Она продолжила идти, не глядя на собеседника, словно обсуждала что-то самое обыденное на всем белом свете.

— В этом есть и моя вина. Я не выслушала её, не спросила, почему она ведёт себя странно, — добавила она тихо.

Затем Оливия вновь остановилась и повернулась к графу. Её взгляд был прямым и твёрдым.

— Если бы я не была так занята собой, я бы давно сложила два и два. Влюблённость Арианы заметна каждому, кто хоть немного внимателен.

Граф замер. Он видел, как юная сестра герцога порой краснеет, когда он оказывается рядом, как неловко прячет глаза, но назвать это любовью… до этой минуты ему и в голову не приходило.

— Не тревожьтесь, — продолжила Оливия с лёгкой иронией. — В тот вечер вы едва не потребовали плеть для неё. После всего случившегося, уверяю вас, Ариана сама не осмелится подойти к вам ближе, чем на несколько шагов.

Она произнесла это спокойно, но в её голосе слышался тихий упрёк — не только ему, но и себе.

Решение было принято быстро еще до пира: всем казалось разумным, чтобы Ариана «заболела» и на время исчезла с приёмов. Даже сама девушка восприняла это с облегчением — словно временная изоляция могла стереть позор и дать шанс начать всё сначала.

— И вы вот так легко можете простить герцогу такое обращение с вами? — резко воскликнула леди Мариана Хоммей, появившись будто из воздуха.

Её голос разрушил спокойную атмосферу, и она уже стояла перед Оливией, глаза полны нетерпения и ехидства. Девушка не могла успокоиться:

— Где же ваши уроки о гордости и о том, как должна вести себя жена? Что нужно делать приличной даме? Или вы просто всё стерпите, герцогиня?

Граф Дюк окинул эту сцену безмятежным, чуть холодным взглядом. Мариана — суетливая, ехидная, с постоянным желанием выказывать свою правоту — частенько вызывала у него презрение и скуку. Он видел, как она стремительно догнала их и вломилась в разговор без церемоний, и в этом было что-то детское, глупое: остроумие ради остроумия.

— Или вы уже ищете утешение? — прошептала она теперь прямо у уха Оливии, с вызовом, не стесняясь присутствия графа.

Дюк слушал и воображал, как эти слова ложатся тяжёлым обвинением, зависшим в воздухе. Ему было не по душе это лицемерие — поклонение слухам и презрительным подколкам, которые столь охотно подхватывали дамы при дворе.

— Вы забываетесь! — неожиданно вмешался Дюк, не сдержавшись. Его голос был ровен; в нём явно звучало желание защитить, и это удивило даже самого графа.

— Герцогиня Терранс лишь приболела, а вы уже превратили муху в слона.

Мариана лишь фыркнула и, не теряя ни секунды, выпалила:

— Никто не удивится, если сегодня вы придёте в жёлтом. — С этими словами она толкнула Оливию в плечо и, довольная нанесённым выпадом, стремительно удалилась.

Дюк провёл руками по лицу, ощущая неприятную смесь раздражения и усталости. Мариана, которой так хотелось покрасоваться в обществе, так нетерпеливо сорвала свою маску в погоне за травлей и зрелищем. На несколько минут привычная милая невинность, которую девушка изображала в присутствии мужчин, треснула — и это было едва заметно другим, но довольно доходчиво усвоено графом Дюком.

Граф с горечью отметил, что травля герцогини только набирает силу — и виновата в этом, как ни странно, сама герцогиня.

Если герцог не был занят делами, связанными с безопасностью короля или хлопотами вокруг делегации, он неизменно приходил ночью ко мне в спальню.

Обычно он навещал меня, когда в замке уже стихал шум: слуги расходились по своим покоям, стража занимала посты, стихали шаги в коридорах. Муж входил тихо, всегда через смежную дверь, которая разделяла наши спальни.

Это стало своеобразной традицией. Очень часто я уже спала или просто нежилась в постели, когда ко мне приходил супруг. Иногда я говорила с ним сквозь дрему, иногда понимала, что он в комнате, лишь когда чувствовала тепло его тела, обнимающего и согревающего сонную меня.

А иногда я засыпала до его прихода, не имея возможности перекинуться и парой слов. Но след на подушке, цветок на тумбочке, бокал на столе, а иногда записка, что-то всегда свидетельствовало о его присутствии. Я знала, что он почти каждую ночь бывал в моей спальне.

И вот, в ночь после бала, после его спектакля под названием «измена», смежная дверь между нашими спальнями легонько открылась.

Я уже лежала в кровати с книжкой в руках, я читала не так внимательно как хотелось, беспокойство и сомнения мучали меня, а сюжет книги утекал сквозь пальцы. И когда я увидела мужа, я даже поленилась запомнить номер страницы, быстро захлопывая издание.

Герцог пришел ко мне, переодевшись, в одной рубашке и лёгких штанах. На лице его сохранялось привычное спокойствие и уверенность, но в каждом движении сквозила редкая для него расслабленность и плавность движений.

Я поспешно вскочила, чтобы налить ему воды — слишком уж хотелось услышать новости вечера. Он подошёл ближе, облокотился о стену у кровати, притянул кубок к себе и сделал несколько глотков прямо из моих рук, он подтащил меня к себе, усадив на колени. Его пальцы мягко скользили по моим волосам, массируя кожу головы.

— У тебя странные мысли, — прошептал он мне на ухо, и в голосе его звучала улыбка. — Извращённый ум. Не перестаю удивляться, как у такой простой, домашней девушки может быть фантазия, достойная лучших шпионов дворца.

У меня был готов ответ — дерзкий и честный. У меня был учитель: прагматичный, иногда жестокий, но по-своему справедливый. Я повернулась к нему, и на миг просто замерла. Впервые за всё время новой жизни, мне казалось, что я видела его без маски — без холодной строгости, без привычного надменного спокойствия.

— А ещё больше меня удивляет твоя решимость рисковать, — тихо произнёс он, заправляя прядь моих волос за ухо. Его пальцы скользнули по коже у виска, легким, почти невесомым движением, от которого мне стало чуть тяжелее дышать.

— Мне кажется, некоторых событий не избежать, — ответила я, стараясь говорить спокойно, хотя сама слышала дрожь в голосе. — Лучше использовать их в своих целях, чем ждать и бороться.

Он посмотрел на меня с таким внимательным, почти изучающим любопытством, что мне вдруг захотелось отвести глаза, разорвать этот слишком прямой, слишком откровенный зрительный контакт.

— Да, — сказал он наконец, чуть усмехнувшись, — но я всё ещё поражаюсь тому, что творится в твоей голове.

Я не заметила, как его рука скользнула мне за плечо, потом он уложил мою голову себе на грудь. Сам он устроился на кровати с какой-то ленивой естественностью. От его тела исходило тепло, а руки пробуждали знакомую дрожь в моём теле.

— Я лишь предложила выход, — сказала я, тихо поднимая голову с его груди. — Разве вам не кажется, что мой план… интересный?

В его глазах промелькнула тень улыбки, но я видела — за ней скрывалось беспокойство. В памяти всплыло другое воспоминание: та самая наша ссора, когда я в прошлой жизни злилась на него за то, что он использовал сплетни обо мне ради высшей цели.

— Граф Дюк долго пытался меня отговорить, — напомнил Феликс, почти устало. — И, пожалуй, в чём-то он был прав.

Феликс провёл рукой по моим волосам и добавил уже мягче:

— Оливия, я согласен с Дюком. Я — твой муж, и моя обязанность — защищать тебя от слухов, а не подбрасывать им повод. Особенно сейчас, когда ты во дворце, а не в родовом замке, под защитой высоких стен.

Он замолчал, глядя куда-то мимо меня, словно сам с собой спорил.

— Слухи разносятся по дворцу слишком быстро, — произнёс он наконец. — Раньше я и не задумывался каким сокрушительным может оказаться слово. Я бы хотел тебе это запретить.

Я чуть приподнялась, заглядывая ему в глаза.

— Но не запретил же?

Он задержал дыхание, словно не ожидал этого вызова, а потом коротко ответил, глухо, почти шепотом:

— Не запретил. Но стоило.

— У вас, как я вижу, нет других идей, кроме моей, — сказала я, приподнимаясь. — Можно, конечно, на протяжении пяти лет искать по одному шпиону в год… а можно позволить им самим сделать свой ход.