Бывший друг.

Феликс, как всегда, продолжал совершать одну ошибку за другой, и Дюк, наблюдая за ним, не мог решить — раздражает ли его эта самоуверенность герцога, или виной всему жгучее чувство разочарования в его характере.

Герцог сидел в центре зала, за столом для знати, укрытый от всеобщего внимания балдахином, свисающим с потолка, он был окружён представителями делегации, и с привычной лёгкостью играл роль души компании. Измотанный, но безупречный, он переворачивал свой кубок, демонстрируя крепость духа и — не в меньшей степени — печени. Под общий смех гостей он поднимал бокал снова и снова, словно принимая вызов каждого в этом зале.

Если бы Дюк не знал Феликса так близко, он бы, как и остальные, поверил в эту беззаботную браваду.

Граф Дюк прекрасно слышал шелест дамских голосов, тот самый особенный шепот, что пронизывает любой приём, — сладкий, как виноград, и ядовитый, как змеиный укус.

— Его жена словно ошейник, — прошептала одна дама, лениво обмахиваясь веером. — Её нет, и он наконец-то счастлив, словно время повернулось вспять.

— Если боги будут милостивы, герцогиня пролежит в постели ещё недельку, а то и вовсе уедет в родовой замок — добавила другая с лукавой улыбкой.

— Что вы, что вы! — захихикала третья. — Я не желаю ей зла, лишь крепкого здоровья.

Вздыхали дамы, поглядывая в сторону Терранса с почти священным восхищением.

Дюк слушал, не вмешиваясь, с ледяной вежливостью, за которой скрывалась скука и горечь. Мужчины обычно и не придавали значения женским распрям, было бы леди чем заняться, остальное не важно. Но он слишком хорошо знал этих женщин — их злословие служило им приправой к еде, отдушиной в собственных несчастных браках.

Он перевёл взгляд на Феликса. Тот стоял в окружении гостей, уверенный, как всегда, блистал в своём привычном образе. И Дюк усмехнулся. Нет, счастливица здесь не герцогиня. Счастливчик — он. Терранс. Как всегда.

Леди Бриджит уже начала наступление — опытная, уверенная, с тем самым коварным блеском в глазах, от которого многие мужчины теряли голову, она шла к нему, к Феликсу. Дюк, наблюдая за ней издалека, с трудом верил, что когда-то и сам был под чарами этой женщины.

Она приблизилась к герцогу, словно кошка — мягко, но с явным намерением. Ткань её платья чуть дрогнула, открывая ровно столько, сколько нужно, чтобы приличие спасало от осуждения, но не от воображения. Её ресницы трепетали, как крылья бабочки, а голос звучал тихо, тягуче, будто соткан из шелка и обещаний.

И вот — герцог подаёт ей руку. Дюк машинально сделал глоток, наблюдая, как Терранс ведёт её в танце. Его ладонь опускается чуть ниже дозволенного, движение — на грани дерзости. Он склоняется к ней ближе, чем требует этикет. Всё вроде бы в рамках приличий, но каждый их шаг, каждый поворот тела просто кричит — всё это не так невинно, как кажется.

Дюк сжал губы.

В его глазах герцог поступал глупо. Не стоило соглашаться на эту игру, затеянную по наитию его молодой жены. Феликс должен был понимать, что за любую его «мнимую» слабость придётся платить ей.

Герцогиня толком не освоилась во дворце, она, возможно, просто не знала, с какими последствиями ей придется бороться в этом самом зале. У Оливии просто нет опыта, она не знает силу дворцовых сплетен. Особенно, когда весь двор увидит, что влиятельный муж к ней охладел.

И вдвойне тяжело ей будет, если окажется, что её подозрения — не более чем домыслы и тень, отбрасываемая чужими сплетнями.

По мнению графа, мужчина должен был выслушать жену, а не соглашаться с ней во всём. Хороший муж — тот, кто не позволяет жене идти на поводу у эмоций, кто удерживает от поступков, о которых потом придётся пожалеть.

Муж должен был защитить её, даже если девушка сама не осознаёт, что нуждается в защите, а не ухудшать её положение при дворе.

Вторая жизнь. До танцевального вечера. В кабинете герцога.

— Вы же слышали её, — воскликнула Оливия, будто эти несколько слов могли оправдать Ариану.

Дюк сжал пальцы на подлокотнике кресла. Он с трудом сдержал усмешку. Да, он слышал. И чем больше слушал, тем меньше понимал, что движет этой женщиной.

— Да, девушка не сама купила зелье, — ответил граф, — да, она уверена, что так делают все… Но важно то, что она собиралась с этим зельем сделать.

Он не мог уловить ни капли логики в рассуждениях герцогини. Вместо того чтобы возмутиться, проявить хоть тень сочувствия к человеку, которого едва не лишили воли, Оливия защищала юную глупышку. И всё это — с какой-то странной искренностью, будто не понимала, о чём говорит.

Граф ожидал от Оливии большего: независимого взгляда на происходящее, умения трезво воспринимать ситуацию. Граф был уверен, женщина должна была быть на его стороне. А она как на зло, старалась заслужить расположение мужа, всячески защищая его сестру.

Она ведь не могла не знать, как семья герцога относится к ней — к самой Оливии.

Но граф не мог остановиться, он понимал, что любой упрёк в сторону семьи герцога, звучит для Терранса как вызов. И упорно старался доставить тому неудобств.

— Продолжай, — произнёс герцог, и его голос прозвучал слишком спокойно. Он сел, глядя на кубок, который всё ещё стоял на столе, словно тот хранил ответ.

— Ты веришь, что в этом бокале — яд? — спросил Феликс, не отрывая глаз от вина.

Дюк перевёл взгляд на герцогиню. Она ходила по комнате, взволнованная, нервная, словно в клетке. И когда наконец остановилась, сделала глубокий вдох и встретилась с взглядом мужа.

— Я всё задавалась вопросом, — начала Оливия, её голос звучал слишком быстро, будто она боялась, что её остановят, не дадут договорить, — почему этот замок так помешан на слухах. Почему никто не пытается их остановить. Каждый новый слух — как костёр, и любой обитатель замка подбрасывает в него по полену. И каждый раз этот костёр разгорается сильнее… И всё это — против нас, против женщин.

Дюк чуть приподнял бровь, лениво переплетая пальцы.

— Так было всегда, женщины двора любят поболтать. И? Причём тут слухи? — протянул он с тенью насмешки, будто наблюдал за излишне эмоциональной актрисой, забывшей свой текст.

Но Оливия не обратила внимания. Она словно не слышала его тона, или, что вероятнее, намеренно игнорировала.

— Даже принцесса подметила, что слухов слишком много. Сначала я думала, что это просто праздная болтовня, но если задуматься… обсуждают всё одних и тех же мужчин — неверность, холодность, равнодушие. И эти разговоры не утихают.

Граф сдержал усмешку. Ах, наивная.

Он посмотрел на герцогиню с тихим любопытством. Она говорила с жаром, с верой, будто это действительно имеет значение — будто слова направленные против женщин могут иметь вес в мире, где всё решают за них.

— Представьте, — продолжала она, делая шаг вперёд, — у вас есть несколько уважаемых мужей, лордов земель. Им нет дела до своих жен — они заняты делами, войнами, политикой. Одни слишком стары, другие слишком горды, чтобы говорить с молодыми женами как с равными. А некоторые жёны… — её голос дрогнул, — вынуждены жить под одной крышей с любовницами своих мужей.

Дюк опустил глаза, пряча улыбку за своей рукой. Как тонко получилось. Даже не подозревая, она попала прямо в цель. Он мельком взглянул на Терранса, но тот, как всегда, сидел невозмутимо.

— А теперь представьте, — продолжала герцогиня уже с чувством, — что все эти женщины становятся объектом пересудов. Их осуждают, выставляют глупыми, неинтересными или пустыми. И даже если всё это ложь — как долго, вы думаете, они смогут ей противостоять? Как быстро они согласятся на всё, чтобы изменить ситуацию? Или как скоро они захотят отомстить?

Дюк откинулся на спинку кресла, внимательно глядя на неё.

Оливия смотрела на мужчин с видом человека, уверенного в том, что только что произнесла очевидную истину. Но граф Дюк, сидящий напротив, лишь лениво постукивал пальцем по столу. Этот сухой, ритмичный звук будто отсчитывал секунды её терпения — и медленно сводил девушку с ума.