Маги утверждали, что те, кто носит в себе тьму, обладают большими правами, чем простые смертные. Этот догмат расколол верхушку королевства: одни видели в них новое будущее, другие — угрозу всему человеческому роду.

Восстание Ордена Хаоса потрясло Северную часть королевства и самого Карла Великого. Города падали без меча, армии теряли силу ещё до того, как обнажали сталь. Тогда защитник, ведомый отчаянием, ценой собственной крови, заключил тёмных магов в оковы бессилия.

Многие из них были казнены. Другие исчезли, скрывшись за пределами королевства, — их имена стерли из летописей, их замки с имуществом были уничтожены и проход в королевство для них запечатан навек.

Ближе к ночи, когда шум и веселье постепенно угасали, гости покидали общий зал, а замок затихал, готовясь ко сну, я вдруг почувствовала, как что-то неладное чувство подкралось ко мне. Сначала показалось, что свет свечей померк — словно кто-то приглушил их пламя. Затем пол ушёл из-под ног, и я едва удержалась за спинку кресла.

Тяжесть воздуха будто обрушилась на меня тяжёлым грузом: голова закружилась, а в висках забился молот — быстрый, беспощадный, без определенного ритма. В груди стало тесно, дыхание перехватило, и каждая попытка вдохнуть приносила только боль. Перед глазами расплывались силуэты, а комната полная тишины и покоя казалась слишком громкой, а очертания предметов слишком резкими, и любое движение резкой болью резало по коже.

Я закрыла глаза и прижала пальцы к вискам, пытаясь удержать себя в этом зыбком равновесии. Казалось, что сама земля подо мной колышется, а мысли тонули в густом, вязком тумане.

Вдруг в тишине раздался стук в мою дверь. Я, прилагая последние усилия, словно через вязкий туман, сделала несколько неуверенных шагов. Каждое движение отзывалось болью в висках, и всё же я потянулась к ручке.

Дверь скрипнула, и я увидела его. Феликс. Уже не в парадном костюме, а в белой рубашке, небрежно расстёгнутой на груди, и тёмных штанах. Он выглядел непривычно простым, почти домашним, и всё же в его взгляде читалось нечто настороженное.

— Ваша светлость… — прошептала я, пытаясь собрать мысли, но слова путались, обрывались. — Не нужно… давайте… перенесём… другой день… я прийду к вам… вы приходите…

Я бормотала обрывки фраз, сама понимая, что они звучат бессвязно. Горячка жгла меня изнутри, сознание ускользало, и мне было мучительно стыдно показывать себя такой слабой.

Он же не сказал ни слова. Просто шагнул ближе, и прежде чем я успела возразить, поднял меня на руки. Его хватка была надёжной, уверенной, и мои протесты — тихие, сбивчивые — он словно не слышал.

Я чувствовала, как мир качается вокруг, а сердце стучит слишком громко. В следующее мгновение моё тело коснулось прохладных простыней, ткань приятно охладила мою разгорячённую кожу.

Феликс задержался на миг, глядя на меня, но ничего не сказал. Затем я услышала его шаги, гулкие, уверенные, будто удары в виски. Он дошёл до двери, и со звоном, болезненно отдающимся в моей голове, та захлопнулась.

Горячка разрывала меня изнутри, мир плыл и искрился перед глазами. Тени сливались в причудливые образы, и я не сразу поняла, что это чьи-то руки — сильные, уверенные — прикасаются ко мне.

Чужие пальцы скользнули к шнуровке моего корсета, и я попыталась отстраниться, но сил не было. Тугое платье вдруг стало свободнее, и я жадно вдохнула полной грудью, будто только что вырвалась из заточения.

— Эва… — пробормотала я, чувствуя, как ткань соскальзывает с плеч. — Скоро всё пройдёт… обычно первый час тяжелее всего.

Ответа не последовало. Только сосредоточенные, молчаливые движения. С невероятной силой эти руки поднимали меня и снова укладывали на место — так легко, будто я была тряпичной куклой. Корсет исчез, платье тоже. Мои пальцы коснулись другой ткани — мягкой, нежной. Лёгкая ночная сорочка опустилась на плечи, и я вздрогнула от её прохлады.

— Я не хотела, чтобы он видел меня такой, — прошептала я и, вдруг сама удивившись, тихо рассмеялась. — Или, может… всё равно.

Меня осторожно уложили на подушки, укрыли одеялом. Неумелыми, но старательными движениями мои волосы собрали лентой, пряди выбивались, щекотали лицо. Даже в бреду я думала о глупостях — о том, что сначала их надо расчесывать, иначе утром они будут спутаны.

Металл коснулся моих губ — холодный, резкий, чужой. Вода? Нет… горечь пронзила язык.

— Пейте. Это настойка, вам станет легче. — кубок снова коснулся моего лица, настойчиво, но бережно.

— Эва… — прошептала я. — Эти магические бури… Ты выглядишь как мой муж. Даже голос похож…

— Оливия. — Голос был слишком глубоким, слишком уверенным. — Это настойка, незачем терпеть целый час. Сделай глоток.

Чьи-то сильные руки легко приподняли моё тело, будто я была не тяжелее покрывала. Под голову скользнула вторая подушка, и я оказалась в полусидячем положении.

— Вот теперь пейте. — приказ прозвучал мягко, но непререкаемо.

Он наклонился ближе, и я почувствовала дыхание на своей щеке — прохладное, свежее, такое реальное, что я боялась открыть глаза, чтобы не разрушить иллюзию. Я сделала несколько жадных глотков; горьковатая жидкость холодом разлилась по горлу, снимая жгучую жажду.

А потом на мой лоб легло что-то влажное. Холодное. Обжигающе приятное. Я вздрогнула, но через миг позволила себе расслабиться. Ткань осторожно скользила по коже, унося с собой жар, а я погружалась в глубокий сон.

Я проснулась ранним утром. За окном звенели голоса пробуждающейся природы: щебет птиц, шелест листвы, едва уловимый гул замка, который только начинал оживать. Учитывая, как мучительно проходила ночь, я не ожидала встретить утро в таком прекрасном самочувствии.

Но что-то тяжёлое и тёплое давило мне на грудь.

Феликс.

Он спал прямо на моей кровати, как был — в рубашке, даже не сняв кожаные сапоги. Его рука лежала поверх моего одеяла, словно он сторожил меня даже во сне. Я замерла, вслушиваясь в его спокойное дыхание.

Мой взгляд скользнул по лицу мужа: спокойное, серьёзное даже во сне. Потом я посмотрела на себя — лёгкое ночное платье, на плечах сбившаяся ткань. Я дотронулась до волос и вытащила неумело завязанную ленту — видимо, его рук дело. В стороне стоял тазик с водой, по борту свисало мокрое полотенце, пахнущее травами и прохладой. На столике у постели я увидела её — ту самую настойку, которую когда-то давал мне Истат.

Я задержала дыхание. Как он узнал? Как понял, что у меня случился приступ?

Мысль поразила меня.

Я вспомнила тот глубокий порез — ту встречу в коридоре родового замка. Тогда, после очередного приступа, я хотела выйти на улицу, вдохнуть ночной воздух, а вместо этого столкнулась с ним. Его рука была в крови, свежая рана пересекала кожу, и в памяти до сих пор жгло то странное ощущение: будто наши страдания были связаны.

В ту ночь он бросил вопрос — правда ли я ощущаю потерю сил? Но глаза его смотрели слишком пристально, слишком внимательно. И теперь, снова… он оказался рядом именно вовремя.

Что это? Случайность? Я не знала, что перевесит во мне — подозрительность или желание поверить, что всё это могло быть простым совпадением.

И тогда взгляд зацепился за раскрытый фолиант, оставленный накануне. Листы были чуть помяты, будто кто-то к нему прикасался. Я снова прочитала знакомую строчку:

«…ценою собственной крови он заключил тёмных магов в оковы бессилия».

Слова пульсировали в голове, обретая новый, пугающий смысл. Сумасшедшие мысли навязчиво возвращались — ещё вчера я отметила странность этой фразы. «Игра слов», — тогда успокаивала себя. Но теперь, после этой ночи, уверенности больше не было.

«…ценою собственной крови…»

Стараясь не разбудить его, я осторожно приподнялась и подняла его руку. Пальцы дрожали от напряжения. Его кожа была гладкой, без малейших следов пореза. Я перевела дыхание и уже почти успокоилась. Но во мне всё ещё теплилось сомнение, и я потянулась к другой руке. Предплечье скрывала ткань рубашки. Я медленно, почти невесомо, начала приподнимать край рукава, открывая чуть больше.