— Это хорошо, что ты можешь признавать свои ошибки. И ещё одно, надеюсь, ты никого не покалечил?

— Не думаю.

— Хорошо. Значит так, слушай внимательно: если будешь постоянно драться, то в школу больше не пойдёшь. Понятно? — тоном, не терпящим возражений, сказал он.

— Странно, — удивился. — С чего бы тебе волноваться о ком-то? Я никого не избивал!

— Сейчас нет. Пока ты этого не осознаёшь, но проблема в том, что в любой момент можешь нанести людям непоправимый вред! Так что, остаёшься дома, пока я не позволю выйти! Тебе ясно? — голос его звучал громче обычного, резче и жёстче, чем всегда.

— В чём дело?

— Я спрашиваю, тебе ясно? — исходящая от него сила напрягала.

Почему мой отец так заботился, чтобы я не нанёс кому-то вред?

Получается, вред, нанесённый мне, не в счёт?

Вдруг накатила волна ярости, с которой я едва мог справиться.

Понимал, что не должен так злиться на собственного отца, но ничего не мог поделать с собой. Тот будто бы не замечал, что со мной творится.

Весь его гнев выплеснулся на меня, каждое произнесённое слово звучало как удар хлыста. Никогда прежде он так со мной не говорил.

Какая-то неведомая сила, исходящая от него, давила на меня так, что я едва мог терпеть. Тело била крупная дрожь. Перед глазами плыли тёмные круги.

— Отвечай! — усиливающееся давление придавило меня к столу.

— Да… — с трудом разлепив рот, смог вымолвить я. Уронив голову на руки, пытался сдержать свою ярость, с ужасом ожидая боли и не желая, чтобы она снова вернулась.

— Ты как, Александр? — наконец, спросил он. Давление ослабло.

— Я не знаю, — произнёс я, еле шевеля губами. Говорить мне было трудно, словно какая-то неведомая сила сковала мне челюсти. Отец, скорее всего не замечал, что со мной происходило, его голос звучал резко.

Решив всё же взглянуть ему прямо в глаза, чтобы попытаться выдержать его гневный взгляд, сначала я сфокусировал взгляд на столе и своих руках, и вдруг подскочил, как ошпаренный. На кистях не осталось и признака чёрно — фиолетовых узоров, тех, что я увидел несколько минут назад.

Подлетев к зеркалу, я, насколько смог, попытался разглядеть своё лицо и тело, на которых прямо на глазах исчезали узоры и пятна, оставляя после себя чистую бледную кожу.

— Да что с тобой происходит!? — повысив голос, рявкнул отец. — Что ты, как юная дева, вертишься перед зеркалом, разговор ещё не закончен!

— Отец… — только и мог я прошептать, поворачиваясь к нему. — Мне это кажется… или, в самом деле, синяки пропали?…

— Александр! Приди в себя! О чём ты говоришь?

— Понятно! — резко бросил я. Как бы мне хотелось, чтобы отец понял, что со мной происходит, но он даже не собирался. Он не видел моего потрясения, не видел того, что происходило у меня внутри.

А там всё кипело от бешенства, мозг готов был взорваться от осознания того, что я начинаю сходить с ума.

Сначала со мной происходили странные вещи, и кто-то очень жестокий изменял сознание, делая меня совершенно другим. Теперь мне кажется, что и тело меняется, наверное, безумный мозг принимает желаемое за действительность.

От внезапной догадки дрожь в теле и руках усилилась, перед глазами снова поплыли тёмные круги, и по спине потёк ручеёк холодного липкого пота.

— Что тебе понятно? — нетерпеливо проговорил отец, внимательно глядя на меня. Что я мог ему ответить? Что у меня что-то с головой, и я полностью съехал с катушек? Нервная дрожь усилилась, и я крепко сжал кулаки, пытаясь её унять, сцепил челюсти, стараясь не стучать зубами.

Гнев, гнев, и только гнев переполнял меня.

— Ты злишься! — догадался отец.

— Да…

— Скажи конкретно, что чувствуешь, и я помогу с этим справиться, — предложил он так, словно отдал приказ.

Ответить я не смог, так как сильно сжал челюсти, чтобы сдержать стон из-за внезапно возникшей в теле боли.

Мысль о том, что отец, может быть, станет меня презирать, поняв, что я ненормален, была невыносимой.

Я уже не видел его из-за повисшей перед глазами мутной пелены, не понимал того, что он мне говорит из-за грохота, раздававшегося прямо у меня в голове, не чувствовал ничего, кроме боли.

Не имея возможности более сдерживаться, попытался закричать, но из моего горящего горла вырвалось только глухое рычание, так как я не смог разжать крепко сжатые челюсти.

Словно парализованный, медленно осел на пол, не ощущая ничего, кроме сжигающего меня огня, глухо рыча, разрывая связки и обжигая горло горячим воздухом.

Вдруг воспалённый мозг осенила внезапная догадка: «Да ведь это же приступ! Что-то похожее на эпилептический припадок? Чёрт! Да я болен!» Отчаянье и ужас охватили меня. Где-то в глубине сознания я всё ещё слышал голос отца, но не различал слов. Почувствовал только, как он подхватил меня своими сильными руками и снова помог добраться до моей кровати.

Надеясь провалиться в спасительную бездну забытья, неосознанно я всё ещё хватался разумом за голос отца. Он что-то громко и успокаивающе говорил. Напрягая мозг, я пытался понять смысл его слов. Когда мне это удалось, я начал различать отдельные слова и фразы:

— Александр, не напрягайся, и сразу станет легче! Ты себе только вредишь. Расслабься! Это всё равно произойдёт

Эти фразы отец повторял несколько раз, снова и снова, не зная, слышу ли я его. Я услышал, но не понимал, о чём он говорит. С огромным усилием открыл глаза, и хоть меня и слепил слишком яркий свет, всматривался в смутные очертания его лица, пытаясь осознать смысл сказанного.

— Говорить можешь? — спросил меня отец. Прохрипел нечто нечленораздельное, пытаясь хотя бы что-то вразумительное произнести, и, всё же, не без труда удалось сказать сначала слово «да».

— Что ты чувствуешь? Скажи хоть что-то! — настойчиво продолжал он.

— Я… в огне… — еле прошептал.

— Это нормально. Я понимаю, что это трудно, но ты должен расслабиться. Не упрямься!

— Что… происходит? — спросил, еле шевеля потрескавшимися губами,

— Происходит то, что присуще твоей природе.

— У меня припадок…? — озвучил озарившую меня внезапную догадку.

Ведь, это возможно — наверняка, я очень тяжело болен, и в этом случае моя мать специально отправила меня к отцу. Она догадывалась, что слабой женщине будет трудно справиться с тяжело больным эпилептиком.

— Нет, никакой это не припадок! — ответил отец возмущённо, но я уже уверился в своей догадке и, обжигая горло словами, попросил горячим шёпотом:

— Отец, вызови врача… Это… снова повторяется… уже который раз… Я… не смогу… больше это выдержать…

Но отец был неумолим, он сказал резко:

— Врач здесь не поможет, сын! Никто не сможет тебе помочь, кроме тебя самого. Ты должен пройти через это сам!

— Через что? — едва шевеля губами, проговорил я, — Я… не понимаю… Что… со… мной…? Я… умираю…?

Отец долго молчал, сомневаясь, стоит ли мне говорить, что происходит со мной, но, все же, решился.

— Нет, ты… перерождаешься!

Эти слова, сказанные так… торжественно, совсем выбили меня из колеи. Все эти загадки не для меня! Почему нельзя сказать всё обычными словами, не создавая атмосферы для закипания мозгов! Ничего не поняв, переспросил, едва ворочая уже почти не слушающимся меня языком и из последних сил шевеля губами:

— Что? … Я… не понимаю…

— Александр, просто расслабься и позволь этому произойти. Всё равно, ты не сможешь этому помешать.

— Скажи мне…, — перебивая отца, прохрипел я, срывая голос, но делая ударение на каждом слове, — Что? Должно? Произойти?

— Ты становишься другим. Другим существом. И не пытайся бороться! Это у тебя в крови! Сопротивляясь, ты делаешь только хуже! — звучал приказ за приказом.

Естественно, я тотчас догадался, что отец — псих. Хорошо замаскированный под нормального человека безумец. За те несколько месяцев, которые я провёл с ним под одной крышей, и до этого дня ни разу не усомнился в его психическом здоровье. Ну, попал! Мало того, что сам тяжело болен, ещё и отец сумасшедший. Конечно, яблочко от яблоньки далеко не падает, не зря он сказал, что это у меня в крови. Ведь я его сын.