Хотя порой и пытается проходить через стены и очень удивляется, когда натыкается на непреодолимые преграды. Лицо у него при этом выражает искреннее недоумение.

Оказалось, что в повседневной мирной жизни он лентяй и педант, а также весьма мелочный и дотошный тип. К сожалению, это у нас общее — поэтому мы нередко ссоримся из-за ерунды, а через полчаса забываем и причину ссоры, и ее ход. Иногда он сбегает от меня на сутки или двое — ему все еще нравится лазить по завесам, особенно по нижним. Кира говорит, что их грубая примитивность напоминает ему, что такое настоящий город, Москва. Мне же давно уже не интересно — хватает других забот.

Кажется, скоро у Города появится новый Смотритель или Смотрительница, причем способом, о котором не слышали здесь никогда. Хотя для людей он вполне естественен.

— Тэри, хватит дремать, пойдем пить чай! — зовет Лаан.

И я иду пить чай.

Ветер...

Ветер и солнечный свет врываются в распахнутое настежь окно.

Там, далеко внизу, снуют яркие разноцветные машины, передвигаются по своим траекториям пешеходы, качаются, словно маятники метрономов, верхушки деревьев. В комнате — тишина, огражденная от уличной суеты, теплый запах уюта: свежей выпечки, недавно выстиранных вещей, нагретых солнечными лучами дерева и металла. Редкие пылинки танцуют вокруг рамы, сверкают, то вылетают в окно, то возвращаются в комнату.

На подоконнике, свесив ноги наружу, сидит девушка с длинной рыжей косой и щурится, глядя на солнце. Наматывает кончик косы на палец, отпускает, наматывает вновь, затягивает петли так, что на пальце остаются красные полоски. Потом, убедившись, что упругие пряди закрутились колечками, начинает разглаживать их.

— Итак, — говорит она, не оглядываясь. — Итак, мы решили?

Долговязый парень в клетчатой рубашке с закатанными до локтей рукавами подходит к ней, обнимает за плечи, словно невзначай отбирает замученную уже косу, переплетает ее пальцы со своими.

Тишина становится сумеречной, упругой и тревожной, пылинки испуганно шарахаются из комнаты прочь — девушка хмурит брови, скидывает с себя руки, прикусывает нижнюю губу.

— Если у вас есть другой план, то почему бы его не озвучить? — резко говорит она.

— Твой план хорош в общем, — раздается голос из глубины комнаты, где в кресле-качалке сидит широкоплечий мужчина с короткой бородкой и длинными волосами, которые придерживает кожаный ремешок. — Но в деталях он не годится. Пойми, Тэри, нам потом работать с этими двумя. Долго. А то, что ты предлагаешь — неплохой способ заставить себя возненавидеть. Навсегда.

Кресло-качалка согласно поскрипывает, демонстрируя, что согласна со словами сидящего, или, может быть, просто предупреждает, что вот-вот сломается под весом своего седока. Скрип звучит жалобно и монотонно, и от этого звука болезненно морщится четвертый из находящихся в комнате, черноволосый крепыш с раскосыми глазами, кривит губы, но молчит. Он сидит на корточках у стены и разглядывает свежие царапины на костяшках.

Молчит он, и наблюдая, как парень в клетчатой рубашке пытается успокоить жену, молчит, пока парочка обменивается какими-то привычными обоим колкостями и ехидными замечаниями. Зовут парня Хайо, и он не любит говорить, пока его не будут слушать действительно внимательно. Для Смотрителя Города, специальностью которого является поддержание информационной структуры в должном порядке, слова дороги. Каждое слово способно быть ключом, но из наобум открытых дверей может прийти опасность.

Наконец, семейная сцена угасает, так и не вспыхнув до ссоры, Лаан перестает раскачиваться в скрипучем кресле, и тогда Хайо поднимается на ноги и щелкает пальцами, привлекая к себе внимание.

— План хорош, — мягко улыбаясь Тэри, кивает он. Потом кивает Лаану. — Но нуждается в некоторой правке. Хотя бы потому, что нам нужны двое работоспособных Смотрителей. А не два моральных инвалида, дурные привычки которых просто заблокированы. Извини, Тэри, но ты должна учитывать, насколько наши поступки, желания и потребности влияют на происходящее в Городе. Особенно — неосознаваемые желания, склонности и потребности. Можно побить собаку и отучить ее воровать пищу с тарелки хозяина — но нельзя никаким битьем отучить ее хотеть съесть кусок мяса...

Лаан согласно хмыкает, не разжимая губ, запускает пальцы в бороду и чешет подбородок. Глаза полуприкрыты, но из-под век улыбается терпение. Светло-голубая радужка под тенью ресниц кажется почти черной, глубокой, как ночное небо и такой же безмолвно-спокойной, равнодушной. Это впечатление обманчиво.

— Достаточно рассуждений, — вновь вспыхивает рыжеволосая, разворачивается боком к мужчинам, выпрямляет ноги, упираясь ступнями в раму, и складывает руки на округлом животе. — У вас, умники, есть четыре месяца, чтобы решить эту проблему. Любым образом и по любому плану. Но я не хочу, чтобы мой ребенок принял на себя нагрузку троих! И мне понадобится целитель!

— Я буду работать с девочкой, — кивает Хайо. — Но так, как считаю нужным я сам. Через три месяца она будет с нами, и с ней будет все в порядке. Я сказал.

— Ты сказал, — повторяют за ним все трое хором.

Чуть позже Тэри перекидывает ноги в комнату, спрыгивает, проходится, упруго впечатывая босые ступни в плотное салатово-серое покрытие пола. Враждебно оглядывает товарищей, фыркает себе под нос, возвращается к окну — густые рыжие волосы, небрежно заплетенные в косу, топорщатся вокруг шеи капюшоном кобры, юбка свободного джинсового сарафана под ветром облепляет ноги и живот, подчеркивая его линию.

— Хорошо, — резко, но негромко говорит она. — Хайо будет работать с девочкой. Остается мальчик. Если моя идея вас не устраивает, то я жду других. И не через неделю или через три. А сейчас.

— Понимаешь ли, милая... — начинает парень в клетчатой рубашке, но Хайо вскидывает руку, обрывая его.

— Тэри. Вчера я посмотрел на него лично. Даже перекинулся парой слов. И прежде чем мы начнем строить какие-то планы, я хочу убедиться, что ты не ошиблась.

— Ну и как мне тебя убедить? — вскидывается Тэри. — Мне показал его Город. Я тоже считаю, что этот мальчишка — самый хреновый кандидат в целители, какого только можно найти. Это законченный психопат, эталонный маньяк. В клиническом смысле. В крайнем случае из него выйдет боец, да и то — я бы на пару с таким никогда работать не стала. Но Город выбрал его. И хочет, чтобы мы привели его в порядок.

— Ты уверена, что тебе не...

— Что мне не показалось? Кира, возлюбленный супруг мой, беременные женщины, конечно, частенько ведут себя странно, но вот сумасшедшими они не становятся, уж поверь мне! И галлюцинации не являются симптомами беременности!

— Вообще-то мы ничего не знаем о том, что является симптомами беременности в Городе, — улыбается Хайо. — Недостаточно информации для анализа. И чисто гипотетически галлюцинации могут быть этаким эквивалентом токсикоза. Разве есть доказательства обратному?

— Хорошо, мальчики! Я поехала крышей и теперь меня можно не слушать! Вообще! Принципиально! — Тэри переходит на крик.

Темная волна прокатывается по комнате, выталкивая солнечный свет и воздух, на мгновение становится нечем дышать — Кира заходится в кашле и, вопреки здравому смыслу, тянет сигарету из пачки в нагрудном кармане.

— Зато курить при мне несомненно можно! — топая ногой, кричит Тэри.

Оборвавшийся и упавший с громким стуком карниз ставит точку на первой части совещания. Вторая часть начинается примерно через полчаса, после того, как Хайо демонстративно уходит в душ, подчеркнуто тихо прикрыв за собой дверь. Лаан заваривает для Тэри, с надутыми губами сидящей на подоконнике, чай, попутно в нескольких мягких фразах объясняя Кире, что курить можно и на улице. Потом он приносит рыжеволосой стакан, наполовину заполненный льдом, наполовину — зеленым чаем. Сверху плавает ломтик лимона и листик мяты. Тэри пять минут рыдает, уткнувшись в рубашку Лаана, жалуясь на то, что все, поголовно все считают ее ненормальной только потому, что она ждет ребенка, потом взахлеб выпивает чай, вытирает слезы, и за несколько секунд приходит во вполне рабочее состояние.