туалет.:

— Егоров, выводи по двое. Начинай с первой камеры.

Краснорожий, улыбаясь, открыл камеру и скомандовал:

— Выходите, мужики! Повезло вам! Делайте свои дела быстро. Двое идут, двое готовятся. Как двое приходят, идут следующие.

В камере поднялся градуса настроения — наступила хоть какая-то подвижка в беспросветной ночи. Много ли человеку надо… Сразу шуточки, прибауточки полетели.

Жека стоял ближе всех к двери и пошёл в сортир одним из первых. Туалет в клоповнике был запущен и убог — походу, ремонта не видел со времён Брежнева. Стены, крашенные унылой серой краской, уже облупившейся, тут и там зияли дырами осыпавшейся штукатуркой, с обвалившегося потолка свисала штукатурка. Плитка на полу наполовину отвалилась и была сложена в углу. В большой чаше, заляпанной говном и газетными обрывками, постоянно журчала вода из сломанного унитаза.

Жека поссал, помыл руки холодной водой и напился из крана, сложив ладони лодочкой. Сейчас почувствовал себя значительно лучше. Мог бы конечно, вырваться отсюда, перемолотив мусоров, но решил пока не торопиться и не пороть горячку.

— Я тут двое суток уже, — пожаловался мужик затрапезного вида, которого отпустили с туалет с Жекой на пару. — И в суд не везут, и здесь просто так держат.

— А жрать дают? Голодом что-ли? — удивился Жека. — Это ты чё, двое суток не жрамши что-ли?

— Жрать привозят из КПЗ раз в день, — заявил мужик. — Две булки хлеба на камеру. С такой жратвы тут ноги протянешь.

Примерно за час всех, кто хотел ссать и пить, сводили в сортир из всех камер. Потом опять всех заперли. Жека стоял всё так же, у самого входа, держась рукой за решётку. В камере были лавки вдоль стен, на них по очереди садились те, кому уже совсем невмоготу было стоять. Если хочешь полежать, выход был только один — лезь под лавку, под шконарь, и спи там, под ногами.

Опять потянулось время, казавшееся здесь бесконечным. Примерно через час начали шуметь задержанные в соседней камере:

— Начальник! Тут мужику плохо! Глаза закатил и язык вывалил! Скорую надо!

— Какую ещё скорую? — недовольно спросил краснорожий Егоров, прошёл к камере и отворил её. — Выносите его сюда. Кладите на пол.

Тут уже подошёл усатый Петрович. Был он в расстёгнутом кителе и сдвинутой на ухо фуражке. Нагнулся, похлопал дубинкой по щеке лежащего, потом повернулся к краснорожему: — Кажись, откинулся. Надо скорую звать.

И в это время откуда-то с другой стороны послышались шаги как минимум, двоих человек.

Петрович и краснорожий изменились в лице, увидев вошедших. Даже как будто съёжились, уменьшившись в объёме и чуть отступили назад.

— Вы зачем, ребята? Дела какие-то? — елейным голоском спросил краснорожий. В голосе его и виде сквозил страх.

— Соловьёв где тут? — спросил уверенный голос.

Славян! Славян пришёл! И с ним ещё кто-то.

— Тттуттт, — дрожащим голосом ответил Петрович. — В первой камере.

— Открывай, — велел Славян и встал напротив камеры. Тут Жека и увидел его. Изменился корифан. Стал более уверенным, даже ещё более уверенным, чем когда мутил с Жекой. Одет в длинное чёрное пальто, шляпу и клетчатый костюм-тройку.

Приехали наконец-то…

Краснорожий сержант, стараясь не смотреть Жеке в глаза, отворил дверь и отошёл в сторону, словно опасаясь чего-то. Сейчас этот странный немец, которого менты считали лохом и на которого хотели повестить дело, вдруг каким-то непостижимым образом оказался знакомым местных бандитов, которые, судя по тому, как спокойно расхаживают по РОВД и которые прошли мимо дежурного и группы задержания, действительно люди опасные и влиятельные.

Жека вышел и поздоровался со Славяном. Второй крендель, естественно, был Лёха. Поздоровался и с ним. Лёха был в дорогом кожаном плаще и тоже в костюме с галстуком.

— Вы чё так долго? — недовольно спросил Жека. — Видели же, как меня ОМОН повязал.

— На улице побазарим, пошли! — чуть усмехнулся Славян. — Там машина стоит.

— Сейчас, подожди, делишки кой-какие есть, — заявил Жека и, обернувшись к Петровичу, спросил: — Протокол где?

— А… Что? — испуганно спросил Петрович.

Вид старлея стал ещё более зашуганным. Он понял, что наехал не на того человека. И даже если этот человек прямо вот здесь, при свидетелях, изобьёт его до полусмерти или убьёт, ему абсолютно ничего не будет…

— Протокол говорю давай! — злобно сказал Жека и толкнул Петровича к столу, сбив фуражку на пол. — Или тебе по фанере ногой напомнить? Зубы выбить, сука?

— Тихо-тихо, не быкуй! — Славян спокойно положил Жеке руку на плечо. — Он тебе сейчас всё отдаст. Из журнала задержанных лист вырвет, что тебя сюда привозили. Так ведь, мусорок?

— Они… Все пронумерованы и подшиты! — в отчаянии сказал Петрович. — Так нельзя! Утром капитан придёт и смотреть будет!

— Ну ты куда-то ж этого жмура будешь увозить? — Славян кивнул головой на мёртвое тело мужика у камеры. — Ты ж не напишешь в журнале, что у тебя человек в камере откинулся, потому что ты его сутки с похмелья держал и пить не давал? Так ведь? По-любому вы сейчас журнал подрихтуете, а трупак в речку вывезете. Так ведь? Так что можно и журнал поправить.

Жека взял из бледной руки испуганного усатого мусора протокол, порвал и обрывки сунул себе в карман, потом взял журнал задержаний и вырвал лист со своей фамилией.

— Я бы тебя эти бумажки сожрать заставил, сука… — злобно сказал Жека, пряча листы в карман. — Ну ладно, хрен с тобой, живи. Попадёшься ещё раз на моём пути, и тебя убью, и жену, и детей, или кто там у тебя, весь твой сучий выводок.

— Тише, тише, братан, не быкуй, — Славян опять похлопал Жеку по плечу. — Всё, всё, успокойся, пошли. Он уже всё понял.

Жека плюнул на стол старлея и последовал за Славяном по коридору мимо камер. В конце была дверь, ведущая в главный коридор первого этажа РОВД, в конце которого светилось большое стекло с яркой надписью «ДЕЖУРНАЯ ЧАСТЬ». За стеклом сидел дежурный, который, увидев их, нажал на кнопку и с характерным чавкающим звуком открыл электрический засов.