Жена подняла подбородок, почти вызывающе, но в её глазах горела не дерзость, а отчаянное желание быть услышанной.

— Если вы уготовили мне монастырь… я не понимаю, за что, — продолжила она чуть тише, — но приму и это ваше несправедливое решение. Слышите?

Оливия резко развернулась и сделала несколько шагов к двери. И уже почти коснулась ручки, когда остановилась. На миг показалось, что она борется сама с собой. И всё же девушка повернулась к нему.

— Знаете… — её голос прозвучал устало, но глаза сверкали упрямым огнём. — Я сделала всё, что могла. Даже появляясь в моей жизни так редко, вы успели измучить и утомить меня.

— У меня дела. Возьмите.

Вот так просто. Две короткие фразы — и это всё, что он счёл нужным бросить собственной жене. Я стояла, глядя на него, и никак не могла понять, чем заслужила такое равнодушие.

Подарок, тот бархатный мешочек, я даже не открыла. Просто отбросила на край стола, словно боялась, что внутри окажется пустота, такая же, как в его словах.

В храме, когда судьба впервые связала нас, я мечтала совсем о другом. Тогда мне виделись совсем иные картины, другое будущее: я рядом с ним, мы вместе идём сквозь испытания, он постепенно влюбляется в меня, а я просто счастлива. Но вместо этого — холод.

В самых лучших моих фантазиях я представляла, что буду переживать о заговорщиках, о штурме замка герцога, о войне за королевство, о судьбах людей, о наших с ним жизнях. А на деле я занята другим. Я осторожно, как к дикому зверю, медленно и почти беззвучно стараюсь подступиться к собственному мужу.

Может, уехать в замок? Собрать свои вещи и сказать, что займусь делами — стеной, дорогами, обороной. Нашла истинную страсть в хозяйстве, хорошее оправдание. Да и мать его, вдовствующая герцогиня Терранс, наверное, по мне соскучилась. А он… он останется здесь, среди этих каменных стен и чужих людей, защищая королевство так, как умеет.

И, возможно, даже не заметит отсутствия своей жены.

Я понимала, что на торжестве взволнованная выпила больше вина, чем следовало. Завтра всё вернётся на круги своя: я снова стану спокойной, рассудительной Оливией, вежливой герцогиней, которая знает, как держать себя в руках, и умеет прятать чувства за ровной улыбкой.

Но сегодня — нет. Сегодня кровь бурлила в жилах, сердце колотилось как бешеное, вырываясь из груди, и все мои эмоции искали выхода.

Я твердила себе сотни раз: для меня прошли годы, я видела этого человека в разных ситуациях, знала его сильным, слабым, злым и добрым. Я многое пережила — и всё равно полюбила его. Но для него наше знакомство почти мимолётно, а чувства… чувства и вовсе не могут сравниться с моими. Он просто не в состоянии сейчас дать мне того, чего я так жду.

С досадой я распахнула свой сундук. Платья, книги, какие-то мелочи — всё полетело на пол. Я хватала вещи, перекладывала их с места на место, складывала, наводила порядок. Шуршание ткани, запах старой бумаги — всё это отвлекало лишь на миг.

И вдруг в моих руках оказалось оно — то самое ночное платье. Белое, тонкое, нежное, словно сотканное из легкой паутины. А ведь покупала и хранила только ради него. Я уже дважды примеряла это платье. Ради Феликса. Ради мужа, который теперь будто нарочно отталкивал меня своей холодностью.

Какая злая ирония. В прошлой жизни, когда он тянулся ко мне жадно, без стеснения, с этим властным мужским желанием — я сама отталкивала его. Не потому что он был мне неприятен. Напротив: он всегда притягивал меня, как магнит, от его взгляда сердце сбивалось с ритма. Но тогда хоть один из нас должен был помнить о долге, о семьях, о чужих судьбах. И этим человеком стала я.

А теперь всё наоборот. Теперь я безумно хочу его. Теперь я имею на него право — своё право жены. И всё же… он не хочет меня.

Я позвала Эву и велела принести кувшин вина. Обязательно закупоренный, с целой пробкой, как будто свежесть напитка могла показать чистоту моего намерения. Когда служанка вышла, я осталась одна. Села перед зеркалом, всматриваясь в своё отражение, и долго, слишком долго смотрела на своё лицо.

Я медленно, словно готовясь к самому важному событию в своей жизни, расчесывала волосы. С каждым движением гребня, я перебирала идеи, как я могу жить дальше, без него. Но эта мысль скорее пугала. Я решила дать ему шанс.

Я надела ночное платье — белое, невесомое, словно сотканное из света. Тонкая ткань мягко скользнула по телу, подчёркивая каждую линию, и в свете свечей почти не таила секретов. Я посмотрела на своё отражение в зеркале — и невольно задержала дыхание.

«Если я хоть немного знаю мужчин…» — подумала я, проводя ладонью по тонкому подолу, — «такие мелочи могут разжечь сердце и желание сильнее любых слов».

Я приготовилась ко встрече со своим мужем. Если всё это время он был верен нашему браку — значит, у него давно не было женщины. И если я его хоть немного знаю, он не изменил бы мне, не изменил бы мне сейчас.

Значит, Феликс должен прийти.

Я решила просто ждать. Сидеть в этой комнате, как подобает жене, и ждать, что он сам войдёт. Но стрелки часов будто застыли, каждая минута растягивалась мучительно долго, обжигая душу.

Прошёл час.

Сначала я грустила, потом жалела саму себя, а к концу этого времени во мне закипел гнев. Я вдруг ясно поняла: эта третья «брачная» ночь ничем не будет отличаться от двух предыдущих, если я снова останусь в стороне.

Я резко поднялась, словно изнутри меня вырвалась искра. Накинула лёгкий халат — он едва прикрывал тонкую ткань ночного платья, больше подчёркивая, чем скрывая мое тело. Сердце громко билось, так сильно, что я была уверена — его стук слышен в коридоре. Руки дрожали, а ноги налились свинцом. Но я всё равно не могла ни успокоиться, ни остановиться.

Кровь бурлила, стремясь к моим щекам. И всё же я пошла, не смотря на весь страх быть отвергнутой и не понятой. Пошла к его кабинету.

Я стояла перед ним, словно на суде, перед его холодным, изучающим взором. Тонкая прозрачная ткань, которую я наивно считала платьем, на деле была скорее дымкой — она прилипала к моему телу при любом движении, подчёркивая изгибы моей фигуры, открывая его взгляду больше, чем следовало бы.

Феликс молчал. Он смотрел на меня долго, слишком долго, и я не могла понять, что именно отражалось в его глазах: интерес, безразличие или презрение. Вино шептало мне, что он сравнивает меня с другими женщинами, а мой собственный страх кричал, что я проигрываю в этом невидимом соревновании.

Я ожидала чего угодно: жадного взгляда, внезапного движения, слова, которое подскажет, что он всё-таки мой муж, а не строгий судья. Я ждала заверений, что он сегодня навестит меня. Но вместо этого герцог оставался неподвижен. И обида, сдавившая грудь, прорвалась слезами. Они горячо скатились по щекам, предательски блестя в свете камина.

Я никогда не желала его жалости, ничего не планировала добиваться слезами. Я просто запретила себе плакать.

Феликс наконец поднялся. Его шаги были неторопливы, тяжёлые, размеренные, как-будто ему не куда спешить. Он обошёл стол и остановился так близко, что, протяни руку, он мог коснуться меня. Но не сделал этого. Просто облокотился на край стола, опустив голову чуть набок, и смотрел. В его взгляде было не отторжение и не страсть — любопытство, словно он ждал, чем закончится моя речь.

А я знала себя. Я гордая. Я решительная. Я никогда не соглашусь быть чьей-то обузой, второй ролью — даже если этот кто-то мой муж. Его бездействие жгло, унижало, и ярость во мне нарастала с такой силой, что я едва не кинулась прочь из кабинета. Но уходить молча я тоже не хотела.

Насколько жестока ко мне судьба. В этой жизни я не его любимая женщина — и, видимо, лучше признаться себе в этом сразу, чем каждый день рвать сердце в надежде. Лучше обрубить эти болезненные концы самой, чем ждать, пока их перережут чужие руки.

— Вы игнорировали меня так долго, — слова сорвались с губ резко, мой голос дрожал, с каждым новым словом, я бросала вызов самой себе. — Сослали в замок. Оставили нетронутой, без поддержки. Если это развод — хорошо. Жизнь на этом не закончится.