Снова начал себя казнить. Какого чёрта сцепился с этими недоумками? Что на меня снова нашло? Почувствовал себя непобедимым и получил по заслугам!

Накатила волна первобытной ярости.

А дальше по тому же сценарию:

отказало зрение,

появился глухой гул в ушах,

стало невыносимо жарко,

последней в каждой клеточке моего тела появилась боль, налетевшая словно лёгкий ветер, мгновенно перерастая в ураган.

Она терзала меня снова и снова, разрывала в клочья мою плоть, сжигая изнутри, ломая кости и выворачивая суставы. Тело горело от нестерпимого жара. Голова трещала из-за раздававшихся в ней взрывов.

И мне, как всегда не готовому, очень хотелось потерять сознание, только чтобы не чувствовать её.

Но, на несколько секунд проваливаясь в небытие, снова приходил в себя, и как бы ни хотелось моему измученному телу остаться там, за гранью боли, снова и снова возвращался обратно, чтобы всё начать сначала. Мог ли я чувствовать ещё что-то?

Только дикую всепоглощающую ярость! Накатывающую с такой силой, что если бы я смог двигаться, то натворил бы дел. Нашёл, догнал, убил, ни секунды не раздумывая.

Ярость была настолько сильной, что именно она явилась той тонкой нитью, за которую держался дух, связывающий меня с этой землёй навсегда.

Не смог бы сказать, сколько прошло времени, но боль, всё же, не могла быть вечной. Она отступила, когда стемнело, но окончательно я пришёл в себя только через несколько часов.

Когда вернулись чувства, наступила полночь

Я ощутил прохладу и сырость земли, услышал шелест ветра в ветвях, увидел очертания стволов и корней, уходящих глубоко под землю в поисках влаги, почувствовал пряный запах мокрой листвы и вкус собственной крови во рту.

Только тогда осознал, что всё ещё дышу, и сердце надрывно бьётся где-то по рёбрам. Вокруг стоит звенящая тишина, словно вымерло всё живое, испугавшись моего рычания.

Некоторое время лежал, слушая лес, потом слегка подвигал конечностями, проверяя, не сломаны ли они.

Судя по ощущениям, руки и ноги были целы, боль в теле отступила, как и в прошлый раз, ощущаясь отдалённо.

Ощупал покрытое чем-то липким, скорее всего кровью, лицо. Нос не был сломан, и это уже утешало. Перевернулся на живот, поднялся на четвереньки, потом осторожно выпрямился.

С меня лохмотьями свисала разодранная одежда. И в целом я походил на пугало. Случайный прохожий, увидев в зарослях испачканную липкой грязью согнутую фигуру, наверняка убежал бы с криками, приняв меня за лешего,

Разыскал у тропы сохранившийся в целости рюкзак, подобрал его и, еле передвигая ноги, побрёл в сторону хутора.

Конечности едва слушались, но глаза различали всё до мельчайших подробностей, а тонкий слух улавливал даже самый отдалённый шорох.

Добравшись до дома, обнаружил, что он заперт. Вспомнил, что у отца было дежурство, и вернуться он должен был только на рассвете.

Найдя ключ за притолокой, едва смог вставить его в замочную скважину и отпереть дверь, как силы покинули меня. Свалился возле порога, не имея возможности пошевелиться.

В таком положении рано утром меня обнаружил отец. Он не стал ничего говорить по поводу моего внешнего вида, моментально стащил с меня всю разорванную одежду и бросил её возле печки, чтобы потом сжечь. Приподняв под руки, вытащил во двор, под колонку, и холодной водой смыл с тела уже успевшую засохнуть кровь и грязь. Вручил полотенце и помог добраться до кровати.

— Отдыхай, сынок. Всё будет хорошо, — приободрил меня.

С трудом разлепив потрескавшиеся губы, я хрипло произнёс:

— Спасибо.

— Спи, — приказал он, зашторивая окна, чтобы в комнату не проникал яркий солнечный свет начинавшегося утра.

Мой сон был полон кошмаров. Там я был огромным лохматым зверем, мечущимся по лесу. Проклятым изгоем, чуждым всему живому. Я скрывался от этого мира, отчаянно борясь за никчемную жизнь. Спасался от охотников, но не мог увернуться от пуль, снова и снова ранящих в самое сердце.

Открыв глаза, облегчённо вздохнул. Воспоминание об увиденном сне было настолько реальным, как будто всё переживаемое там происходило со мной наяву. Поднявшись с кровати, подошёл к зеркалу, осмотрел себя с головы до ног и нисколько не удивился тому, что увидел.

Как и в прошлый раз, сверху донизу был покрыт чёрно-фиолетовыми переплетающимися узорами, плавно соединяющимися и перетекающими с плеч на грудь, живот и ноги, а лицо выглядело на этот раз ещё хуже.

Я тряхнул головой, злясь, что был таким глупцом и позволил снова себя разукрасить. Резкое движение отдалось в теле отдалённым отголоском боли. Взглянув на часы, решил, что было раннее утро, оделся и тихо, чтобы не разбудить отца, прошёл на кухню.

Снова меня мучил невыносимый голод. Открыв холодильник, вынул большой кусок отварного мяса и с жадностью набросился на него.

— Выспался? — войдя с улицы и снимая обувь, спросил отец.

— Да, — кивнул, не прекращая жевать. — Долго я спал?

— Сейчас вечер, ты проспал весь день, — ответил отец.

Я ждал, что он продолжит разговор, спросит, как я себя чувствую, не нужен ли мне врач, или будет отчитывать за то, что я снова подрался, но, занимаясь своими делами, отец молчал.

Поставив сапоги в угол и повесив куртку, набрал воды в чайник и разжёг в печке огонь, достал из холодильника такой же кусок мяса, сел за стол и принялся за еду. Молча, поел, затем налил две кружки чаю, одну из которых поставил передо мной.

Всё это время я сидел за кухонным столом напротив него и чувствовал, как росло напряжение, которое между нами никогда и не исчезало, но всё время, пока мы жили в одном доме, не приводило к столкновениям. Будучи родными по крови, мы оставались чужими друг другу, ни в чём не находя точек соприкосновения, не имея общих интересов, общих тем для бесед. Я так и не смог принять отца, и, по сути, он был для меня чужим. Его попытки сблизиться сводились к нулю. Мы жили вроде вместе, но словно в параллельных мирах.

Теперь, ощущая повисшее между нами раздражение, я понимал, что без нравоучений не обойдётся. Чувствовал недовольство отца и сознавал причину. Мне бы тоже было неприятно, если б человек, живущий со мной в одном доме, постоянно нарывался на конфликты. Я понимал, что как старший, он обязан был высказать своё недовольство, но, не дождавшись, спросил сам:

— Скажешь что-нибудь? — и, когда ответа не последовало, продолжил: — Ты здесь хозяин. Имеешь право.

— О чём мне с тобой говорить? — произнёс отец, взглянув на меня, и мне стало не по себе. Хмурое лицо, пристальный взгляд внушали гнетущее ощущение. Неизвестно откуда появилось желание опустить взгляд, заткнуться и не нарываться на очередные проблемы. Справившись с несвойственными мне побуждениями, чётко произнёс, глядя прямо в глаза:

— Хотя бы о том, что произошло со мной.

— О чём тут разговаривать? Тебя очередной раз избили несколько болванов. Надеюсь, ты отстаивал правое дело? — в его голосе не было снисхождения, только металл и лёд.

Усилилось давящее воздействие, стало трудно дышать. Желание подчиниться стало напрягать. Откуда оно взялось? Я начал злиться, ощущая исходящую от него гнетущую силу. Злился на себя, на несправедливый мир вокруг, на отца.

Да, я облажался! Мне не стрёмно это признать. Но такого отношения я не заслужил! Начал закапывать себя ещё глубже.

— Знаешь, я вообще ничего не отстаивал, мне это не было нужно. Драки вовсе можно было избежать, я мог бы пойти другой дорогой, они бы даже не заметили меня, — хриплым голосом сказал чистейшую правду, борясь с подкатывающей к горлу тошнотой.

— Почему же ты не сделал этого? Ты мог серьёзно пострадать из-за своей самонадеянности! — резким тоном давил отец.

— Я не знаю… Со мной что-то происходит… Я становлюсь кем-то другим. Иногда мне начинает казаться, что я могу горы свернуть. Вот, я и поплатился! — слабеющим голосом произнёс.