— Так, ерунда… — соврала.

Анна

Мы остались в оазисе ещё на один день, чтобы максимально отдохнуть и вдоволь напитаться водой, дабы хватило на предстоящий сложный переход. Мясо змеи мне тоже пришлось съесть. Как бы ни было противно, но после первого кусочка, который показался мне ужасно отвратительным, я ощутила просто зверский голод. Похоже, измученному организму было совершенно всё равно, что попадало в топку желудка, лишь бы было съедобно. Уже легче справляясь с отвращением, я употребляла сырое мясо маленькими порциями в течение дня, и не заметила, как оно закончилось. Вопреки ожиданию, от такой пищи мне не стало плохо, не тошнило и не заболел живот. Напротив, я почувствовала себя намного лучше, и решила, что теперь смогу продержаться ещё несколько дней.

В скрытом от посторонних глаз оазисе нас никто больше не потревожил. Я смогла хорошо отдохнуть, и даже настроение, которое успело скатиться до нуля, теперь поползло вверх.

В целом мы провели возле родничка две ночи. Как и в первую ночь засыпали порознь, вернее я засыпала, а утром, как и первое утро в оазисе, снова обнаружила себя в прохладных объятьях. Задумавшись на мгновение, каким образом я опять оказалась рядом с Алексом, ведь этот момент не сохранился в воспоминаниях, наивно решила, что начала ходить во сне. Превратилась в лунатика, хотя луны этого мира ещё ни разу не увидела. Возможно, её совсем не существовало.

Что с того, что к моим видениям и голосам прибавилось ещё одно нарушение? Толку переживать, когда первостепенная задача выжить. Одним нарушением больше, одним меньше. Какая разница?

Больше всего меня волновали голоса. Как только закрывала глаза, мне снился один и тот же сон. Или не сон? О мире, которого больше нет. Заканчивалось всё одинаково. Бестелесный голос требовал спасти мир, и когда я спрашивала, что могу сделать, мне отвечали, что я должна это знать.

Я не знала. Ни во сне, ни наяву.

Возможно, эта информация транслировалась для кого-то другого, но случайно попадала ко мне?

При чём здесь я? Обычная девчонка с Земли. Мелкая, худенькая, с выделяющимся животиком, в котором росло моё милое чудо. Самой бы спастись! Куда уж мне спасать миры!

Настойчивый голос умолял что-то сделать, но не говорил конкретно…

И так постоянно. Одно и то же по кругу…

Я кричала, срывая горло, чтобы отстали от меня, чтобы оставили в покое, что я ничего не знаю, но бестелесный голос, ни мужской и ни женский, продолжал вещать одно и то же, одно и то же…

Проснувшись в объятьях Алекса, я облегчённо выдохнула. Наконец, долгожданный рассвет! Или не рассвет. Кто его знает, как называлось светило этого мира, уж точно не Ра. Улыбнулась свету нового дня, обрадовавшись окончанию видений и голосов в голове!

Заметила, что парень не спал. Просто расслабленно лежал, не двигаясь, и внимательно смотрел на меня.

Что это было? Проявление любви? Мне бы этого хотелось… Заглянула в его глаза.

— Ты кричала во сне! — предупредив вопрос, сказал парень.

— А… Что именно? — проговорила с полуулыбкой. Губы, наконец, стали немного эластичнее, так что я могла без опасения снова улыбаться.

— Много чего. Сложно было разобрать. В основном, что чего-то не знаешь, — сосредоточившись на моём лице, проговорил он, и я снова улыбнулась. — Чему ты радуешься?

— Тому, что закончился дурацкий сон…

— Что же тебе снилось?

— Таких красочных снов, как в этом мире, я никогда не видела на Земле, — расслабленно сказала, но предупредив вопрос разочарованно добавила: — К сожалению, я ничего не запомнила.

Я снова закрыла глаза, повернулась на бок, обняв совершенное, высеченное из алебастра тело, уткнувшись носом в грудь Алекса. Каменные мышцы под моей ладонью напряглись, и парень медленно выдохнул, накрывая мои плечи рукой.

Потом мы напились впрок. У нас не было с собой никакой ёмкости, чтобы набрать воды в дорогу, поэтому Алексу пришлось оторвать рукава от кожаной куртки и сделать из них импровизированные бурдюки, завязав крепким узлом одну сторону, а вторую стянуть моими резинками для волос. Он подвесил бурдюки к поясу с помощью перевитой верёвочки сделанной из ткани моей футболки.

Не смотря ни на видения, ни на голоса, я чувствовала себя гораздо лучше. Около сотни шагов даже прошла сама, чтобы размять ноги, но скептическое выражение на лице Алекса, когда он остановился, чтобы меня подождать, заставило меня сдаться. Он снова поднял меня на руки и, устроив поудобнее, двинулся вперёд по одному ему понятным ориентирам. Я уже давно потеряла направление и не понимала, куда мы шли, так как в пустыне не было за что зацепиться взгляду, только лишь огромные дюны.

Я понимала, что Алекс один мог бы идти гораздо быстрее. Сам Закария очень настойчиво на это намекал. Со мной было медленнее. Мы поднимались на дюну, обозревали окрестности, затем спускались, поднимались на следующую. Уложив голову на твёрдую грудь, я думала о своём малыше, который после знакомства со своим отцом немного успокоился, а сейчас и вовсе затих, укачанный движениями лёгких шагов. Ему придётся родиться в этом чужом враждебном мире. Что его ждало? Тяжёлая жизнь, полная лишений? Ребёнок уже вкусил все тяготы и лишения по полной, находясь ещё в утробе матери. Отсутствие воды и еды, наверное тоже коснулось его, и малышу, как и мне, было совсем не сладко.

Чтобы не заснуть, отсрочивая видения, я представляла своего малыша. Возможно, это была девочка. В своём воображении я видела её маленькой и глазастой в красивом белом платьице, покрытом цветочным узором. Я звала её по имени. Почему-то Кирочкой, хотя раньше не думала, как назвать ребёнка, если это будет девочка. Имя Кира всплыло как-то само по себе, и я даже не засомневалась, что это правильно, мысленно согласившись. Малышка бежала босиком по песчаной дорожке возле дома моих родителей за смешным пушистым щенком, и весело заливисто смеялась. Её тёмные волосики развевались по ветру.

— Шаик, Шаик! — звала она щенка. Наверное, пёсика назвали так в память об отважном Шарике, который не боялся даже чёрного волка. Он был хорошим псом, отслужил верную службу нашей семье и однажды зимой уснул и не проснулся в своей будке, спокойно закончив свою по-собачьи долгую жизнь.

Кирочка заливисто смеясь от радости играла с добродушным щенком, как и я когда-то в своём раннем детстве играла с Шариком, а мы с Алексом сидели в плетёных креслах в саду у моих родителей, держась за руки. Вглядываясь в тёмно-серые удивительные глаза мужа, я видела его прежним, волком-оборотнем. Он протягивал свободную руку к малышке, подзывая её к нам. Наконец, Кирочка набегалась и забралась к Алексу на колени, изо всей силы неуклюже обняла за шею и сказала на детском языке:

— Папоська, я тебя любаю! (Так когда-то говорил мой братишка папе, когда был совсем маленьким, и я почему-то примерила это на своего ребёнка)

— А мамочку? — смеясь спросил Алекс, обнимая дочку.

— И мамоську тозе! — заливисто смеясь проговорила малышка.

Из дома вышли мои родители, стояли обнявшись и с любовью смотрели на нас, Ванечка, почти взрослый, считал все эти нежности телячьими, но всё же украдкой улыбался, глядя на племянницу.

Я протянула руку, чтобы погладить доченьку по темноволосой головке, но не успела, потому что всё очень быстро замелькало. Меня затрясли, и я открыла глаза, уже лёжа на песке.

— Проснулась? Тихо. Недалеко рыщут пустынники, — прошептал Алекс, отцепляя от пояса бурдюки и распластываясь на песке рядом со мной.

— Они далеко? — испуганно прошептала.

— Они уже здесь, шли по нашим следам. Видимо, их ведёт хорошо ощутимый запах жертвы, — выглянув из-за гребня дюны, сказал парень.

— Мой запах? — зачем-то уточнила, хотя и так было всё ясно.

Алекс посмотрел на меня как-то странно, с сожалением что ли, и сказал:

— За нами тянется очень сильный шлейф запаха, такой, что твари выползли из своего укрытия даже в такую жару.