— Он не прикидывается, — терпеливо сказал Лаан. — Он говорит то, что думает. И я тому свидетель. Решай, девочка. По законам Города он неподсуден — все, что он совершил, он совершил на инициирующей завесе. По законам человеческим — он отдал себя в твои руки.

— А ты-то кто такой, свидетель?

— Смотритель Лаан.

Слова прозвучали в предрассветной мгле тяжело и коротко. Девушка отступила на шаг, покачалась на каблуках. Парни тоже напряглись, пристально глядя на Лаана, во взглядах читались и уважение, и недоумение. Непонятно им было, что такая легендарная фигура делает в обществе урода-насильника.

— Ташка, не тяни резину, — через пару минут безмолвия сказал левый — симпатичный, коротко стриженый и курносый. Лицо у него было приятное и открытое. Ситуация его откровенно напрягала — не потому, что он боялся Смотрителя, напротив, сам Лаан и его слова служили гарантией справедливости. Курносый не понимал Вайля, который так и сидел, не шевелясь, и смотрел на Ташу. Такие перерождения не укладывались в его картину мира. Урод был уродом и должен был оставаться уродом на веки вечные, и даже если он пытался прикинуться хорошим человеком — он не мог измениться. Но вот — перед ним сидел урод, который уже не был уродом. Вайль был открыт настежь — прямо смотрел в глаза, говорил спокойно, не юлил и не пытался оправдаться. Он ждал Ташкиного решения, как приговора — и готов был ему подчиниться.

И от этого почему-то очень хотелось врезать Вайлю по морде. Бить головой о землю, бить ногами по лицу — что угодно, лишь бы тот закрыл глаза, сбросил маску, показал свою истинную уродливую суть.

Хрупкая женщина, сидевшая на краю фонтана, поймала взгляд курносого, и, видимо, почувствовала терзающие его душу страсти — она коротко, но внятно покачала пальцем. Парень опустил глаза к земле. Он знал, что чувства и мысли его — дурные, неправильные, но избавиться от них не мог. Ему хотелось, чтобы все поскорее кончилось.

— Не знаю, получится ли у меня... — неуверенно сказала Ташка. — Но если правда на моей стороне и Город меня слышит, то... — она подняла левую руку, сделала паузу, получше подбирая слова, и заговорила уже громко и четко. — И если Город слышит меня, то пусть будет так — если ты еще раз осмелишься взять женщину силой, то ты умрешь навсегда. Таково мое слово...

— Справедливо, — кивнул Лаан. — Справедливо и по делу. Я, Смотритель Лаан, подтверждаю — ты сказала, я услышал. Да вдохнет Город силу в твои слова...

Из темноты — то ли из воздуха, то ли прямо с начинающего багроветь рассветом неба упала горсть ярких рдяных искр, осыпав всех, стоявших на поляне.

— Это не проклятие, — медленно сказал Вайль, а потом резко поднялся и сделал шаг к Таше. — Это подарок. Спасибо...

Девушка всплеснула в воздухе руками, потом замерла и вдруг разрыдалась в голос. Вайль хотел было шагнуть к ней, но Аэль вовремя цапнула его за ремень, подтянула к себе и выразительно покрутила пальцем у виска, прошептав: «Вот только твоих утешений ей еще не хватало, не тот случай, дубина». В результате, успокаивать девочку пришлось Лаану — спутники ее так и стояли, открыв рты, и таращились на небо, Вайля и саму Ташку. Видимо, с проклятиями, выполненными по всем законам Города — лицом к лицу с жертвой, при свидетеле и при обращении к Городу — они столкнулись впервые, и не знали, что при этом случаются определенные спецэффекты.

Лаан со своей ролью утешителя справился отлично — девчонка прекратила истерику и начала кокетливо спрашивать, на что она похожа. Лаан убедил ее, что похожа она на красотку и даже чмокнул в нос, надеясь, что это окажется достаточным подтверждением ее красоты, но не излишней фамильярностью. Напряжение как-то незаметно стихало. Парни ушли, сказав, что подождут Ташку на дороге, а она никак не могла перестать всхлипывать и хлопать кончиками пальцев по нижним векам, чтобы убрать следы от слез.

Аэль, сидя на краю, обняла Вайля за шею.

— Ты молодец, — прошептала она. — Ты просто чудо. Я боялась, что ты сорвешься...

— А я не боялся, — улыбнулся в ответ Вайль. — Потому что ты была со мной.

Слов у Аэль не нашлось, она просто прижалась щекой к щеке Вайля и так замерла. Сердце билось слишком часто и с перебоями. Но это была какая-то счастливая болезнь, от нее не болело в груди, а было только тепло и радостно.

Наконец девушка убежала к своим приятелям, а Лаан подошел к обнявшейся парочке.

— Вот же прокрустовы дети, — грустно улыбнулся он.

— То есть? — не поняла Аэль. — Смысл сей шутки мне незнаком.

— Есть такая легенда о Прокрустовом ложе, я тебе ее рассказывал. У многих людей в голове живет такой вот Прокруст. И пытается обрубить все, что выходит за рамки их представлений. Это страшно, на самом деле. Потому что у всех — длина и ширина ложа своя, и мерки свои, и в результате оказывается, что уцелеть может только вот такой вот, — Смотритель показал сантиметровый зазор между большим и указательным пальцами. — кусочек правды. Той, что понятна всем подряд...

— Не бойся, — сказал Вайль. — Всегда будет кто-то, кто поймет нас лучше.

— Да я и не боюсь, — ухмыльнулся во весь рот Лаан и протянул руку Вайлю.

Две ладони встретились перед грудью Аэль и, не задумываясь, она положила свою поверх.

Чтобы закрыть завесу на вход, Хайо понадобилось уйти на последний этаж, зайти в ближайшую темную и пустую комнату и хорошенько сосредоточиться. Хоть и знакомая, но тяжелая и тонкая работа, требовавшая предельной внимательности. Он сел на пол у стены, скрестил ноги и первые несколько минут просто сидел, расслабляясь, освобождая сознание от всего лишнего, отгораживаясь от волнения, раздражения, усталости. Сложнее всего было отгородиться от постоянно звучавшего в ушах сбивчивого шепота Рэни — но и этот звук Хайо сумел вырвать из себя, забыть, перестать принимать во внимание.

Он открылся навстречу Городу, не поднимая век, распахнул глаза, вглядываясь в суть вещей, в ту бездну, никогда не бывшую пустотой, что и являлась истинным Городом. Потянулся к тонким, но прочным облаткам законов пространства, крупноячеистой сетью окружавшим инициирующую завесу. Убрать ячейки, сделать этот уровень Города закрытым для любого, кто пытается прийти снаружи. На выход — тоже не для всех, Хайо установил новое правило. Уйти может только тот, кто убивал, обороняясь. Все остальные — люди, тенники — натолкнутся на непроницаемый барьер, который упрямо выставит их обратно. Иначе найдутся желающие перебаламутить весь Город. Нет. Нельзя этого допустить. Пусть остаются здесь и получат хороший урок.

Но нельзя и препятствовать входить сюда тем, кто согласится помочь штабу «миротворцев». Поэтому Хайо поставил фильтр, замкнув его на себя и на Риайо, теперь каждый, кто постучится в дверь инициирующей завесы, должен будет представиться либо Смотрителю, либо Крылатому. С Риа он не договаривался, но знал, что тенник не будет против. Им нужны были дополнительные силы. Клан Падающих в Небо состоял всего-то из восьми членов, хоть эти восемь и стоили полусотни иных. Может быть, они придут. Может быть, придут Лаан и Кира, может быть, еще кто-то откликнется на зов, который Хайо вплел в нити напряжения информационной структуры Города — «все, кому дорог мир, все, кто на стороне разума — приходите!».

Уже заканчивая работу, закрывая отдельные щели и обходные пути, Хайо вдруг натолкнулся на препятствие — трое двигались сюда, пренебрегая обычными маршрутами и правилами перемещений, но — мягко, не калеча схемы барьеров. И тут же его настиг зов: «Коллега, ты обалдел? Ты что делаешь?» — это был Лаан с двумя спутниками. «Делаю, что могу. Приходи ко мне, сам увидишь», огрызнулся усталый Хайо. Сил у него осталось только на то, чтобы повалиться на чью-то койку, где вместо подушки лежал сложенный пятнистый бушлат. Город накрыл Смотрителя мягкими ладонями сна, возвращающего силы.