— Да, доченька, можешь нам всё рассказать. Что тебя мучает? Если произошло что-то нехорошее, мы с отцом всегда поддержим тебя. Мы, ведь, очень любим тебя, Солнышко, — произнесла мама с такой нежностью, что на мои глаза навернулись слёзы.

Я была удивлена тем, как говорили со мной мои родители. Привыкнув к тому, что папа постоянно на меня орал, а мама вставала на его сторону, я давно решила, что в их понимании я бестолковая девчонка, которая то и дело попадает в неприятности, которую постоянно надо контролировать и направлять, чтобы она не наделала глупостей, и не дай бог не попала в беду. И вдруг на меня обрушился поток такой нежности и любви, что поначалу я даже открыла рот от изумления, соображая, что могло произойти с моими мамой и папой, ведь их как будто подменили.

— Ну, ничего такого не произошло, — начала я, стараясь не заплакать от внезапно нахлынувших на меня чувств и подбирая на ходу слова. — Просто мы очень разные, и наши отношения сошли на нет. Вот и всё. Ничего страшного, чего вы себе представили, не произошло.

— Так всё просто? И это говоришь ты, которая совсем недавно готова была кому угодно глотку перегрызть за свою любовь? — удивлённо проговорил отец.

— Пап, да всё нормально, — сказала я, отводя глаза в сторону, чтобы он не смог прочитать по ним мои истинные чувства. — Прошла любовь…

— Ладно… Это хорошо, — протянул он задумчиво. — Будем надеяться, что это надолго.

— Навсегда… — протянула я и задумалась. А ведь и в самом деле, это навсегда.

Навсегда!

Но мне не хотелось верить. Я всё ещё тешила себя тщетными надеждами, что мы когда-нибудь будем вместе, но, то слово, что я сказала отцу, сжало моё сердце ежовой рукавицей. Ведь это правда. Пройдёт немногим больше месяца, и я никогда не увижу Александра. В этот момент мне отчаянно захотелось броситься вон из дома и бежать, мчаться к нему, через глухой лес по прямой, через колючий кустарник, сырой валежник, глубокие балки с грязной водой, лишь бы только одним глазком взглянуть на того, кому принадлежало моё сердце.

Но нет. Нельзя. Это было бы глупо. Свести на нет всё то, чего мы добивались целый месяц? Чтобы всё испортить? Нет! Надо крепче держать себя в руках! Только и всего. Но это так мучительно…

Каждый новый день становился для меня испытанием. Проверкой моего характера, выдержки, силы воли, пыткой, которую я мог провалить в любой момент. Прожить каждый следующий день становилось всё мучительнее, чем предыдущий. Не имея права взглянуть в глаза своей любимой, прикоснуться к ней хоть на одно мгновение, я держался из последних сил, чтобы всё не испортить и не показать даже малейшего намёка, что как-то неравнодушен к ней.

Запретил себе всё: смотреть в её сторону, говорить о ней, думать о ней. Справляться с волком было невероятно тяжело, он всеми силами рвался к истинной, которая была совсем рядом, но неизмеримо далеко.

Без неё я не жил.

Играл роль.

Внешне продолжал дышать, ходить, разговаривать и улыбаться, а внутри меня сковывал лёд — только так я мог усмирить дух зверя. Только внутренняя борьба позволяла чувствовать себя всё ещё живым.

Прошёл апрель. Тянулся он мучительно долго, нудно. Ничто не давало ощущения жизни. Волчий дух затаился где-то в глубине, скуля от чувства потери и непонимания, что произошло. Он уже не рвался наружу, его больше не притягивал лес, не заводила охота. Абсолютно равнодушный ко всему, внутренний волк почти всё время спал, я же будто покрылся коркой льда.

Я ждал.

Ждал, кто же будет следующим.

Кто теперь придёт меня убивать?

Они пришли в конце апреля. И это были совсем не те, кого я ожидал.

Явились свободно, совершенно не таясь, уверенные в себе и в том, что собирались сделать.

Возвращаясь из школы, я заподозрил неладное, когда уже приближался к хутору. В окружении километра от хутора было слишком тихо, словно сама природа затаилась: не щебетали птицы, не сновали туда-сюда деловитые белки, словно все живые существа в ужасе разбежались кто куда. Но в самом хуторе всё обстояло совсем по-другому: В двух соседних дворах истошно лаяли и рвались с цепей ополоумевшие собаки. Вороной в стойле бешено храпел и таращил глазищи, куры испуганно забились в курятник — словом, животных что-то страшно напугало, что-то такое, что я чувствовал, сейчас находилось в нашем доме. Ощущалось присутствие нескольких опасных хищников. Испугавшись за отца, я мгновенно взлетел на крыльцо и распахнул дверь, остановившись на пороге.

Внутри дома находилось несколько незнакомых мне людей и мой отец, живой и невредимый. Они сидели за нашим дубовым столом, который теперь выглядел слишком маленьким в окружении таких крупных людей. При моём появлении мужчины напряглись, готовые в сию секунду броситься в атаку, острыми взглядами полоснув по мне. Их было трое: один был старше остальных, высокий, крепкий, лет пятидесяти, подтянутый и хмурый, с цепким холодным взглядом, и двое других, не на много старше меня, но такие же рослые, как и старший мужчина, с развитой мускулатурой, светловолосые и светлоглазые, отчего были похожи друг на друга и казались братьями. По-видимому, младшие подчинялись старшему, который в этой троице был главным. Хищники не проявляли агрессии, а о том, что это были именно хищники, говорило всё: их цепкие взгляды, собранность и готовность к броску, специфический звериный запах, и я немного расслабился успокоенный, что отцу ничего не угрожало, бросил на пол у входа свой рюкзак и с любопытством уставился на гостей.

— Это он? — услышал я густой низкий голос одного из незнакомцев, старшего, с густой шевелюрой и такими же, как и у отца, серыми глазами. Он обращался к моему отцу, нависая над ним, психологически давя мощью вожака. Но тот не отвечал, опустив затравленный взгляд.

— Я спрашиваю — ты отвечаешь! — проговорил тот мужчина ещё более грозно, — Этот мальчик твой сын? Ты знаешь — юлить бесполезно!

— Зачем ты здесь, Ратмир? — с трудом подняв голову, сдавленным глухим голосом спросил отец.

— Что здесь происходит? — поинтересовался я, разглядывая незнакомцев.

На мой вопрос никто не обратил никакого внимания. Старший сверлил моего отца стальным взглядом, двое других молча расслабленно сидели, но их расслабленность, я это заметил, была просто напускной.

— Отец? — проговорил я, пытаясь встретиться с ним взглядом, но всё было тщетно, по какой-то странной причине он не мог поднять глаз, ему трудно было говорить, словно он боролся с давящей на него сверху десятитонной плитой. Поникшие плечи, потухший взгляд, заторможенность движений говорили мне, что на отца происходило какое-то воздействие, и ему невозможно было с этим справиться.

— Вы кто такие? — осведомился я, сделав шаг в их сторону, но старший перевёл на меня свой тяжёлый взор и сказал жёстко:

— Стой, где стоишь, мальчик!

Когда он переключил на меня внимание, отец смог поднять голову. Отчаяние застыло в его усталых глазах.

— Я вам не мальчик! — выплюнул я. — меня одолел гнев. Дух зверя впервые за несколько недель зашевелился под кожей, требуя выхода. Он хотел хорошей, но заведомо провальной, драки за свою территорию, за свою семью. Понимая, что в бою с сильными соперниками потерплю поражение, старался не допустить оборота на глазах у незнакомых людей и ровно глубоко дышал, успокаивая зверя. Все трое уставились на меня строгими глазами, но прямой угрозы от них я не чувствовал. Присутствовало ощущение мощи, силы характеров, но не угрозы.

— Убирайтесь вон! — прорычал я.

— Экий горячий, — проговорил главный. — Не хочешь знать, зачем мы здесь?

— Мне наплевать! Оставьте отца в покое!

— Он заслужил ещё и не такое, — спокойно ответил главарь. — Он совершил преступление, за которое карают смертью.

Я снова поглядел в глаза отцу и проговорил:

— Это правда?