На протяжении недолгого делового разговора усач и Пабло внимательно прислушивались, пытаясь по коротким сухим репликам Арсеньева разобрать, что имел сообщить группе Корзун.

— Ну, как там? — приступил к командиру Петрович, едва дотерпев до окончания сеанса.

— Горячо, как и везде. Держатся пока.

— А госпиталь? — с надеждой спросил Пабло. — Эвакуировали?

Арсеньев покачал головой:

— Об остановке его работы речи пока не идет.

Пабло побледнел.

— Как так? — воинственно зашевелил усами Петрович. — Корзун что, совсем спятил?! Неужто он не понимает, что несколько тысяч беспомощных людей — отличная приманка для стервятников корпорации!

— Командование не имеет права оставлять фронт без надлежащей медицинской помощи, — строго проговорил Арсеньев. — В Окружную раненых даже из Поднебесного квартала везут! Эвакуация проводится, но поэтапно. Пока вывезли три отделения из шести. Остальные ждут своей очереди.

Он повернулся к Пабло:

— Куда направили сеньору Гарсиа?

— Она не успела сообщить, — сокрушенно проговорил тот.

— Будем надеяться на лучшее, насколько это возможно в данной ситуации. Кстати, по поводу моего рапорта относительно Клода, — продолжил он уже другим тоном, явно желая увести разговор от болезненной для Пабло темы. — Наш пострел у Корзуна на передовой объявился и, конечно, принялся там геройствовать. Полковник уточнял его имя и звание, чтобы представить к награде. Так что мой рапорт оказался, увы, не к месту. Не спорить же со старшим по званию!

Он посмотрел вглубь мертвой улицы и нахмурился еще больше:

— Что-то дым густеет, и Капеэсэс затих. Пойду, погляжу, что там у него.

Едва командир отошел на пару десятков метров, Петрович хлопнул по спине Дирижера. Лицо здоровяка светилось торжеством.

— Что я тебе говорил? — весело пробасил он. — То-то!

— А я вообще не понимаю, что это наш командир на Клода так взъелся, — заметил Дин, принимая от усача их опасную ношу. — Тот же всегда у него в любимчиках ходил.

— Вот поэтому и взъелся, что в любимчиках, — Петрович вытащил из кармана изрядно замусоленную сигарету, засунул в рот и принялся ожесточенно жевать. — Парень не ценит свою жизнь ни на грош, а нашему командиру она ох как недешево досталась!

— Как понять — недешево? — временно забыв о своих страхах, удивленно обернулся Пабло.

Петрович выплюнул на ладонь сигарету, сокрушенно посмотрел на то, что от нее осталось, и засунул обратно. Судя по всему, ему до смерти хотелось курить, и даже присутствие нескольких десятков килограмм взрывчатки не могло это желание притупить.

— Вы правую руку нашего командира помните? — спросил он молодых бойцов, воинственно поводя усами.

— Такое, пожалуй, забудешь, — покачал головой Дин.

— Так вот это ему на память от Клода осталось, а вернее сказать, от Серого Ферзя.

— Как так? — не понял Пабло.

Бойцы, включая Дирижера, и Туся сгруппировались вокруг Петровича, чтобы ничего не упустить, ибо намечалось что-то интересное, но тут некстати вернулся Командор.

— Кажется, мы зря здесь пошли, — сообщил он, проводя рукой по лицу и размазывая копоть. — Дальше сплошные завалы: температура была настолько высока, что железобетон не выдерживает.

— А на седьмую соваться — точно погибели на свою голову искать! — возразил ему Петрович. — По мне уж лучше под завалами сгинуть. Я удивляюсь, как эта дрянь, что там окопалась, еще по всему городу не расползлась. Видно, огонь остановил. Помяните мое слово, легионеры еще хлебнут с этим наследием горя, чего им от всей души желаю.

— Чушь это, по-моему, все, — без особой надежды найти понимание устало отозвался Арсеньев. — Досужие байки, армейский фольклор.

— А институт бионики? — возразил ему усач. — Тоже фольклор? Я видел их опытные экземпляры. Встретишь — от страха копыта откинешь, еще до того, как они тебя прикончат. Ты как хочешь, Саня, но я туда не пойду, да и тебе не советую. Если тебе на нас наплевать, пожалей хоть девчонку. Ее-то за что?

— Раскипятился, старый самовар, — улыбнулся здоровяку Арсеньев. — Через институт бионики мне и самому идти не хотелось бы, да только и на третью путь закрыт. Ладно. Мы с Капеэсэс все-таки попробуем поглядеть, есть ли там проход, а вы не зевайте и глядите в оба. За груз и девушку отвечаете головой.

Дальше двигались молча. Говорить расхотелось: идти становилось все сложнее, да и тишина руин выглядела уж больно настороженной. Пронзающие облака обгоревшие каркасы домов, словно заломленные руки вопиющего в пустыне, безмолвно кричали о бессмысленности своего дальнейшего существования и просили дать им покой. Ветер, гулявший в пустых глазницах лопнувших от жары окон, тревожил обрывки коммуникаций и водопроводных труб, и они время от времени отзывались заунывным протяжным стоном.

Пабло зябко поежился:

— Ну и тоскливая песня! Словно собака воет по покойнику.

— Типун тебе на язык! — прицыкнул на парня Петрович. — Как бы нам этот вой боком не вышел. Вот ведь незадача какая. Куда ни кинь — всюду клин. А ведь в прежнее время здесь ходу было всего пятнадцать минут. И надо же было этим стервятникам поганым на третьей свои делишки обтяпывать!

Он хотел сказать что-то еще, но вместо этого вдруг поднял указательный палец вверх и застыл на месте, внимательно к чему-то прислушиваясь. Забытый бычок жалко повис у него на губе. Туся тоже насторожилась. Земля у нее под ногами вибрировала, как во время обстрела. Потом где-то сверху, оглушительный в гулкой тишине, раздался металлический скрежет. Туся подняла голову. По фасаду ближайшего здания, быстро расширяясь, сверху до низу пробежала громадная трещина. Верхние панели немного побалансировали в воздухе, обтряхивая с себя пыль и копоть, и начали медленно падать вниз. Что-то похожее происходило в соседних домах. Этого, впрочем, Туся разглядеть уже не смогла.

В наушниках Петровича загремел голос Командора:

— Назад!!! Бегом марш! Не оборачиваться и не останавливаться!!!!

Усач мгновенно вышел из ступора, сгреб Тусю в охапку и помчался гигантскими скачками по дыбящейся, уходящей из-под ног мостовой, разом поминая святых угодников и безбожно матерясь.

Вокруг все грохотало, скрежетало и лязгало, обрушивая на изнемогающие мембраны барабанных перепонок сотни децибелов пропущенных через усилители громовых раскатов или грохота сотен обезумевших дискотек. Впрочем, этот жуткий стон земли и металла достигал не только ушей. Он ощущался всем телом, сбивая пульс, резонируя в груди и желудке. Мир рушился, небо мешалось с землей, тьма со светом, и единственное, что оставалось реальным — это жесткая броня Петровича, его медвежий захват и ощущение нестерпимого ужаса, засевшее то ли под ложечкой, то ли в груди.

Глянув назад (копируя манеру командира, или просто потому, что это было удобнее всего, Петрович носил женщин так же по-разбойничьи через плечо), Туся увидела стремительно приближающееся облако пыли и копоти. Опережая его всего на пару шагов, по улице мчались трое младших барсов. Рюкзак подпрыгивал над плечами Дина, как лихой ковбой. Арсеньева и Славы с ними не было…

Остановиться их заставила река. Парапет набережной давно обвалился, и Петрович с Тусей через плечо, разогнавшись, едва не сверзился в насыщенную химикатами и смазкой, отвратительно смердящую болотом и канализацией жижу. Пабло с Дирижером, через пару мгновений вынырнувшие из мрака, буквально за рюкзак поймали посунувшегося вниз Дина.

Петрович поставил Тусю на уцелевший участок облицовки набережной и прислушался. Гул и грохот стихли, земля под ногами уже не отплясывала брейк-данс и лишь тихо, настороженно гудела. Вокруг все было спокойно: бои за набережную закончились около двух недель назад и большинство окрестных зданий лежали в руинах.

Хотя бетонный туман достигал такой густоты, что на несколько сотен метров никто не мог ничего разглядеть, Петрович и барсы долго вглядывались в серую мглу, в надежде, что еще пара мгновений, и она расступится, выпустив из своей толщи силуэты двух знакомых фигур. Но пыль уже начала оседать, а Арсеньев со Славой так и не появились. Связь отсутствовала, сколько Дирижер ни пытался колдовать над рацией.