— Давайте вернемся, — улыбнулся принц, — саудовская сторона тоже рассмотрит предложения советской стороны самым внимательным образом.

По итогам салона Ле Бурже были подписаны твердые контракты на поставку 22 пассажирских и 38 военных самолетов — немного, конечно, на фоне успехов Боинга и Макдонелл-Дугласа, но тем не менее лед тронулся. На обратном пути на Родину ИЛ-62 Романова, как и было предварительно согласовано, совершил посадку в варшавском аэропорту имени Фредерика Шопена. Встречал его лично товарищ Войцех Ярузельский, боевой генерал и нынешний руководитель страны, как обычно, в затемненных очках.

— Добрый день, Григорий Васильевич, — поздоровался он с генсеком у трапа Ила, — как ваше здоровье?

Генерал говорил по-русски практически без акцента — выучил язык во время ссылки на Алтай… там же кстати, он получил повреждение глаз, в связи с чем вынужден был носить темные очки до самой смерти.

— Спасибо, Войцех Витольдович, — отвечал ему Романов, — вашими молитвами пока живой и частично здоровый.

— Последний раз я молился, — ответил улыбающийся Ярузельский, — в 45 году во время штурма Поморского вала.

— А я до Германии не дошел, — сообщил генсек, — демобилизовался в Эстонии.

— Почетный караул обходить будем? — справился Войцех.

— Ну конечно, люди же старались, ровными рядами выстраивались, — и они неспешно обошли строй бравых гвардейцев с винтовками на плечах.

— Вот теперь можно и делами заняться, — сказал Романов, когда утомительная процедура встречи закончилась. — Может прямо в аэропорту и поговорим? Мой визит кратковременный — зачем куда-то ездить?

— Согласен, Григорий Васильевич, — ответил тот, — пройдемте в зал для официальных делегаций.

— Итак, — сказал Ярузельский, когда они уединились в зале делегаций, — расскажете, чем вызван такой срочный характер вашего визита?

— Да, конечно, — устроился поудобнее в кресле Романов, — во время беседы с французским президентом мне было сделано представление относительно польского вопроса…

— Поконкретнее можно, Григорий Васильевич? — попросил поляк, — что хотел Миттеран?

— Сами посмотрите, — ответил Романов, выкладывая на стол меморандум, переданный ему в Елисейском дворце.

Войцех с большим вниманием ознакомился с его содержимым, потом начал отвечать.

— Ну что тут можно сказать… по фактуре все правильно, Куронь с Михником сидят, Модзалевский и Валенса под надзором, а Малишевского мы собираемся выпустить в Австрию в течение этого месяца, у него мозгов мало, никакого вреда он нам не нанесет ни здесь, ни в Австрии.

— А как-то успокоить эту волну можно? — поинтересовался наш генсек, — просто меморандум Миттерана это же не единичный случай, похожую бумагу нам уже передавали западные немцы. И американцы точно в стороне не останутся… зачем нам новая волна истерии в прессе и у общественности?

— А как ее можно успокоить, эту волну? — искренне заинтересовался Ярузельский. — С 80-го года все никак не можем, с тех самых событий в Гданьске…

— Дорогой Войцех, — перешел на более близкую форму общения Романов, — в истории не бывает совсем уж уникальных событий… может быть за редчайшими исключениями — все уже когда-то случалось и каким-либо образом разрешалось, верно?

— К чему вы клоните, дорогой Григорий? — уточнил поляк.

— К тому, что надо изучать исторические прецеденты и брать на вооружение мировой опыт… — ответил Романов и после непродолжительной паузы закончил свою мысль, — возьмем историю России в конце девятнадцатого и начале двадцатого века, нет возражений?

— Никаких возражений, — эхом откликнулся генерал.

— Вы не хуже меня, наверно, помните, что творилось в России в это время — революционное брожение, массовый терроризм и очень, очень много легальной и нелегальной оппозиции…

— Если выбросить террор, — отозвался Ярузельский, — то в остальном все очень похоже на современную Польшу.

— Чем все это закончилось, надо напоминать?

— Сначала первой революцией в 1905-м, — немедленно выдал Войцех, — а потом и еще двумя в течение 1917-го.

— Верно, — улыбнулся Романов, — но сейчас же нам революции совсем ни к чему, да?

— Дорогой Григорий, — прервал цепь исторических реминисценций поляк, — давайте уже будем говорить прямо без этих аллегорий.

— Хорошо, — вздохнул Романов, — согласен перейти прямо к делу… царская власть в эти годы действовала нерешительно и ни одного мероприятия по нейтрализации оппозиции до конца не довела. Но что у нее, у этой власти, получилось неплохо, так это создание органа законодательной власти в виде Государственной Думы, помните такую?

— Ну а как же — Пуришкевич, Родзянко, Протопопов, — ответил Ярузельский, — главными в этой Думе были, если не ошибаюсь, кадета и октябристы…

— Да, Пуришкевич и октябристы, — подтвердил Романов, — но главное не в этом…

— А в чем?

— В переключении внимания общественности на пустую говорильню — эту функцию тогдашняя Дума выполнила очень качественно.

— Намекаете на то, что в Польше надо сделать что-то похожее на кадетов и октябристов?

— Ну не так уже прямо, кадеты нам ни к чему, но разбить оппозицию на несколько противоположных лагерей было бы неплохо. И пусть они выясняют между собой отношения в Сейме… так ведь у вас называется этот орган власти?

— Верно, Сейм… название это пошло еще с 12 века — вальный сейм или общий сбор, сначала проводился, как вечевой сбор у древних славян, потом оно трансформировалось в нечто, похожее на парламент.

— Вот-вот, парламент в виде Сейма — это именно то, что сейчас нужно, — закончил свою мысль Романов, — и чтобы в выборах участвовали минимум две партии, кроме ПОРП,. конечно. А лучше 3−4–5 партий, пусть грызутся между собой…

— В первую очередь они начнут грызть ПОРП, — заметил Ярузельский.

— Ничего, ПОРП это переживет, — улыбнулся Романов, — но между собой у них борьба начнется гораздо быстрее и сильнее. Таким образом, мы и волков накормим, и овец целыми оставим, как говорит русская народная мудрость.

— Я понял вашу мысль, Григорий, — наклонил голову поляк, — мы рассмотрим этот вариант в ближайшем будущем. А теперь, если позволите, пара вопросов по текущему моменту…

— Задавайте, дорогой Войцех, — разрешил генсек.

— До нас дошли смутные слухи относительно неких политических неурядиц в Союзе…

— Скрывать не буду, были такие неурядицы, — хмуро ответил Романов, — если вы намекаете на съезд в Кишиневе…

— Не только. Якобы было еще и настоящее покушение на руководителей государства.

— Попытка покушения, — поправил его генсек, — неудачная. Сейчас все виновные арестованы, ситуация полностью вошла в привычное русло.

— Я рад, — прямо высказался Ярузельский, — что Союзом по-прежнему руководите вы, а не Кунаев и не Алиев.

Романов хитро прищурился, но ни подтверждать, ни опровергать эти слова не стал. И тут беседа была прервана постучавшимся в дверь Воронцовым, у которого было очень взволнованное лицо.

— Григорий Васильевич, очень срочное сообщение из Москвы!

Москва слезам не верит

— Говорите, Юлий Михайлович, — поднял на него глаза Романов, — у меня от Войцеха тайн нет.

Воронцов некоторое время соображал, видимо мысленно отфильтровывал, что в таком случае можно сказать, а что не подлежит огласке, и в итоге выдал следующее:

— По Первому каналу телевидения передали сообщение, что вы, Григорий Михайлович, ушли в отставку по состоянию здоровья, а обязанности руководителя страны временно будет исполнять Алиев.

— А я действительно ушел в отставку? — спросил Романов почему-то у Ярузельского.

— По-моему нет, — ответил тот и тут же добавил, — и здоровья у вас на троих хватит.

— Мне нужна связь с Примаковым, — спохватился генсек, — а потом с Соколовым… или наоборот, что быстрее получится, — после чего он встал и направился к выходу.