Но к усталости и боли Туся почти привыкла: она уже полгода, точно Русалочка, шла по битому стеклу. Уже больше суток она ничего не ела и не пила, не считая воды сомнительного качества. Да и поспать прошлой ночью удалось не более часа. Что же касалось поясницы и отекших ног, то имела ли она право обвинять в этом Олежку, который и так вел себя очень тихо, лишь иногда легонько поворачиваясь и шевеля ручками и ножками. Словно все понимал и пытался облегчить материнскую ношу.

Поднимая на руки облепленных кровяными сгустками и остатками плацентарной оболочки сморщенных младенцев, наблюдая, как они с разной степенью упорства движутся по родовым путям, Туся невольно задумывалась о своем сыне, которому только предстояло появиться на свет. Даже если обстоятельства сложатся благоприятно, хватит ли ему сил. А если нет? А если ее постигнет неудача? Если способности, на которые она уповала, в последний момент подведут? Чем становиться сырьем на фабрике смерти, не лучше ли просто задохнуться в утробе? Возможно, в этом и крылся какой-то смысл, особенно если им с сыном тут не оставят выбора. Но не просто же так Арсеньев ей сказал, что за жизнь нужно бороться.

«Да кто ж тебя с Сербелианы сюда отпустил? — обреченно простонал Командор, едва Туся еще в бараке вновь сумела установить с ним связь. — И главное, когда? Ты хоть понимаешь, что тут все в любой момент может взлететь на воздух? Я даже отсюда вижу, как доноров сюда привозят сотнями».

Он вновь сделал над собой усилие и мысль его обрела стройность и четкость формулировок:

«Операторы установок, когда нас готовили, говорили, что такого количества они не принимали даже на Ванкувере. Легиону требуется энергия, а боссам Корпорации не нужны свидетели. Если повстанцы все же решатся на штурм, то в живых тут никого не останется. Руководство «Пана Моти» предчувствует громкий процесс и не собирается оставлять улики».

«Мы освободим вас раньше, чем это произойдет, — пылко заверила любимого Туся. — Думаю, Клод пытается сейчас решить эту проблему, я просто пока не могу его отыскать».

«Клод пытается, — услышала она новый, исполненный тяжелой горечи стон. — Да мы с Пабло и Дином, пока существовала такая возможность, все головы сломали, пока добирались до чертежей здешней системы самоуничтожения и передавали ее ребятам из Сопротивления. Вот только пользы от наших усилий вышло чуть. Все сконструировано таким образом, чтобы исключить даже возможность освободить пленников. При попытке открыть установку, удар тока из вмонтированного в ошейник шокера останавливает сердце, затем в резервуар под напором начинает поступать концентрированная серная кислота. А если отключить рубильник и нажать на аварийный сброс, запускается система самоуничтожения».

«Я это понимаю, Саша, но я и не собираюсь ничего взламывать или отключать. Вспомни Новый Гавр и Васуки. Да и нынешнее наше с тобой общение. Уж лучше бы вы всю информацию передавали через меня и даже не затевались со связным».

«В Новом Гавре платформа находилась достаточно близко, а вот на Васуки мы тебя едва не потеряли. Да и поединок с Нагой вышел тебе боком. Почему ты все всегда решаешь по-своему? Ты хоть понимаешь, что ради спасения четверых подыхающих калек можешь погубить себя и принести в жертву змееносцам нашего сына?»

«Что бы ни случилось, но Олежку я им не отдам!»

«Откуда такая уверенность? В кого ты такая упрямая?»

«Мне было, у кого учиться».

Когда Тусю повысили до статуса тюремного врача-акушера, Арсеньев, кажется, уже смирился и вопрос о ее вменяемости в тот момент, когда она решила лезть дьяволу в зубы, уже не поднимал. Когда она, принимая первые роды, в ужасе думала о шприце с вакциной смерти, Саша даже немного успокоил ее, сказав, что за младенцами наблюдают несколько суток, и только потом принимают решение. Он из последних сил поддерживал с нею связь, хотя находиться в сознании ему с каждым часом было все тяжелее. При этом он не только не принимал ее помощи, но, наоборот, пытался поддержать, если не дельным советом, то ободряющим словом или общим приятным воспоминанием.

Туся понимала, что эта подпитка нужна не в последнюю очередь ему самому. Поэтому только прятала под маской улыбку, когда в голове начинали звучать звуки вальса на балу орхидей, к острым запахам родилки примешивался аромат моря и цветов с берега заветной лагуны под тремя лунами, а липкую от пота кожу начинали щекотать ворсинки меха и волокна травы, устилавших их брачное ложе в Сольсуранском дворце Владык. Потом их сменяли лепестки роз и шелковые простыни, на которых они нежились уже на Паралайзе и на Земле, когда родные почти в ультимативной форме устроили им еще одну свадьбу. И, конечно, самый мягкий пух, тонкий шелк и даже морская волна не могли сравниться с ласковыми прикосновениями рук любимого, такого близкого и бесконечно далекого.

Самое странное чувство она испытала, когда Арсеньев, вспоминая последнюю встреченную вместе годовщину свадьбы, провел по ее волосам, чтобы закрепить жемчужные заколки. Он ведь еще не видел ее в нынешнем обличии. Туся невольно потянулась к затылку, отыскивая все еще зудевший штрихкод. Да и руки Арсеньева сейчас тоже не сумели бы ни приласкать, ни поднять скальпель или заколку. Его организм из последних сил запускал фагоцитоз, пытаясь отторгнуть костные осколки и инородные частицы. Поэтому видения все чаще напоминали лихорадочный бред.

Впрочем, Туся не могла с уверенностью утверждать, что все образы, извлеченные лихорадкой из глубин подсознания, принадлежали именно Командору. Она могла улавливать и бред других доноров, да и в послеродовой многие женщины метались в горячке, не дождавшись от местных коновалов квалифицированной помощи. Медицинские инструменты тут, кажется, стерилизовали, как в Мурасе, через раз. Не говоря уже о варварских методах устранения даже незначительных патологий. Мало того, что человеческую жизнь тут превратили в сырье, так еще этот драгоценный материал беззастенчиво разбазаривали.

Волны чужой боли захлестывали, точно плети перекрученных удавок обмотавшихся вокруг шеи пуповин. Если бы Феликс или кто-то из его упырей научился страдания рожениц и тяжелобольных по всей галактике преобразовывать в энергию, Корпорация вновь вышла бы из кризиса, отыграв все рухнувшие активы, а человечество пробило бы еще одно дно, отказавшись от анестезии. Тем более, что для представителей низших варн, как и в клоповниках вроде Каллиопы или Мураса, ее и так почти не использовали.

Впрочем, Корпорация, словно чудовищный гнойник, только использовала слабость общества, скованного невежеством, раздираемого кастовой непримиримостью, снедаемого вековыми предрассудками.

— Пожалуйста, только не выгоняйте меня на улицу мне больше некуда идти, — едва успев освободиться от бремени, причитала одна из рожениц.

Пару месяцев назад она задержалась у родителей, не смогла вернуться до темноты и заночевала на вокзале. Когда она вернулась, муж не поверил ни единому объяснению, назвал ее распутницей и выставил из дома. Другую несчастную сюда вместе с будущим внуком сдал собственный отец. Хотя до этого именно он привел ее едва не за руку в спальню местного богача. Кто-то убоялся беспросветной и бесправной вдовьей доли, кто-то расплачивался за долги семьи, кого-то, словно последнюю вещь, проиграли в карты или кости.

Кажется, Эркюль все-таки перестраховался: Тусина слезливая история тоже вполне сошла бы за правду. Хотя, слов нет, Ларсен отыграл свою роль более убедительно, чем это сумела бы сделать она.

Хотя ее руки продолжали вершить тяжелый, неблагодарный труд, у Туси едва хватало сил не терять рассудок, пропуская сквозь себя жуткие картины насилия, побоев и пьяной брани, составлявших повседневность многих рожениц. От одной девушки семья отреклась, как от падшей, после того как какие-то мерзавцы изнасиловали ее прямо в маршрутном элекаре. Другая сама сбежала на фабрику, узнав, что односельчане собираются принести ее в жертву темным богам, точно дикари гнилых болот.

И это при том, что Альянс опережал многие миры Содружества в области высоких технологий, а его военная машина считалась едва ли не самой отлаженной во всей Галактике. В свете этих воспоминаний рассказы Феликса и доктора Дриведи о сданных на фабрику престарелых родителях и бедных родственниках уже не выглядели гнусной клеветой. Только такие неисправимые романтики, как Эркюль и Слава, могли рассчитывать изменить революционным способом древний уклад, ставший поведенческим стереотипом.