— Думаю, — заговорил он наконец, — что после поимки предателей, у меня куда больше поддержки среди советников, чем раньше. Никто из них не станет нашёптывать королю о возможном перевороте. Я держал Людвига в курсе всех новостей: и о подозрительных происках на севере, и о нападении на южные караваны. Он знает, что я работаю на корону, а не против неё.

Феликс замолчал, но я чувствовала, что это лишь удобная часть правды — та, что лежит на поверхности.

— Всё это так, — сказала я, забирая у него письмо и прокручивая его в своих пальцах. — Но я уверена: они написали не поэтому.

Феликс поднял глаза на меня. Взгляд стал внимательным, настороженным.

— Продолжай.

— Элинор помнит, — тихо сказала я. — Она сказала тебе о тканях, она не хотела рисковать, а наши с ней разговоры, её неуклюжие намёки… Королева помнит прошлую жизнь. И знает, что у меня есть дар.

Я прикусила губу. Королева по-прежнему казалась мне скрытной фигурой.

— Феликс! А теперь она нацелилась на нашего сына. На младенца, который только совсем недавно появился на свет.

Феликс нахмурился.

— Думаешь, Элинор хочет использовать твою магию во дворце? Магию нашего сына? В своих… планах?

Я пожала плечами нервно, страх мелко дрожал внутри.

— Мне вернулась лишь малая часть силы. Совсем крохи. И Истат… — я вздохнула. — Истат сделал всё, что мог. Он сказал, что цена за смерть и новую жизнь — всегда сила.

Что возвращение во времени забирает не только магию, но нередко и разум.

Феликс резко поднял голову, и я осеклась, чувствуя, как его взгляд скользит по моему лицу, будто проверяя, цела ли я, не унесла ли меня с собой темнота из прошлого.

— Мне повезло, — продолжила я уже тише. — Я вернулась здоровой. И сохранила остатки дара.

Я сложила письмо, аккуратно, с той осторожностью, которой требует вещь, несущая угрозу.

— Но Элинор этого не знает. Или знает слишком много. И теперь они решают судьбу нашего сына. Ей нужен Киллиан.

— Их алтари слабы, на Южное королевство сейчас нападают чаще.

— Думаешь, у них есть время чтобы планировать на столько лет вперед? — спросила я нервно.

В комнате повисла тишина. Феликс встал, подошёл ближе, и его ладонь легла мне на плечо — осторожно, будто он боялся меня спугнуть. Он обнял меня нежно.

— Оливия, я никому не позволю прикоснуться к нему, — сказал он ровно, но в голосе прозвучала та самая, любимая мною интонация, из которой так и сочилась уверенность. — Никто не тронет ни тебя, ни нашего сына.

Мне хотелось ему верить. И я верила — но только ему, я не могла доверять ни королю, ни королеве.

От переживаний и тревог я не могла заснуть. Тяжелая рука Феликса ощущалась железной балкой, металическим щитом давящим на тело, приковывающим меня к месту. Мысли о том, что моего сына пытаются лишить выбора или использовать с самого детства, засела у меня в голове, заполняя душу чувством вины.

Я резко подскочила. И потянулась рукой к халату.

Феликс тут же проснулся, и потянулся за мной, привычно пытаясь схватить в свои объятья, и мягко, но настойчиво, прошептал:

— Оливия… иди сюда, что случилось?

— Я пойду в детскую. — сказала я вырываясь из хватки его рук.

Феликс сел на кровати, и встряхнул головой.

— Сейчас с ним Истат и кормилица. Они оба спят в его комнате. Киллиан никогда не остается один.

— Я знаю. — Я уже завязывала пояс халата, чувствуя, как в груди нарастает беспокойство. — Но после такого письма… после всего, что мы узнали… я не смогу сидеть спокойно.

Феликс хотел что-то добавить — я видела, как он сжал губы, готовясь возразить, — но я лишь подняла руку, не давая ему продолжить.

— Мне нужно увидеть сына своими глазами. Зря мы обустроили отдельную детскую. — И мягче, уже для мужа сказала: — Это не вопрос и не предложение. Я просто переволновалась… я хочу еще раз проведать сына.

Но правильным решением было разместить детскую рядом с нашей комнатой — буквально за соседней дверью.

Я почти влетела внутрь, уже поднимая руку, чтобы тихо закрыть дверь за собой, но замерла на пороге.

Кровь мгновенно закипела.

Передо мной развернулась картина, которую я точно не ожидала увидеть: Истат, совершенно невозмутимый, сидел у кроватки, а над маленькими ладошками моего сына танцевали тёмные ленты, мягко колыхаясь в воздухе, как дым над свечой. Киллиан радостно тянулся к ним пальцами, а тьма отвечала ему послушно, будто играла. Хуже того — едва заметные, крошечные струйки тьмы тянулись от него в ответ. Ребёнок смеялся, будто это безобидная игра.

— Что ты творишь? — сорвалось у меня, и голос дрогнул от смеси ужаса и ярости. — Что ты делаешь с моим ребёнком⁈

Истат даже не обернулся сразу. Он лишь приподнял ладонь, позволив тёмной нити плавно раствориться в воздухе, и только потом взглянул на меня абсолютно спокойно.

— Радуюсь чуду, — ответил он так, будто говорил о распустившемся цветке, а не о магии, которая калечит людей. — Тьма не повредила его в утробе… Это уже невероятно. Но ещё более невероятно — что он родился с таким даром. Твой сын чувствует её. Видишь? Киллиан понимает тьму, и она повинуется ему. Это нельзя игнорировать. Это нужно развивать.

— Развивать? — я подошла ближе, инстинктивно прикрыв сына собой. — Нет. Нет, Истат. Он младенец. Ему нужно научиться ходить, говорить, держать ложку… а не обращаться с тьмой!

Мой голос сорвался.

— Ты знаешь, что тьма делает с людьми. Ты знаешь, что она вытаскивает наружу страхи, слабости, одержимости. Как ты можешь говорить о ребёнке⁈

В тени, отбрасываемой огнём из камина, черты старца показались ещё резче — словно сама тьма очертила его взгляд.

— Оливия, — он произнёс моё имя непривычно мягко, — в нём нет страха и боли. Нет искажений. Ребенок чист. Его тьма идёт не из раны, не из боли. Она — врождённая.

— Вот именно это и пугает, — прошептала я.

Истат поднялся с кресла, подошёл ближе — но с той осторожностью, которую я видела у него лишь несколько раз в жизни.

— Ты боишься за него. Правильно боишься. Но пойми: сила есть, даже если ты запретишь ему её касаться. Запрет не сотрёт дар, а лишь оставит его беззащитным перед тем, что в нём растёт. Лучше научить его управлять этим, чем позволить однажды утонуть в собственной тьме.

Я прижала ладонь к крошечной головке сына. Он улыбался, безмятежный, будто его не касались ни страхи, ни судьбы, о которых говорил маг.

— Твой сын — не просто ребёнок, Оливия. Он один из сильнейших магов нового поколения. А то, что я знаю о тебе, о Феликсе… о его происхождении — всё говорит о том, что в мальчике течёт кровь короля.

— Тш-ш! — я резко оборвала его. — Забудь об этом. Забудь обо всех переворотах, претензиях и этих… идеях. У королевства есть правитель. Элинор подарит Людвигу наследников. А мой сын — будущий герцог. Я не позволю забивать ему голову этим безумием.

Истат медленно выдохнул, словно ему надоело повторять очевидное.

— Вы оба так ограничены границами своего королевства, — тихо произнёс он. — Вечно думаете о ваших советах, ваших границах, ваших страхах. А я пришёл не отсюда. Мне нет дела ни до ваших разборок, ни до вашего короля. Меня волнуют земли и будущее моего народа.

Он сделал шаг ко мне — совсем небольшой, но воздух будто стал плотнее.

— И знай: твоему ребёнку не нужен трон вашего королевства. Он станет королём Диких земель.

У меня перехватило дыхание.

Истат продолжал, словно читая лекцию у очага:

— Террисгар богат — куда богаче, чем представляют себе ваши советники. И людьми, и силой, и знаниями. Всё, что вам известно — лишь искажённое прозвище, которое дали нашему королевству! «Дикие земли»! Смешно. Мы приняли это как маску. Но ты понятия не имеешь, какая мощь там скрыта.

Я только моргнула. Это было самое длинное, самое связное и откровенное признание, которое я когда-либо слышала от него. Всё время беременности старец был рядом — готовил лекарства, следил за каждым моим вздохом, знал обо мне больше, чем мне хотелось бы.