Эта ошибка едва не стоила мне потери дружбы с Анной… но я выиграл и тут, добившись, чтобы она согласилась стать моей девушкой.

Провожая девушку домой, постоянно держал её ладонь в своей руке. Не отпустил даже, когда нам повстречался её отец. Удивительно, но я совершенно не почувствовал ненависти к этому человеку, хотя несколько дней назад Андрей Иванович вполне мог лишить меня жизни.

К отцу, матери и младшему брату Ани я чувствовал огромную симпатию, похоже, сразу всех их полюбил, словно в одночасье семья девушки стала мне родной.

В их доме мне понравилась атмосфера гостеприимства и заботы. Я увидел, как сильно родители любят своих детей, волнуются о них, заботятся об их благополучии.

Они вкусно накормили меня, расспросили обо всём, что их интересовало, и мне было приятно общаться с ними.

После обеда Андрей Иванович предложил мне прогуляться, и мы вышли во двор.

— Знаешь, парень, — уверенно начал Андрей Иванович. — Я совсем не рад, что моя дочь с кем-то встречается.

Я не знал, что сказать в ответ, но он и не ждал ответа, продолжая:

— Но я считаю, пусть она встречается лучше с тобой, чем ещё с каким-то придурком из вашего класса. И это не потому, что ты такой хороший. Я тебя не знаю, но знаю твоего отца и считаю его хорошим человеком. А ты запомни, если обидишь её, даже если по твоей вине с её головы упадёт хотя бы волос, тебе придётся не сладко. Ты понял?

Говорил её отец, глядя прямо в глаза, чётко проговаривая каждое слово, чтобы они навсегда отпечатались в мозгу. Когда он высказался, я поспешил ответить, стараясь, чтобы в голосе звучала уверенность:

— Да, я понял.

— Я надеюсь, что ты понял всё правильно.

— Да.

— Иначе, парень, пеняй на себя.

— Я никогда бы не смог обидеть её. Моё единственное желание — оберегать и заботиться о ней. Будьте уверены, что пока я рядом, с ней ничего плохого не случится.

Я старался произносить слова с уверенностью, глядя этому сильному, вызывающему к себе уважение, человеку прямо в глаза. Показав своё истинное отношение, он был честен. Это был настоящий любящий отец, который желал своей дочери самого лучшего. Если кто-то обидит его девочку или использует в своих целях, он не проявит терпимость. Моё желание, чтоб этот взрослый, крепко стоящий на своей земле, мужчина, стал мне доверять, было выполнимым. Я собирался соответствовать требованиям.

— Я рад, что ты быстро всё понял, — сказал Андрей Иванович. — Хочу добавить, что моя дочь должна учиться, поэтому замужество не входит в наши планы в ближайшие несколько лет.

— Она говорила, что хочет поступить в медицинский университет.

— И она поступит, если ты не будешь ей мешать.

— Я не собираюсь ей мешать. Ваше предположение о скором замужестве Ани ошибочно. Между нами только дружеские отношения.

— Что-то верится с трудом! — усмехнулся Андрей Иванович и, внимательно меня оглядев, продолжил с напряжением в голосе: — Я видел, как ты на неё смотришь!

— Что я могу поделать? У Вас очень красивая дочь! Не выколоть же мне свои глаза! Но будьте уверены, что между нами ничего нет, кроме дружбы, — настаивал я.

— Хорошо, если так.

В этот момент Аня прервала наш разговор, за что я был ей благодарен, так как больше не мог выдерживать строгий взгляд её отца. На самом деле он был прав — у меня не хватало сил, чтобы оторвать от неё взгляд.

Наверное, мой взгляд выдавал мои чувства к Анюте, те, которые последнее время постоянно не давали мне покоя. Это они погнали меня среди ночи в обличье волка на верную смерть, они заставили меня сегодня вопреки воле отца выйти из дома, лишь бы увидеть её милые черты.

Я уже не сомневался, что полюбил, полюбил всем сердцем. Об этом свидетельствовало постоянное желание видеть её, держать за руку, готовность заботиться и оберегать от бед, говорить с ней или слушать, просто молчать рядом, ощущать учащённое биение сердца и головокружение от недостатка кислорода потому, что в её присутствии забывал дышать.

Я как будто был болен ею, но совсем не хотел выздоравливать.

Домой я вернулся поздно, когда уже стемнело. Отец сидел на кухне, поджидая меня. По его лицу я догадался, что он в отвратительном расположении духа. Его серые глаза так и метали молнии, когда он спросил резким твёрдым голосом:

— Где ты был?

— В школе.

— Значит, слово отца для тебя не закон?! — на мои плечи словно упала тяжёлая плита, такой давящий глухой рык издавал отец.

Он говорил так, словно не спрашивал, а утверждал это. Я остановился в дверном проёме и ждал, что будет дальше, и открыл, было, рот, чтобы объяснить, почему нарушил его приказ, но отец не дал мне сказать ни одного слова своим гневным высказыванием:

— Я никогда не наказывал тебя, но сегодня мне придётся тебя проучить!

— Изобьёшь меня ремнём или поставишь в угол? — решил съязвить, высказав свои предположения, но отец продолжал:

— Ты безответственен! Ты ещё не научился владеть собой! Ты подверг себя смертельной опасности! Но, как я вижу по твоим действиям, тебе этого недостаточно, тебе плевать на окружающих — ты их тоже обрекаешь на смерть! Такое непозволительно! Чтоб ты это понял, я должен тебя наказать!

— Всё не так, отец! — попытался я оправдаться, но он не слушал — его обвинения хлестали меня больнее ремня. Но когда он приподнял крышку подвала, который находился под нашим домом, и приказал мне спуститься вниз, меня затрясло. В ужасе я покачал головой, отказываясь делать даже шаг в это холодное сырое помещение, пропахшее плесенью и грибком, разъедающим снизу толстые столбы, на которых держался весь дом. Такого я точно от него не ожидал.

— Нет! — дрожа от нахлынувшего омерзения только и смог вымученно выдавить.

— Вниз! — последовал приказ.

— Пожалуйста, не заставляй меня, — проговорил обречённо.

— Я не изменю своего решения. Пробудешь там до утра. Подумаешь о своём поведении.

Решение отца было непреклонным, и мне пришлось выполнить это на первый взгляд простое действие, но с недавних пор практически невозможное для моего внутреннего зверя.

С тех самых пор, как в меня вселился зверь, я мог спокойно делать всё, что хотел: бегать, где пожелаю, забираться на скалы, не боясь высоты, плавать в бурной реке, даже в таких местах, где под порогами образовывались водовороты. Но по неизвестной причине содрогался от ужаса при одном только виде находящегося в моих владениях грота.

Своими владениями я называл те непролазные лесные дебри, в которых провёл последнюю неделю, стараясь не встречаться с людьми. Если бы обнаружил раньше, ещё до того, как переродился, этот прохладный грот, в прошлом тысячелетии образованный в скальной породе, я обязательно захотел бы его исследовать. Теперь же не мог даже заставить себя подойти к нему на близкое расстояние — возникало подсознательное чувство опасности и отвращения, словно там находилось нечто мерзопакостное, такое, отчего сводило зубы.

К своему сожалению, даже не мог предположить, глубок ли он, есть ли в нём вода. Возможно, что это была пещера, о которой никто не знал, так что я мог быть её первооткрывателем. Всего лишь одно упоминание о гроте или пещере вселяло в душу такие отвратительные эмоции, что не приходилось даже и думать о том, чтобы исследовать этот грот.

Как только отец упомянул о подвале, я тут же испытал похожее чувство ужаса и омерзения, такое же, как и при виде находящегося в исследованных мною вдоль и поперёк дебрях грота. Это означало, что моё новое я не переносит даже вида тёмных, сырых и холодных замкнутых пространств.

Конечно, отец наверняка не знал об этой особенности моей психики, иначе, думаю, он бы не подверг меня такому испытанию и не заставил бы спускаться в этот вонючий погреб. Но из гордости и ложного упрямства я не сказал отцу про эту особенность и, скрипя зубами от ярости, всё-таки спрыгнул вниз.